Эбергард, Андрей Августович

Андрей Августович Эбергард
Дата рождения	9 ноября 1856(1856-11-09)
Место рождения	Патры (Греция)
Дата смерти	19 апреля 1919(1919-04-19) (62 года)
Место смерти	Петроград (РСФСР)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	флот
Звание	адмирал
Командовал	канонерская лодка «Манджур» крейсер «Адмирал Нахимов» броненосец «Цесаревич» броненосец «Император Александр II» броненосец «Пантелеймон» Морские силы Чёрного моря
Сражения/войны	Ихэтуаньское восстание Русско-японская война Первая мировая война
Награды и премии	с мечами с бантом Золотое оружие «За храбрость»

Андре́й А́вгустович Эберга́рд (9 ноября 1856, Патры, Греция — 19 апреля 1919, Петроград, РСФСР) — русский военно-морской и государственный деятель, адмирал (14 апреля 1913), командующий Морскими силами Чёрного моря.

Биография

Родился в семье российского консула в Пелопоннесе (Греция). В 1878 году окончил Морской кадетский корпус. В 1882—1884 годах — старший флаг-офицер при командующем отрядом судов в Тихом океане контр-адмирале Н. В. Копытове. С 1886 года — адъютант управляющего Морским министерством адмирала И. А. Шестакова, с 1891 — старший флаг-офицер штаба начальника Тихоокеанской эскадры вице-адмирала П. П. Тыртова. В 1894—1896 годах — морской агент в Турции.

На Черном море — старший офицер мореходной канонерской лодки «Донец» (1896—1897), эскадренных броненосцев «Екатерина II» (1897—1898), «Чесма» (1898—1899). В 1898 году переведён на Дальний Восток, командир мореходной канонерской лодки «Манджур» (1899—1901), временно командовал крейсером I ранга «Адмирал Нахимов» в русско-китайской войне 1900 года. С 6 декабря 1902 года — капитан 1 ранга, с 1 января 1903 — флаг-капитан штаба начальника эскадры Тихого океана.

Русско-японская война

С 6 марта 1904 года — в распоряжении Наместника Его Величества на Дальнем Востоке Е. И. Алексеева, 3 марта назначен флаг-капитаном в Морской походный штаб Наместника, с 23 апреля — исправляющий должность начальника Морского походного штаба Наместника. Высочайшим приказом от 12 апреля назначен командиром эскадренного броненосца «Цесаревич», однако в должность не вступал, 22 апреля выехал из крепости вместе с Е. И. Алексеевым.

Командир эскадренных броненосцев «Император Александр II» (1905—1906), «Пантелеймон» (1906). В 1906—1907 годах — помощник начальника Главного морского штаба, с 1907 года — контр-адмирал. С 1908 по 1911 год — начальник Морского генерального штаба, в 1909 году произведён в вице-адмиралы.

Первая мировая война и последние годы жизни

С 1911 года — командующий Морскими силами Чёрного моря. В 1916 году снят с должности Николаем II, заменён по представлению И. К. Григоровича А. В. Колчаком, и назначен членом Государственного совета. Уволен в отставку как и все чины Армии и Флота 13 декабря 1917 года. В 1918 году арестовывался ЧК, но вскоре был освобожден. Скончался в Петрограде, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Мнения современников

Двужильный старик — звали мы его. Высоко образованный моряк, с благородной душой и рыцарским сердцем, старый холостяк, лингвист, и, как говорила молва, — женоненавистник. Человек государственного ума и огромного опыта. Флот его любил и почитал. Все глубоко жалели, когда он ушел. С мостика корабля он попал прямо в кресло Государственного Совета.

— А. П. Лукин. [infoart.udm.ru/history/navy/artc0064.htm#Blokada Флот].

Отличия

• Орден Святой Анны 3-й степени (1896),
• Орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом (28 декабря 1900),
• Золотая сабля с надписью «За храбрость» (14.03.1904),
• Орден Святого Владимира 3-й степени с мечами (1904),
• Орден Святого Станислава 1-й степени (1908),
• Орден Святой Анны 1-й степени (1911),
• Орден Святого Владимира 2-й степени (1913),
• Орден Белого Орла с мечами (1914),
• Мечи к ордену Святого Владимира 2-й степени (1915),
• Орден Святого Александра Невского и бриллиантовыми знаками к нему (1916) (последние три — награды за командование Черноморским флотом в 1914—1916 гг.),
• Медаль «В память царствования императора Александра III»,
• Медаль «В память коронации Императора Николая II» (1898),
• Медаль «За поход в Китай» (1902),
• Медаль «В память русско-японской войны» (1906),
• Медаль Красного Креста «В память русско-японской войны»,
• Медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых» (1913),
• Крест «За Порт-Артур» (1914),
• Медаль «В память 200-летия морского сражения при Гангуте» (1915),
• Медаль «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914» (1915).

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Эбергард, Андрей Августович
• [nekropol-spb.ru/main/cemeteries/novodevichje/ebergard_andrey-avgystovich/ Эбергард Андрей Августович — Некрополь Санкт-Петербурга и окрестностей]

Отрывок, характеризующий Эбергард, Андрей Августович

Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.