Эберг, Лев Леонидович

Лев Леонидович Эберг
Основные сведения
Место рождения	Москва, Российская империя
Место смерти	Ростов-на-Дону, СССР
Работы и достижения
Награды

Лев Леонидович Эберг (1907—1982) — советский архитектор, автор известных архитектурных памятников в Ростове-на-Дону.

Биография

Родился 3 августа 1907 года в Москве.  

Родители: известный архитектор г. Ростова-на-Дону Леонид Федорович Эберг и Мария Георгиевна, работала фельдшером в больнице.  

С 1920 года учился в школе им. Калинина в г. Ростове-на-Дону, куда переехал вместе с матерью и старшим братом Марком. С четвёртого класса занимался в художественной школе М.М.и А.С.Чиненовых и Агабабова. С 1921 года каждое лето работал под руководством отца Леонида Федоровича Эберга. В 1921 г. работал чертежником в управлении лесного хозяйства Сочинского района (удостоверение № 3951 от 3.08.1921). В 1925 году окончил 9-летнюю школу, получил диплом и летом поехал в Москву в студию изобразительных искусств. В 1926 году учился в Москве в студии Манна. Летом приехал в Ростов, рисовал, работал чертежником в организации «Инвалид-строитель».  

Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (ВХУТЕМАСе) с 1928 по 1932 год. Летом работал в «Стеклострое», в организации «Новый быт» (удостоверение № 585 от 10.07.1929), в Стальстрое.      

В 1932 году, после года работы архитектором в Ярославле, приехал в Ростов-на-Дону. В Ростове-на-Дону начал профессиональную деятельность в группе архитекторов по строительству Ростовского академического театра драмы им. М. Горького на Театральной площади. В 1932 году познакомился с Евгением Викторовичем Вучетичем.

В период с 1932 по 1941 год занимался проектированием ряда крупнейших зданий в Ростове-на-Дону, включая гостиницу «Ростов», кинотеатр «Россия». С 1935 года Эберг Л.Л. работал в Ростовгражданпроекте, в мастерской Сербинова.

В этот период активно ездил в командировки по всей территории Советского Союза (в Армению, Грузию, республики Средней Азии), занимаясь изучением памятников архитектуры.

Великая Отечественная война

Лев Леонидович Эберг — участник Великой Отечественной войны с 1941 по 1945 год. Ушел на войну добровольцем 23 июня 1941 года и начал военную службу в 708 БАО на Ростовском аэродроме. В конце августа 1941 г. переведен в 80-й рабочий городок Сталинграда. Участник Сталинградской битвы. На протяжении всей войны много летал, строил аэродромы, строил ложные аэродромы и занимался маскировкой настоящих аэродромов. В марте 1942 года пережил контузию.

С апреля 1943 года и до конца войны начальник маскировочной службы 16-й воздушной армии. В 1943 году был участником сражений на Курской дуге. Во время войны автор ряда статей по маскировочным требованиям по выбору действующих и ложных аэродромов.

В 1945 году участвовал во взятии Мезеритц, Вольтерсдарф, Гроссфалленведер, изучал ложный Берлин, участвовал во взятии ложного Берлина, изучал его маскировку. В марте 1945 года был комендантом города Мезеритц.

После войны

В феврале 1946 году Лев Леонидович Эберг вернулся после войны в Ростов-на-Дону. С 1946 по 1982 год работал:

• в Облархпроекте,
• в архитектурной мастерской главного архитектора города,
• по совместительству в проектной конторе Ростовэнерго,
• в Ростовгорпроекте,
• Ростовгражданпроекте.

В период 1946—1982 годов Лев Леонидович Эберг спроектировал здания Дома книги на Большой Садовой, Дома СКЖД на Театральной площади, здание «Колос» на углу Большой Садовой и проспекте Будённовском, здание «Ростовэнерго» на Большой Садовой, здание Ростовского ипподрома. Был участником Съездов архитекторов, сессий Академии архитектуры. Эберг принимал самое деятельное участие в защите памятников архитектуры. Лектор в РИСИ (на факультете архитектуры). Постоянный участник сборов 16-й воздушной армии.

Всю жизнь дружил с Яном Андреевичем Ребайном, главным архитектором Ростова-на-Дону, и с Евгением Викторовичем Вучетичем, выдающимся советским скульптором. Всю жизнь поддерживал отношения со своими боевыми товарищами по 16-й Воздушной армии.

Лев Леонидович Эберг скоропостижно умер 4 декабря 1982 года от инсульта.

Творчество

В своем творчестве Лев Леонидович Эберг несомненно следовал передовым движениям советской архитектуры начала XX столетия. Будучи выпускником ВХУТЕМАСа, он признавал особую необходимость специального мышления для архитектора, учитывающего пространственный объем, краски, перспективу, принимая во внимание теорию теней.   

Несомненно влияние на творчество молодого Эберга как советского рационализма, так и конструктивизма. Однако, будучи приверженным принципу геометризма, Эберг не всегда следовал принципам строгости и лаконичности форм в архитектуре, свойственных для конструктивизма.

Стоит также отметить, что сам он в своих автобиографических заметках признавал невозможность реализации некоторых интересных проектов в силу недостаточности финансовых средств или недоступности материалов.   

Особое вдохновение Л.Л. Эберг черпал в памятниках русской архитектуры, выразившееся в постоянном стремлении их рисовать.  

На протяжении всего профессионального пути Эберг признавал особое значение гармонии, фантазии и художественной выразительности  для архитектурного творчества.  

Работы в Ростове-на-Дону

• Кинотеатр «Россия» (парк Горького, 1959)
• Гостиница "Ростов" (Буденновский проспект)
• Здание Ростовской студии кинохроники (угол Красноармейской и Островского, 1952)
• Жилой дом СКЖД на Театральной площади
• Жилой дом на углу Красноармейская-Халтуринский
• Жилой дом "Золотой Колос" (угол Большой Садовой и проспекта Буденновского)
• Дом книги (улица Большая Садовая)
• Дом «Ростовэнерго» (угол Большой Садовой и переулка Газетного)
• Здание Ростовского ипподрома
• Здания Администраций Ленинского и Кировского райнов
• Жилой дом с керамикой (улица Суворова 7)
• Жилой дом (улица Суворова 1/3), получена Вторая Всесоюзная премия
• Жилой дом №18 на площади К. Маркса
• Административное здание "Сантехарматура" (переулок Подбельского)
• Монумент в честь освобождения Ростова от белогвардейцев в 1920 году, скульптутор Вучетич Е.В., архитекторы: Ловейко И.И., Ребайн Я.А., Эберг Л.Л.

Акварели

В период с 1924 по 1982 год объездил всю территорию Советского Союза, сделал зарисовки и создал акварели множества памятников архитектуры в СССР. Многие акварели изображают уже не существующие здания. Целью архитектора Эберга было сохранить красоту архитектурных творений для истории, для будущих поколений.

• Некоторые работы
• Eberg 7.05.1945.jpg

  Акварель Рейхстага. 7 мая 1945.

• Eberg Lev. Rostov Cathedral.jpg

  Акварель собора в Ростове-на-Дону.

• Eberg Lev. Starocherkassk (1970).jpg

  Акварель церкви в Старочеркасске (1970).

• Eberg L Solovesky monastery 1973.07.19.jpg

  Акварель с изображением Соловецкого монастыря.

Награды

• Орден Отечественной войны 2-й степени (1945)
• Орден Красной Звезды (1944)
• Медаль «За боевые заслуги» (1943, за Сталинградскую битву)
• Медаль «За взятие Берлина» (1945)
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945)

Ссылки

• [novocherkassk-gorod.ru/na_article/43392/ Архитектурную летопись Ростова написал новочеркасец]
• [dom.161.ru/text/chronicles/797804.html Троих завалили. Кто следующий?]
• [www.youtube.com/watch?v=MOKcmmQxIvg Выставка Льва Эберга "Дон ТР", выпуск 14.07.2016 (видео)]

Отрывок, характеризующий Эберг, Лев Леонидович

Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.