Эбла

Э́бла (Ибла, ныне городище Телль-Марди́х араб. تل مرديخ‎) — древний семитский торговый город-государство, существовавший на территории древней Сирии, с середины III тыс. до н. э. Эбла располагалась к западу от излучины Евфрата в Сирии, в 53 км к юго-западу от современного Алеппо. Эбла является одной из старейших цивилизаций Сирии.

История

Основание и развитие

Основателями Эблы считаются эблаиты, древний народ семитского происхождения, переселившийся в Сирию из Юго-Восточной Аравии в середине IV тыс. до н. э. Эблаиты пользовались шумеро-аккадской клинописью. В период расцвета Эблы её хозяйственное и политическое влияние распространялось от финикийского Библа на Средиземноморском побережье до города-государства Мари в среднем течении Евфрата. Город имел оживлённые торговые и политические связи с шумерским населением Древней Месопотамии, Эламом и с Египтом.

Гибель первого города Эблы связана с разгромом города аккадским царём Шаррумкеном (Саргоном Великим) в XXIII веке до н. э. Его внук Нарам-Суэн окончательно подорвал её мощь и, возможно, присоединил бо́льшую часть территории Эблы к своей державе.

Как свидетельствуют записи третьей династии Ура, Эбла была вскоре отстроена. Вторая Эбла тоже была разрушена, что позволило аморитским племенам заселить опустевший город. Это последнее, третье царство Эблы, было союзником государства Ямхад (с центром в Алеппо), но было окончательно разгромлено хеттским царём Мурсили I ок. 1600 года до н. э.

Падение

Вероятно, именно благосостояние Эблы стало впоследствии причиной её падения: богатство города привлекло к ней внимание могущественной аккадской империи, основанной в Нижней Месопотамии Саргоном Древним.

В своих надписях Саргон сообщает, что Эблу отдал ему Даган, главный бог города, и он, Саргон, мог взыскать дань с его правителей. Подтверждённое археологическими раскопками разрушение Эблы большинство учёных датирует временем правления Нарам-Суэна (2236—2200 до н.э.), внука Саргона, по велению которого город был сожжён.

Спустя 250 лет территорию Эблы заняли аморейские племена, которые основали здесь свою династию и заново отстроили дворец и храмы. Однако город уже никогда более не поднимался до уровня, сравнимого с периодом его наивысшего расцвета в 24 в. до н. э.

Окончательное разрушение Эблы относится к середине 17 в. до н. э., то есть ко времени, когда большинство государств Ближнего Востока оказалось под властью касситов, вторгшихся на территорию Месопотамии и соседних с ней регионов из горных районов Загроса.

Экономика и торговля

Благосостояние Эблы основывалось на развитом сельском хозяйстве: почвы северной Сирии позволяли выращивать ячмень, пшеницу, оливки, финики, виноград, гранаты и другие культуры, разводить крупный и мелкий скот. В городе было налажено производство тканей и разнообразных металлических изделий, важная роль в экономике Эблы отводилась таким продуктам сельского хозяйства, как оливковое масло, вино, пиво.

Эблаиты ввозили золото, серебро, медь, олово, драгоценные камни, а также овец. Город процветал благодаря своему выгодному расположению на перекрёстке торговых путей, которые вели из Персии, Анатолии и Кипра в Шумер и Египет. Одежда и ткани, разнообразные ремесленные изделия, оливковое масло были основными статьями экспорта.

В тесной связи с экономикой находились политические отношения Эблы с соседями. В государственном архиве хранились экземпляры договоров, заключённых с разными городами, среди которых многие признавали господство Эблы. Против города Мари, который отказался подчиниться, был предпринят военный поход, закончившийся для Мари поражением, в результате которого он принуждён был выплатить Эбле дань серебром и золотом.

Политическая структура

Политическая история Эблы известна недостаточно хорошо. Возможно, что истинным правителем страны была олигархия богатых и влиятельных купцов. Управлял Эблой вождь-жрец, носивший титул «малликум». Его власть не была наследственной и осуществлялась в течение определённого срока. В принятии решений участвовал также совет старейшин. Управление городом проводилось через администраторов, назначаемых вождём. Существовали также особые военачальники — лугали.

Язык

Эблаитский язык принадлежит к семитской группе и имеет много общего с аккадским, входя вместе с ним в восточносемитскую ветвь, и возможно, является диалектом аккадского языка досаргоновского периода. Однако он обладает многими свойствами западносемитских языков Грамматика эблаитского ближе всего к граматике аккадского, но лексика и некоторые грамматические формы сближают его с западносемитскими языками.

Споры по поводу принадлежности данного языка к определенной подгруппе разделили учёных на два лагеря: итальянские ученые-археологи считали, что эблаитский язык принадлежит к северо-западной подгруппе семитской группы афразийских языков, в то время как Гелб и другие считали эблаитский язык диалектом восточной подгруппы семитской группы языков, ближе к аккадскому.

Через аккадский язык в эблаитский впоследствии проникли слова шумерского происхождения. От второй половины III тыс. до н. э. известно большое количество клинописных документов, написанных на эблаитском языке.

Образование

Правители Эблы уделяли значительное внимание образованию, внимательно контролировали обучение, используя методы обучения, которые были распространены в шумерских городах Месопотамии. Найдены многочисленные ученические работы, которые показывают, что школы Эблы готовили своих студентов для должностей будущих государственных служащих.

Современные раскопки

В 1960-е годы итальянские археологи установили, что Телль-Мардих, в 90 километрах к югу от Алеппо — это руины уже известной из упоминаний в древних документах Эблы. Раскопки городища начались в 1964 году итальянской археологической экспедицией под руководством Паоло Маттиэ (возобновлялись в 1990-х).

В 1975 году археологи обнаружили колоссальный царский архив Эблы (англ. Ebla tablets), датируемый III тысячелетием до н. э. В течение последующих 10 лет учёные извлекли на свет около 20 тыс. глиняных табличек и их фрагментов. Архив представлял собой множество клинописных табличек на эблаитском и шумерском языках. В них описаны детские школьные упражнения, первое известное в истории сообщение об оливках, сведения об экономике Эблы, администрации города, поэмы, религиозные гимны и многое другое.

Подавляющее большинство — около 80 % документов — представляют собой экономическо-административную документацию, связанную с земледелием, животноводством, текстильным производством, покупкой и продажей драгоценных металлов и леса, уплатой налогов, жертвоприношениями, поставкой продовольствия к царскому двору и т. д. Сейчас большинство этих многочисленных табличек находятся в музее Алеппо и Национальном Музее Дамаска.

Есть также некоторые международные договоры, важнейшим из которых является торговый договор между Эблой и Ашшуром. Заметное место занимают царские указы, послания, а также лексические тексты — списки слов, почти исключительно существительных, сгруппированных по нескольким критериям (топонимы, имена, названия профессий, зверей, рыб, птиц, употребляемые термины), перечни иероглифов, таблицы грамматических форм и даже шумерско-эблаитские словари и тому подобное. Литературных произведений очень мало; среди них преимущественно заклинания и гимны.

В религиозно-мифологических текстах упоминаются около пятисот имен различных божеств, свидетельствуя о синкретизме шумерских, аккадских и западно-семитских божеств. Главный бог Эблы выступал под именами «Дагана Туттальского», «Дагана Сивадского» и «Дагана Ханаанского». Появление слова «Ханаан» ясно подтверждает древнее происхождение этого названия, а также подтверждает правильность гипотезы, согласно которой этническое обозначение «ханаанеи» гораздо старше, чем обычно считалось.

В одном из текстов говорилось, что население этого города-государства составляло 260 тыс. человек, причём 22 тыс. жили непосредственно в городе. Раскопки подтвердили, что в эпоху расцвета, в XXV веке до н. э., стены города могли вмещать до 30 тыс. жителей. Другая таблица отмечает, что царь Эблы владел огромным полем с оливковыми деревьями, размер которого составлял около 3 с половиной тыс. акров.

Раскопки Эблы обнаружили остатки ступенчатой башни — зиккурата, по которой царь Эблы спускался из своего дворца, совершая торжественные выходы. Анализ зиккурата показал, что он был сооружён около 4400 лет назад из необожжённого кирпича. Высота зиккурата примерно шесть метров. Были найдены также богатые золотые украшения, которые могли принадлежать царской семье.

Были также найдены останки царского дворца, относящиеся к III тыс. до н. э., и несколько храмов и монументальных ворот, относящихся ко II тыс. до н. э. В нем было обнаружено большое количество лазурита (ляпис лазурь) из Афганистана, вазы и чаши из Египта. Это подтверждает, что город Эбла имел важнейшее значение в торговой сети древнего Востока.

Раскопки Эблы и в особенности открытие её архива заставило пересмотреть представления о заре ближневосточных цивилизаций. Долгое время считалось, что в III—II тысячелетиях до н. э. Сирия и Палестина, населённые преимущественно кочевниками, отставали в развитии от высоких цивилизаций Месопотамии и Египта. Однако на примере Эблы видно, что в этом регионе существовали высокоразвитые города-государства.

Цари Эблы

Имя царя	Годы правления	Примечания
Первое царство
Сакуме	около 3100 года до н. э.
Су (.) (...)		Имя повреждено.
Ладау
Абугар
Намнелану
Думудар
Ибла
Кулбану
Ассану
Самиу
Зиалу
Энману	около 2740 года до н. э.
Наману	около 2720 года до н. э.
Да (.) (.)	около 2700 года до н. э.	Имя повреждено.
Сагису	около 2680 года до н. э.
Дане’ум	около 2660 года до н. э.
Иббини-Лим	около 2640 года до н. э.
Ишрут-Даму	около 2620 года до н. э.
Исиду	около 2600 года до н. э.
Исрут-Халам	около 2580 года до н. э.
Иксуд	около 2560 года до н. э.
Талда-Лим	около 2540 года до н. э.
Абур-Лим	около 2520 года до н. э.
Агур-Лим	около 2500 года до н. э.
Иб-Даму	около 2480 года до н. э.	Печать с его именем была найдена в Кюльтепе.
Бага-Даму	около 2460 года до н. э.
Энар-Даму	около 2440 года до н. э.	Среди наиболее упоминаемых обожествлённых царей в жертвенных списках.
Эшар-Малик	около 2420 года до н. э.
Кун-Даму	около 2400 года до н. э.
Адуб-Даму	около 2380 года до н. э.	Короткое правление.
Игриш-Халам	около 2360 года до н. э.	Правил 12 лет.
Иркаб-Даму	около 2340 года до н. э.	Правил 11 лет. Восстание визиря Ибриума.
Исар-Даму	около 2320 года до н. э.	Правил около 35 лет. Восстание визиря Ибби-Сипиша.
Ир’ак-Даму		Принц, мог недолго править.
Третье царство
Иббит-Лим	около 2000 года до н. э.
Иммея	около 1750 года до н. э.	Его гробница распознана как так называемая «Гробница повелителя коз».
Хамму(....)		Преемник Иммеи, не обязательно прямой. Имя повреждено, возможно, Хаммурапи.
Индилимма	около 1600 года до н. э.

Литература

• Древняя Эбла (Раскопки в Сирии). Сост. и введ. П. Маттиэ. Общ. ред. и закл. статья И. М. Дьяконова. М., 1985.

Ссылки

• [smartwebsite.ru/publ/znamenitye_goroda/ehbla/29-1-0-2816 Эбла]
• [www.istorya.ru/articles/abl.php История Эблы на сайте www.istoriya.ru]
• [www.krugosvet.ru/articles/13/1001362/1001362a1.htm История Эблы в «Энциклопедии Кругосвет»]

Отрывок, характеризующий Эбла

Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]