Одесская эвакуация (1919)

Оде́сская эвакуа́ция 4—7 апреля 1919 года — катастрофическое для белых событие Гражданской войны в России, связанное с эвакуацией в первую неделю апреля 1919 года морем из Одессы воинских контингентов, вооружений, боеприпасов и другого материального имущества войск Антанты, местной администрации и гражданского населения, не пожелавшего оставаться на занимаемой Красной армией территориях. Официально эвакуация была объявлена вечером 2 апреля 1919 года и должна была произойти в «48 часов».

Историки и наблюдатели считают, что для такой молниеносной эвакуации не было никаких причин. Существуют различные версии о мотивах, побудивших французское командование объявить столь поспешную эвакуацию. Хотя детали и механизм принятия решения историкам до сих пор не известны, однако несомненно, что эвакуация произошла из-за политического решения Французского правительства свернуть военную интервенцию в бывшую Российскую империю.

В результате эвакуации Одесса, город с 600-тысячным населением, который защищали воинские контингенты Антанты и их союзников числом до двадцати пяти тысяч бойцов, была занята иррегулярными формированиями атамана Григорьева, чья численность едва ли достигала шести тысяч. Победителям достались крупные трофеи. Престижу Франции в регионе, равно как и идее прямого вооружённого вмешательства Антанты в конфликты на территории бывшей Российской империи, был нанесён существенный урон.

Предыстория

См. также: Великая идея, Франко-английское соглашение от 23 декабря 1917 года, Совещание на Принцевых островах и Французская интервенция на Юге России

Ещё 23 декабря 1917 года, когда для руководителей Антанты стало очевидно, что Русская армия полностью утратила боеспособность, а большевистское правительство заключило перемирие на Восточном фронте, в Париже между Великобританией и Францией было принято решение о всесторонней помощи тем силам на территории бывшей Российской империи, которые выступали за продолжение войны с Центральными державами и о разделении «сфер ответственности и действий» на территории России с целью продолжения войны. По этому соглашению в бассейне Чёрного моря Великобритания брала ответственность за Кавказ, Кубань и Дон (регион к востоку от Чёрного моря, для изоляции союзника Германии — Турции), а Франция — за Крым, Украину и Бессарабию (регион к северу от Чёрного моря, для противодействия Центральным державам и их местным союзникам). В это же время на Дону зародилась Добровольческая армия — одна из первых сил, оказавших вооружённое сопротивление большевизму в Европейской России.

Заключение Брестского мира со стороны УНР привело к оккупации всей Украины и Крыма Германией и Австро-Венгрией весной 1918 года. В октябре 1918 года, ещё до того, как Центральные державы потерпели окончательное поражение в Первой мировой войне, Великобритания и Франция приняли решение начать наступление из Румынии на Украину в рамках продолжения военных действий против Центральных держав — 27 октября 1918 года премьер-министр Франции Ж. Клемансо отдал соответствующее распоряжение Главнокомандующему союзных армий на Ближнем Востоке генералу Л. Франше д’Эспере. Однако после произошедшей вскоре капитуляции Австро-Венгерской и Германской армий цели планируемой интервенции в Россию поменялись — этими территориями было решено овладеть с целью недопустить большевистской оккупации и установления советской власти в регионе ввиду вывода из них воинских контингентов Центральных держав.

В действиях Франции в регионе существенное место занимали геополитические и экономические мотивы: конкуренция с Великобританией за влияние в Восточной Европе, а также факт того, что Советское правительство объявило об отказе отвечать по долговым обязательствам предыдущих правительств России — Франция являлась крупнейшим иностранным кредитором Российской империи. Особенно крупными были французские инвестиции в горно-металлургическую промышленность Донецко-Криворожского бассейна. Желание обеспечить возврат инвестированных в российскую промышленность французских капиталов толкали Францию на непросчитанные наперёд действия.

После капитуляции Османской империи и открытия Черноморских проливов у союзников появилась возможность ввести на Чёрное море свой флот. В декабре 1918 года в Одессу морем и сухопутным путём из Румынии прибыли первые воинские контингенты Антанты и её союзников. Союзники вводили воинские контингенты в регион, не имея чёткого плана компании и не принимая во внимание местные политические особенности, в силу того, что они им были просто-напросто неизвестны. В то же время правительства Великобритании и Франции столкнулись с критикой курса на вооружённое вмешательство в «русские дела» со стороны оппозиции в собственных странах. Президент США Вудро Вильсон также высказывался против вооружённой интервенции. 13 декабря 1918 года Клемансо писал генералу Жанену: «План Союзников не носит наступательного характера. Он лишь предусматривает не дать доступа большевикам к Украине, Кавказу и Сибири, где организовываются российские силы, выступающие за порядок. Таким образом, главная цель — установить и поддержать оборонительный фронт перед этими регионами. …наступательные действия против большевизма… будут проведены впоследствии силами самих русских».

К февралю 1919 года общая численность воинских контингентов Антанты в Новороссии и Крыму была доведена до 60 тысяч человек. Однако союзнические войска вглубь территории Украины не продвигались, ограничиваясь контролем крупных городов в узкой прибрежной зоне. Среди воинских контингентов росли антивоенные настроения — солдаты, особенно французские, уставшие после четырёхлетней мировой войны, не понимали целей, с какими они прибыли участвовать в русской гражданской войне.

Между тем окончание Первой мировой войны создало новую геополитическую ситуацию, с вызовами которой пришлось считаться странам-победительницам. Воинские формирования Антанты в черноморском регионе, которые военное командование планировало направить на Украину, стали поэтапно направляться на решение этих новых задач: усмирение венгерских волнений в Трансильвании, передаваемой Румынии, и голодных бунтов в центральной Румынии; раздел Османской империи потребовал значительных воинских контингентов, которые нужно было направить в Сирию и держать в Константинополе, так как там существовала угроза турецких восстаний, направленных против победителей; угроза начала новой войны между Грецией и Турцией требовала также наличия под рукой флота и воинских контингентов. Вследствие всего этого генерал Бертело заявил, что свободных сил для Одессы у него нет и что проводившаяся в Северном Причерноморье политика не предусматривала активных военных действий. Союзники же считали, что для ведения активных успешных действий против большевиков воинские контингенты союзников должны достигнуть по меньшей мере 150 тысяч солдат.

Советское руководство мастерски использовало тактику заявлений о миролюбии с одной стороны, и тайной подготовки к агрессии с другой. Оно приняло решение о наступлении на Украину как только из неё начали выводиться австрийско-германские войска. В конце ноября 1918 года пленум РКП(б) принял решение объявить Южный фронт главным фронтом Советской республики. 4 января 1919 года был образован Украинский фронт. Одновременно ставилась задача поднимать про-большевистские и анти-украинские восстания внутри Украины. Проводилась антивоенная и большевистская обработка воинских контингентов союзников. Официально же большевистские лидеры завили, что Советская Россия в обмен на мир со странами Запада готова признать долги предыдущих российских правительств, прекратить политику, направленную на разжигание мировой революции, не вести никакие военные действия против иных политических режимов, возникших на развалинах Российской империи, предоставить всем нациям, населяющим бывшую Империю, право на самоопределение и даже согласна на установление государственных границ по существовавшим на тот момент линиям фронтов Гражданской войны.

17 февраля 1919 года США заявили о намерении вывести все американские воинские контингенты из России. 4 марта 1919 года правительство Великобритании приняло решение о выводе английских войск с Севера России и из Закавказья.

К весне 1919 года Добровольческая армия, нанеся Советской власти ряд военных поражений и получив политическую поддержку союзников, заняла значительные территории Юга России и была реорганизована в Вооружённые силы на Юге России, претендующие не только на военную, но и на гражданскую власть на контролируемых территориях.

Ситуация в Одессе

Центр российской эмиграции. Экономические бедствия населения

Ситуация в Одессе весной 1919 года была следующей: высшие классы российского общества, бежавшие сюда от большевиков в течение всего 1918 года, пополнились теми, кто сумел выбраться из Киева и других городов Украины, спасаясь от петлюровцев. Значительное число безработных чиновников, офицеров без должностей и заработков, спекулянтов всех мастей переполняли Одессу, создав сильный квартирный и продовольственный кризис. По данным пятнадцати профессиональных союзов Одессы на 1 января 1919 года безработица составляла 67.6%. Отсутствие заработка толкало рабочих в лагерь революционеров. При этом рабочие и низы населения, ещё не познакомившиеся с реальной советской властью, мечтали о её воцарении и представляли благодарную почву для большевистской пропаганды и агитации

В Одессе действовали отделения всероссийских партийных объединений и общественных групп (Союз возрождения России, СГОР, Национальный центр, Совет земств и городов Юга России и другие). Все они, за исключением Южнорусского национального Центра, подвергали Добровольческую армию и её местную администрацию ожесточённой критике, находясь к ней в оппозиции. Одесская городская дума, пользовавшаяся большим влиянием в городе, была социалистической по своему составу — из 120 гласных Думы представителей различных социалистических партий было до 2/3. Так же обстояло дело и в Центральном комитете одесских профсоюзов — Центрпрофе — он находился под контролем меньшевиков и эсеров. Социалисты находились в оппозиции к Добровольческой армии, считая её реакционной, и резко критиковали её одесских представителей. Такая позиция русской общественности приводила французскую администрацию в недоумение, создавая видимость того, что Добровольческую армию не поддерживают и сами русские.

Преступность

Большой проблемой Одессы того периода была криминальная обстановка — Одесса всегда была одним из центров преступности, но в описываемое время преступность достигла крайнего предела. Уголовники, среди которых было также множество иногородних преступников, нападали на магазины, склады, квартиры и прохожих как ночью, так и среди белого дня. Военный губернатор Одессы Гришин-Алмазов сказал корреспонденту газеты «Одесские новости»:

Одессе в наше безумное время выпала исключительная доля: стать убежищем всех уголовных знамён и главарей преступного мира, бежавших из Екатеринослава, Киева, Харькова. В Одессе полицейский аппарат, со всеми его вопиющими недостатками, порождён гнилой гетманской властью…

Война с преступностью напоминала военные действия, со стороны властей использовались войска, броневики, широкомасштабные облавы. Законные меры воздействия не приносили желаемого результата и градоначальнику генералу В. А. Маркову пришлось прибегать к мерам чрезвычайным: грабители, застигнутые на месте преступления, расстреливались, а кроме того, чинам сыскной полиции было разрешено известных грабителей убивать просто при встрече. Особенно много хлопот полиции доставляла банда Мишки Япончика, который также объявил, что его «бандитская армия» вела войну против властей. Неспособность местных властей и иностранной военной администрации справиться с крминалитетом подрывало доверие жителей и к тем, и к другим. Криминогенной обстановкой воспользовалось в собственных целях революционное подполье — произошло сращивание революционеров с бандитами, которое историк В. Р. Савченко назвал «уникальным».

Перемены во французском командовании и смена политического курса, проводимого французской администрацией

Командование прибывших в Одессу воинских контингентов с трудом разбиралось в русской политической обстановке.

В марте 1919 года французский военный консул Одессы Эмиль Энно, искренний друг дела Добровольческой армии и противник «самостийности Украины» был отозван во Францию. Прибывший с первыми подразделениями войск союзников в декабре 1918 года французский генерал Бориус, не вмешивающийся в местные дела и всецело доверявший советам консула Энно, был в январе 1919 года сменён командующим вооружёнными силами союзников в Новороссии генералом Д’Ансельмом. В феврале 1919 года французское командование возложило на него руководство «всеми вопросами военной политики и администрации» в одесском регионе. С этого момента проводимая французами политика в отношении местных властей стала всецело зависеть от нового командующего. По предположениям многих современников и ряда исследователей этого периода одесской истории, истинным автором проводимой французским командованием политического курса был начальник штаба генерала Д’Ансельма Анри Фрейденберг, который среди французского командования считался специалистом по местным делам, так как был одесситом, рожденным в смешанном франко-еврейском браке.

Французское командование полагало, что прежде чем начинать военные действия против большевиков нужно организовать в крае какую-то власть. Однако все его попытки организовать такую власть в Одессе встречали противодействие командования Вооружённых сил на Юге России (ВСЮР), а местные русские политические группы, к разочарованию французов, договориться с собой не могли, ведя друг с другом политическую борьбу. Французы начали переговоры с представителями Украинской директории. Неприятие Директории Командованием ВСЮР, отсутствие у него гибкости в политических вопросах привело к тому, что французское командование разочаровалось в белых как в государственной власти. Фрейденберг утверждал, что добровольцы, подобно французским аристократам-эмигрантам начала XIX века, «ничего не забыли и ничему не научились» и поэтому «их армия не может иметь успеха». Ещё одной причиной негативного отношения французов к деникинцам было политическое соперничество между союзниками — Добровольческая армия считалась детищем англичан, французы не желали её усиления в регионе и по этой причине. Отказавшись от сотрудничества с белыми, французское командование лишилось поддержки русских национальных сил в регионе. Прочной замены им французами найдено так и не было.

Перемены в управлении Одессой

Новое французское военное командование решило изменить систему русского гражданского управления в Новороссии, сделав его более послушным французам и совершенно отмежеваться от лиц, назначенных в Одессу руководителем Добровольческой армии. Французами была сконструирована должность «Главнокомандующего Одесским районом» и на неё был приглашён генерал-лейтенант А. В. Шварц, находящийся в Одессе. Генерал Шварц принял приглашение французов, не поставив в известность об этом генерала Деникина. Назначить генерала Шварца генерал-губернатором 7 (20) марта 1919 года в Одессу лично прибыл генерал д’Эспере. Генералам Гришину-Алмазову и Санникову, назначенным генералом Деникиным, было приказано французами немедленно, в течение 24 часов, покинуть Одесский район. Оба выехали в Новороссийск первым же попутным пароходом.

При Главнокомандующем был образован орган гражданского управления краем — Совет (Комитет) обороны и продовольствия — с совещательными правами и составленный из политиков левокадетского толка. В Совет обороны вошли: Д. Ф. Андро, социалист-революционер П. М. Рутенберг, Ильяшенко, одесский городской голова М. В. Брайкевич и ещё несколько лиц. Доминирующую роль в совете играл Рутенберг. Андро, бывший при власти гетмана Скоропадского Волынским губернатором, был ловкой, энергичной личностью, с оттенком авантюризма. При гетманской власти он уверял, что он настоящий украинец, во французской Одессе — что он чистокровный француз, потомок де Ланжеронов, и, добавив к своей фамилии де Ланжерон, стал Андре де Ланжероном.

Хотя, как писал историк Савченко, ко времени визита д'Эспере в Одессу, французское руководство уже определилось с эвакуацией своих войск из региона, д'Эспере обещал генералу Шварцу увеличить, перебросив сюда дополнительные контингенты, военное присутствие Франции и союзников в регионе; сообщил о решении французского правительства сделать из Одессы центр общерусской власти; создать местное краевое Юго-Западное правительство и местную вооружённую силу — Народную Юго-Западную армию, состоящую из французских офицеров и солдат, набранных из местного населения. Савченко назвал такие обещания д'Энсельма «блефом».

Идея «бригад-микс»

Французское командование запретило Добровольческой армии проводить мобилизацию в одесском регионе. Вместо этого оно решило формировать местные вооружённые силы, построенные по принципу «бригад микст», то есть смешанных частей, в которые должны были войти наёмных рядовые из числа местных жителей и французские офицеры. Возникновение таких частей, не подчиняющихся русскому военному командованию, привело бы к господстве французов на белом Юге, что с точки зрения командования Добровольческой армии было недопустимо. Белые видели, что союзники стремились получить от интервенции максимальную материальную выгоду и были раздражены тем, что политика Антанты в отношении России напоминала колониальную. Главнокомандующий справедливо опасался французской оккупации Одессы, противодействуя всем попыткам французов добиться политического преобладания в Одесском районе. В. В. Шульгин вспоминал: «… я имел доверительный разговор с Фреденбергом, начальником штаба. Он настаивал, чтобы образовать смешанные единицы — французов и русских, объясняя, что такие смешанные комбинации французов с Румынами были удачны. Я сказал ему, что, как бы то ни было, Деникин вряд ли согласится на это».

Ещё одним опасением Деникина было то, что под прикрытием «краевых правительств» и созданием «региональных армий» могли быть реализованы планы расчленения России, в то время как белые боролись за возрождения «Единой и Неделимой России». Деникин активно препятствовал созданию таких частей. В частности он пригрозил военным судом записывающимся в такие бригады. Создание этих формирований застопорилось.

Революционное подполье

См. также: Иностранная коллегия

Советская Россия не жалела средств на подрывную работу среди иностранных воинских контингентов. Большевики развели в Одессе бурную подпольную деятельность, имевшей целью поднять в Одессе вооружённое восстание местных рабочих, к которому должны были бы присоединиться и иностранные веннослужащие. Иностранная коллегия в Одессе состояла из французской, греческой, сербской, польской и румынской секций. В. Шульгин вспоминал:

Трудно себе представить, какую бешеную энергию, развели большевики, которых было сколько угодно в Одессе… чтобы разложить французские батальоны. Они жужжали им в уши, солдатам и офицерам, всегда одно и то же: что революция в России есть истинно народное, демократическое движение; что Добровольческая армия есть комплот реакционеров, и что помощь им со стороны демократической Франции вопиет к небу! Эта пропаганда имела тем больший успех, что французам ужасно хотелось верить, т. к. отказ от этого предприятия, т. е. интервенции, значило бы - ехать домой

В заброшенной каменоломне разместили подпольную типографию, и наладили выпуск газеты «Коммунист» на русском и французском языках (тираж только франкоязычной версии газеты доходил до 7 тыс. экземпляров). Нередко в ней печатались письма французских солдат и матросов, жаловавшихся на свою нелёгкую долю. По ночам в городе расклеивались большевистские листовки, призывавшие солдат к открытому бунту против офицеров. Большевики в столовых, чайных и трактирах вели почти беспрепятственную агитацию среди войск интервентов. Иностранная коллегия добилась заметных успехов в разложении матросов французской эскадры, в то время как солдаты в большинстве своём оставались верны присяге.

Кроме большевиков агитацию среди военнослужащих Антанты вели и другие революционные партии: левые эсеры, боротьбисты, максималисты; своё «Иностранное бюро» создали анархисты, издававшие на французском языке газету «Последний бой» (кроме агитации они устраивали и теракты). Атаман Григорьев, наступающий на Одессу, передавал одесским подпольщикам денежные средства. Историки отмечали успехи, достигнутые революционерами в деле разложения иностранных войск.

Боевые действия

28 февраля (13 марта) 1919 года, после того, как союзники после упорных и кровопролитных боёв сдали войскам атамана Григорьева Херсон и Николаев, Одесса была объявлена на осадном положении и в руки генерала Д'Ансельма перешла вся полнота власти в регионе.

5 (18) марта 1919 года после торжественного молебна, совершенного Митрополитом Платоном на Соборной площади, Одесская стрелковая бригада выступила на фронт. Ей был поручен участок от Черноморского побережья в районе Очакова до железнодорожной линии Одесса — Николаев. Далее на север позиции занимали французские, греческие и польские войска.

Одной из возможных причин пассивности и низкой эффективности боевых действий бригады Тимановского историк Савченко считал то, что узнав о «перевороте» в управлении Одессой совершённом французами — об удалении генералов Гришина-Алмазова и Санникова, о назначении диктатором одесского района генерала Шварца, о подчинении всей власти в регионе французскому командованию — офицеры бригады посчитали себя обманутыми, а интересы России и Добровольческой армии, за которые они сражались, — униженными. Это вызвало апатию и нежелание сражаться за «французские интересы», дезертирство части военнослужащих и даже пожелания военного поражения французов от большевиков.

Причины эвакуации

Историки, изучавшие одесские события, указывали, что неудача французской политики и, как следствие, эвакуация войск Антанты из региона, произошли из-за целого комплекса причин, но одними из основных были непоследовательность и половинчатость французской политики в отношении Белого движения и те худшие качества русских политических и общественных групп, которые из-за своей неспособности договориться между собой фактически способствовали торжеству большевизма в регионе. Французское военное командование ещё на этапе подготовки операции не имело ни чёткой политико-идеологической программы помощи, ни плана дальнейших действий, а уже введя войска в регион так и не смогло разобраться в особенностях и тонкостях местной политической обстановки, определиться с выбором местных сил, на которые опереться, создать материальную инфраструктуру и провести эффективную агитационную и идеологическую кампанию, обосновывающую для местного населения цели присутствия иностранных войск. Соперничество и даже открытая вражда местных политических групп и течений, неспособных объединиться для борьбы с общим врагом — большевизмом, создало у французов впечатление обречённости их усилий по построению крепкой местной власти, а значит бесперспективности их присутствия в регионе. Сам генерал д'Эспере в своих воспоминаниях перекладывал ответственность за неудачу компании на собственных начальников, которые своей опорой в регионе сделали «реакционные элементы, связанные со старым порядком».

Международная обстановка

В марте 1919 года международная обстановка серьёзно изменилась. Красная армия вела успешное наступление как против армии УНР, вытеснив её с Левобережной и Центральной Украины, так и против Добровольческой армии, увязнувшей в Каменноугольном бассейне. 21 марта 1919 года началась революция в «тылу» у интервентов — в Венгрии. На следующий день после получения известий о революции, были перехвачены сообщения с планами похода Красной армии на Будапешт через Румынию для соединения с восставшими. Эти события всерьёз обеспокоили союзников, которые начали составлять планы обороны от советского вторжения по линии реки Днестр. Хотя дипломатические представители Франции в Константинополе докладывали генералу д'Эспере, что политическая ситуация в регионе благоприятна для французов, последний телеграфировал премьеру Клемансо и маршалу Фошу, что ситуация на Юге России, ввиду установления советской власти в Венгрии, может только ухудшаться и он опасается, что коммунистические власти Венгрии могут начать враждебные действия против войск союзников, а так же того, что «большевистская зараза», как уже было в случае революций в Германии и Венгрии, может быть занесена во Францию вместе с возвращающимися из региона военнослужащими, распропагандированными большевиками.

Настроения командования экспедиционных сил и его доклады своему начальству

Французское командование в одесском районе неверно оценивало собственные ресурсы и переоценивало силы большевиков. 12 марта 1919 года, после потери Херсона и Николаева, генерал Бертело направил телеграмму премьеру Клемансо в которой впервые поставил вопрос о возможной эвакуации сил союзников из Одессы, «в которой военная диктатура игнорирует права человека». 16 марта 1919 года вернувшийся во Францию из Одессы полковник Жермен составил отчёт, в котором писал, что местное население относится к интервентам враждебно, поэтому Одессу нужно оставить, а войска союзников отвести на линию реки Днестр, где создать линию обороны от надвигающихся армий большевиков.

Партизанская война, отвергающая обычные правила ведения войны, с которой столкнулись французы на всех участках одесской обороны, особенно во время кровопролитных боёв за Херсон и Николаев, когда восставшие рабочие и части атамана Григорьева не щадили сдавшихся в плен, ужаснули французов. Французское командование опасалось, что восстание, подобное николаевскому и херсонскому, может повториться и в Одессе. Уже после начала эвакуации, 4 апреля 1919 года, генерал д'Эспере в докладе премьеру Клемансо называл главной причиной неудач интервенции враждебность местного населения.

Французское командование полагало, что сохранившиеся на Украине германские гарнизоны заключили с большевиками тайный союз и снабжают григорьевцев вооружением и боеприпасами, а так же обучают советские войска современным приёмам войны. Боязнь участия германских военных в войне на стороне большевиков была в числе факторов, внушавших французам сомнения в успехе вооружённой борьбы вплоть до самой эвакуации Одессы. Когда 7 (20) марта 1919 года в Одессу прибыл генерал д’Эспере, генерал д'Ансельм и полковник Фрейденберг нарисовали ему пессимистическую картину перспектив обороны одесского района: по их словам на Одессу надвигались объединившиеся силы атамана Григорьева и местных партизан числом в 30—40 тысяч (в действительности 5—7 тысяч); в Одессе собралось до миллиона едоков (в действительности было 600—620 тысяч) которые, если их не будут кормить, «поднимут на ножи» самих французов; 150 тысяч одесских рабочих (в действительности 20—40 тысяч) объединены в профсоюзы, получающие команды из Советской России, смогут по сигналу из Москвы начать вооружённое восстание в самой Одессе, в котором примет участие до 50 тысяч рабочих; местное население «привыкло бунтовать по всякому поводу» и ненавидит силы союзников; большевизм — это народное движение, а большевистские войска — это пример войск революционной Франции по свои моральным качествам. На следующий день д'Эспере послал письмо генералу Деникину, в котором были такие строки: «Я застал в Одессе положение весьма серьёзное, вследствие недоразумений, царящих между различными властями, в то время, как враг стоит у ворот города. Такое положение продолжаться не может…», а 23 марта 1919 года послал телеграмму в Париж, в которой предлагал «ликвидировать вмешательство» и отвести войска в Бессарабию.

Политическое решение Антанты и Французского правительства

14 марта 1919 года в США из Москвы после тайной встречи с Лениным вернулся личный посланник американского президента В. Буллит, привезший с собой текст предложения большевиков, в котором они обещали выплатить долги России по обязательствам до-большевистских правительств, признать все существующие де-факто правительства, образованные на территориях бывшей Российской империи, и не вести против них никаких военных действий. Эти обещания, в случае их выполнения, делали присутствие воинских контингентов союзников в Северном Причерноморье бессмысленным. Совет четырёх Верховного совета Антанты 27 марта 1919 года во время проведения Парижской мирной конференции принял решение об эвакуации союзных войск из Одесского региона. 29 марта 1919 года Клемансо (по совместительству занимавший пост военного министра) издал директиву об оставлении Одессы и отводе войск союзников на линию Днестра, а маршал Фош объявил во французском парламенте, что «с сего дня ни один французский солдат больше не будет отправлен в Россию, а те, кто сейчас служат там, будут возвращаться». 3 апреля 1919 года кабинет Клемансо был отправлен в отставку. Французская Палата депутатов отказала в продолжении кредитования французских военных операций в России. В эти же дни Антанта практически без малейшего сопротивления сдала Крым и Приазовье наступающим советским войскам.

Альтернативные версии

В исторической литературе встречаются различные версии, объясняющие столь поспешную эвакуацию Одессы результатом тайных операций или «еврейских влияний». Общим в этих версиях является то, что согласие французов на уход из Одессы было якобы «куплено ценою многих миллионов». Исследователь Андрей Рогачевский привёл воспоминания представителя одесской гражданской власти при французском военном контингенте Владимира Майбородова, изданные в 1925 году, который писал, что эвакуация состоялась из-за влияния певицы-еврейки Изы Кремер на генерала д'Ансельма, который был ею «очарован».

В ноябре 1918 года по заданию ВЧК на Юг России, во французскую зону оккупации, из Москвы отбыли члены Иностранной коллегии ВЧК, в частности, Жанна Лябурб, Мишель Штиливкер и другие. Предпочтение отдавалось свободно владеющим французским языком.

Также 28 декабря 1918 под псевдонимом «Шарль» в Одессу из Москвы был направлен на подпольную работу чекист француз Жорж де Лафар. Задание Лафару от начальника ОСО (Особого отдела ВЧК) Михаила Кедрова было следующим:

1) Используя его старую легенду [дворянин, поэт, переводчик, богема], переданные ему выходы на Одессу («Мирограф» и «Калэ»), а также рекомендацию Виллема — внедриться в одно из штабных учреждений поближе к главному французскому командованию.

2). Установить изнутри стратегические намерения союзников, их конечную цель, территориальные притязания. Соотношения сил французов, англичан, добровольцев, петлюровцев, галичан. Взаимовлияние. Разведки, контрразведки (что сможет).

3). Выяснить все возможные пути невоенного прекращения интервенции. Тайные пружины, которые могли бы повлиять на быстрый её исход с территории юга…

В январе 1919 Лафар устроился переводчиком в штабе экспедиционного корпуса Антанты в Одессе у полковника Анри Фрейденберга и активно начал выполнять задание. «Невоенное прекращение интервенции» было последним и главным его пунктом.

Через знаменитую русскую киноактрису Веру Холодную активно воздействовал на Фрейденберга с этой целью (актриса, возможно, была отравлена белыми именно согласно перехваченному «Азбукой» второму донесению Лафара (о ней).

Начальник штаба оккупационных сил Антанты был влюблён в симпатизировавшую большевикам Веру Холодную («красную королеву» по мнению «Азбуки» В. Шульгина), с которой неоднократно встречался. Их отдельные кабинеты в «Доме артистов» в Одессе находились рядом. Например, одесская газета «Вечерний час» № 61 за 12 сентября 1919 года писала о «чарующей, обаятельной королеве экрана» Вере Холодной, «украшавшей одну из лож театра — кабаре в одесском „Доме артиста“»… «прекрасной совратительнице, …загипнотизировавшей того, в руках которого была власть и сила», в результате чего союзники спешно эвакуировались из Одессы.

По мнению писателя Н. Брыгина, в марте 1919 года Лафар (сам либо через французского консула Георгия Виллема) передал весьма большую взятку Фрейденбергу от ВЧК («Сумма есть сумма» — сказано в донесении де Лафара в Петроград) именно за прекращение союзной интервенции на Юге России и быструю эвакуацию войск Антанты из Одессы (что и произошло 4 — 7 апреля 1919 г.) По мнению официальной советской историографии, эвакуация союзников была «панической» (за трое суток).

После эвакуации в оккупированном Антантой Константинополе Фрейденберг сразу же (на время) вышел в отставку и открыл свой банк.

19 апреля разгневанный премьер-министр Франции Жорж Клемансо приказал разобраться в деле эвакуации союзных войск с Юга России специальной военной комиссии и направил материалы на полковника Фрейденберга в Верховный военный суд. Комиссия во главе с графом де Шевильи оправдала Анри Фрейденберга. Владимир Гурко, лично знавший Фрейденберга и эвакуировавшийся со штабом генерала Шварца из Одессы в Константинополь, пишет так: «Производивший расследование по делу Фрейденберга граф Шевильи …мне даже говорил, что из произведённого им расследования у него получилось убеждение, что все наветы на Fredembergа ни на чём не основаны, с чем я, однако, позволил себе не согласиться.»

Ход эвакуации

Каковы бы ни были причины, утром 2 апреля 1919 года французский штаб объявил, что Одесса эвакуируется в 48-часовой срок. Одесский городской голова М. В. Брайкевич в своих воспоминаниях «Из революции нам что-нибудь…» писал, что о решении французов он узнал от позвонившего ему утром 2 апреля 1919 года П. М. Рутенберга. В ночь со 2 на 3 апреля французское командование провело встречу с представителями представителей одесского Совета рабочих депутатов на которой были оговорены условия перехода власти в городе от французов к большевикам. Утром 3 апреля 1919 года было срочно созвано совместне заседание совета старейшин Городской думы, делегатов Совета профсоюзов и членов Городской управы, на котором П. М. Рутенберг от имени Комитета оборона Одессы объявил об эвакуации союзников из Одессы.

Эвакуация была затруднена забастовкой русских коммерческих моряков, которые оставили свои пароходы без команд. Ввиду этого около двадцати судов различных типов, в том числе канонерские лодки «Донец» и «Кубанец», были выведены в близлежащее от Одессы природное место безопасной якорной стоянки — Тендровский залив — и там оставлены на якорной стоянке, чтобы не достаться красным в порту. В Константинополь был отбуксирован транспорт-мастерская «Кронштадт», туда же на яхте «Лукул» ушёл командующий Черноморским флотом адмирал Д. В. Ненюков.

Список судов, принявших участие в эвакуации

Из Одессы всего было эвакуировано 112 различных судов (так по отчётам, очевидно считая и парусники). В Севастополь ушли несколько тральщиков и транспорт «Шилка», на который перешли и частично заменили его команду собранные ещё ранее на стоявшую в порту с неисправными машинами канонерскую лодку «Кубанец» воспитанники Морского корпуса.

Франция Франция

• Пароход «Caucasus (Кавказ)» — принял на борт весь русский штаб генерала Шварца и всё гражданское управление Одессы, членов их семей, общим числом до двух тысяч; ушёл в Константинополь. Пассажирам пришлось пробыть на пароходе 13 дней в ужасных антисанитарных условиях, при весьма грубом отношении судовой команды. На «Кавказе» также эвакуировался писатель Алексей Толстой с семьёй.

Итоги

Вот как описывал вход в Одессу советских войск один из очевидцев:

…Порт был загроможден брошенными автомобилями, зарядными ящиками, частями машин, на земле валялись куски шелковой материи, бутылки шампанского, груды консервов и другого добра. В таком «трофейном» [виде] порт перешел в руки партизанов Григорьева… Утром 6-го апреля, когда последние суда отчаливали от берегов Одессы, в город вступили части григорьевцев. Население высыпало на улицу, чтобы увидеть воочию море солдатских голов, лес штыков и т. д. Но каково было всеобщее изумление, когда подошедшими незначительными частями конницы и пехоты исчерпана была вся армия «победителей». Она не превышала 3-х тысяч человек всех видов оружия. Одетые не по сезону (уже было по весеннему тепло) в папахах и рваных зипунах, на неубранных низкорослых лошадях партизаны поражали своей численностью и несоответствием тому внешнему великолепию, которым ослепляла исчезнувшая только что французско-греческая компания.

Атаман Григорьев 7 апреля 1919 года наложил на одесскую буржуазию контрибуцию в 500 млн бумажных рублей, которую следовало внести не позже 12 часов дня 12 апреля 1919 года. Ещё один очевидец так прокомментировал эти требования: «500 млн рублей… Кажется, если собрать всю имеющуюся в городе наличность, то и тогда не наберется 500 млн. Ясно, что ни в указанный срок, ни вообще такая сумма внесена быть не может; большевики сами это отлично знают, но хотят, вероятно, иметь удобный повод для репрессий».

Провал французской интервенции в Новороссии дискредитировал идею прямого военного вмешательства держав Согласия в русскую гражданскую войну. Идея интервенции окончательно провалилась. Историк В. А. Савченко писал, что этот провал привёл французское правительство к мысли, что царский долг Франции окончательно потерян. Французское правительство решило, что, так как восстановить единое Российское государство, как гаранта оплаты царских долгов и как восточный противовес потенциально опасной Германии, уже невозможно, поддержать идею создания Великой Польши как союзника против Германии и санитарного кордона между Западом и большевистской Россией.

См. также

• Украинский поход греческой армии
• Крымская эвакуация
• Новороссийская катастрофа
• Одесская эвакуация (1920)

Литература

Научная и научно-популярная

• Варнек П. А. [militera.lib.ru/h/civilwar_blacksea/02.html Образование флота Добровольческой армии] // [militera.lib.ru/h/civilwar_blacksea/index.html Гражданская война в России: Черноморский флот] / Составитель В. Доценко. — 1-е. — М.: ООО «Издательство ACT», 2002. — С. 123—151. — 544 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5100 экз. — ISBN 5–17–012874–6.
• Изместьев, Ю. В. [www.dorogadomoj.com/dr60/dr60izm31.html 3. Революция] // [www.dorogadomoj.com/dr60/dr60izm0.html#ogl Россия в XX веке. Исторический очерк. 1894 — 1964]. — 1-е. — Нью-Йорк: Перекличка, 1990. — ISBN 0-9616413-5-5.
• Лехович, Д. В. Глава XIX. Надежды и разочарования // Деникин. Жизнь русского офицера. — 1-е. — М.: «Евразия +», 2004. — С. 400—431. — 888 с. — 3000 экз. — ISBN 5-93494-071-6.
• Малахов В. П., Степаненко Б. А. Одесса, 1900—1920 / Люди… События… Факты… — 1-е. — Одесса: Optimum, 2004. — 448 с. — ISBN 966-8072-85-5.
• Михайлов В. В., Пученков А. С. Борьба политических направлений в Одессе в дни французской интервенции // Вопросы истории : журнал. — 2012. — № 6. — С. 93—104.
• Рогачевский А. [www.odessitclub.org/publications/almanac/alm_28/alm_28_58-75.pdf Пинхас Рутенберг в Одессе (по британским архивным материалам)] // Всемирный клуб одесситов Дерибасовская — Ришельевская: Одесский альманах : Сборник. — Одесса: Печатный дом, 2007. — Т. 28. — С. 59—75. — ISBN 966-8099-99-0.
• Савченко В. А. [militera.lib.ru/h/savchenko_va/04.html Глава четвёртая. Военный конфликт в Северном Причерноморье. Война украинских повстанческих войск против войск Антанты и белогвардейцев (февраль — апрель 1919)] // [militera.lib.ru/h/savchenko_va/index.html Двенадцать войн за Украину]. — 2-е. — Харьков: Фолио, 2006. — 415 с. — (Время и судьбы).
• Савченко В. А., Бутоннэ П. [memory.od.ua/books/Odessika_13.pdf#page=120 Французское военное присутствие в Одесском районе (декабрь 1918 — апрель 1919): к вопросу о причинах неудач «южнорусской» экспедиции] // Юго-Запад. Одессика : Историко-краеведческий научный альманах. — Одесса: Печатный дом, 2012. — Т. 13. — С. 120—185. — ISBN 978-966-389-291-8.
• Файтельберг-Бланк В. Р., Савченко В. А. [memory.od.ua/books/odessa%20revolution.pdf Одесса в эпоху войн и революций. 1914—1920]. — 1-е. — Одесса: Оптимум, 2008. — 336 с. — ISBN 978-966-344-247-1.
• Цветков В. Ж. Белое дело в России. 1919 г. (формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). — 1-е. — М.: Посев, 2009. — 636 с. — 250 экз. — ISBN 978-5-85824-184-3.
• Хазан В. И. [www.moria.hut1.ru/ru/almanah_07/01_11.htm Пинхас Рутенберг, Одесса, 1919 год] (рус.) // Мория : Альманах. — Одесса: Друк, 2007. — Т. 7. — С. 276. — ISBN 966-8169-90-4.

Мемуары и первоисточники

• Деникин А. И., Маргулиес М. С., Брайкевич М. В. Французы в Одессе. Из белых мемуаров. — 1-е. — Ленинград: Красная газета, 1928. — 262 с. — 10 000 экз.
• Глобачёв, К. И. Глава IX // [www.fedy-diary.ru/html/072009/glo01.html Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения]. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2009. — 519 с. — ISBN 978-5-8243-1056-6.
• Гурко, В. И. Изъ Петрограда черезъ Москву, Парижъ и Лондонъ въ Одессу 1917—1918 гг. // «Архивъ русской революціи». Берлин, 1924, Т. 15, стр. 5—84.
• Санников А. С. Одесские записки (рус.) // Вопросы истории : Журнал. — 2001. — № 6. — С. 86—102.
• Шульгин В. В. Французская интервенция на юге России в 1918—1919 гг. (Отрывочные воспоминания) // Публ. и предисл. H. H. Лисового. Домострой. — 1992, 4 февр. — С. 12.
• Черчиль, В. [militera.lib.ru/memo/english/churchill2/09.html Глава IX. Неоконченная задача] // [militera.lib.ru/memo/english/churchill2/index.html Мировой кризис] = The World Crisis 1918—1925. — 1-е. — М.: Госвоениздат, 1932. — 328 p. — 5000 экз.
• Україна. 1919 рiк. Капустянский Н. А. Похiд Українських армiй на Київ—Одесу в 1919 роцi. Маланюк Е. Ф. Уривки зi спогадiв. Документи та матерiали / Я. Тинченко. — 1-е. — Київ: Темпора, 2004. — 558 с. — 1000 экз. — ISBN 966-8201-05-1.

В художественной литературе

• Константин Паустовский. Начало неведомого века. // Москва, Художественная литература, 1970.
• Толстой, А. Н. Похождения Невзорова, или Ибикус. // Москва-Берлин, 1925.

Ссылки

• Косик, Володимир [shron.chtyvo.org.ua/Kosyk/Frantsiia_i_pytannia_samostiinosti_Ukrainy_1917-1919_roky.pdf Франція і питання самостійності України 1917—1919 роки] (укр.) // ЗНТШ. — 1993. — Т. 225. — С. 278—290.
• Савченко В. А. [korrespondent.net/ukraine/events/1294361-korrespondent-malaya-franciya-kak-odessa-chut-ne-prevratilas-v-zamorskuyu-provinciyu-francii-arhiv Малая Франция. Как Одесса чуть не превратилась в заморскую провинцию Франции] // Корреспондент : журнал. — 2011-12-09. — № 48.

Отрывок, характеризующий Одесская эвакуация (1919)

– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.