Ивлин, Джон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Эвелин, Джон»)
Перейти к: навигация, поиск
Джон Ивлин
John Evelyn

Портрет кисти Кнеллера (1687 год)
Род деятельности:

писатель, садовод и мемуарист.

Дата рождения:

31 октября 1620(1620-10-31)

Место рождения:

Уоттон, Суррей, Королевство Англия

Гражданство:

Королевство Англия, Королевство Великобритания

Дата смерти:

27 февраля 1706(1706-02-27) (85 лет)

Место смерти:

Лондон, Королевство Великобритания

Джон И́влин (англ. John Evelyn, 31 октября 1620 — 27 февраля 1706) — английский писатель, садовод и мемуарист, коллекционер. Один из основателей Лондонского королевского общества.

Дневники Джона Ивлина (англ.), также называемые его «Мемуарами», написанные практически в одно время с воспоминаниями другого примечательного мемуариста Сэмюэля Пипса, являются ценным историческим произведением, повествуя о политике, культуре и искусстве того времени (Ивлин был свидетелем смерти Карла I и Оливера Кромвеля, Великой чумы в Лондоне и Большого лондонского пожара 1666 года). Многие годы «Дневники» Ивлина находились в тени мемуаров Пипса. Оба мемуариста вели активную переписку и бо́льшая часть тех писем сохранилась.





Биография

Ранние годы

Джон Ивлин родился в Уоттоне (Суррей) в семье, чье благополучие во многом основывалось на производстве пороха. Его дед Джордж Ивлин занимался производством пороха в последние годы правления королевы Елизаветы и даже получил в пользование королевское монопольное право на данное производство. Большие доходы позволили ему приобрести несколько поместий в графстве Суррей, и одно из них, Уоттон, унаследовал отец Джона Ричард Ивлин, когда Джордж умер в 1603 году. Ричард Ивлин, старший шериф графств Суррей и Суссекс в 1633 году, был женат на Эланор Стандсфилд, у них было пять детей. Джон был вторым ребёнком в их семье. Большую часть своего детства он провёл в Клиффе (англ. Cliffe) под Льюисом (Суссекс) со своей сводной бабушкой по материнской линии. Джон отказался оставить свою «слишком снисходительную» бабушку ради школы в Итоне, и когда после смерти мужа она снова вышла замуж, мальчик переехал с ней в Саусовер (англ. Southover, теперь на территории Льюиса), где он посещал местную бесплатную школу.[1]

В феврале 1637 года он был принят в школу подготовки барристеров Миддл Темпл (англ.) в Лондоне для изучения права. В мае следующего года он поступил в колледж Баллиол в Оксфорде. Он ушел из университета, не получив учёной степени, и к в 1640 году обосновался в Миддл Темпл.[1] В том же году умер отец Джона, а мать несколькими годами ранее. Будучи вторым сыном в семье, Джон не имел прав на наследование родового поместья, которое перешло к его старшему брату Джорджу (последний впоследствии прожил долгую жизнь в качестве уважаемого землевладельца и члена парламента при королях Карле II, Вильгельме III и Марии II). Не связанный земельным имуществом Джон Ивлин принялся путешествовать. В 1641 году он посетил Голландию, где в июле завербовался добровольцем в войне против Габсбургов, но его военный опыт ограничился 6-ю днями в военном лагере.[1] Также он посетил Испанские Нидерланды. Вернувшись осенью в Англию, чтобы на короткое время присоединиться к королевской армии, Ивлин участвовал в битве при Дрентфорде (англ.)[2] на стороне роялистов в ноябре 1642 года, после чего устранился от участия в гражданской войне и к декабрю вернулся в Уоттон заниматься садами своего брата.[1] Как писал сам Ивлин, его участие в войне лишь способствовало бы нанесению ущерба поместью Уоттон без всякой «надежды на возмещение со стороны королевской власти». [2]

Путешествие по Европе на время гражданской войны в Англии

Ивлин покинул Англию в конце 1643 года и в течение последующих нескольких лет путешествовал по Франции, Италии и Швейцарии. В 1644 году Ивлин побывал в английском колледже (англ.) в Риме, где обучали католических священников для служения в Англии. В Венеции он возобновил старое знакомство с покровителем искусств и коллекционером Томасом Говардом, графом Арундел. В 1646 году Ивлин посещал лекции по анатомии в Падуе. В Падуе же им были приобретены т. н. Ивлинские таблицы (англ.)[3] В том же 1646 году он заболел оспой в Швейцарии, а после выздоровления переехал во Францию. Там он завел связи при дворе изгнанного короля Карла II, встретившись осенью с послом короля во Франции Ричардом Брауном (англ.). В следующем 1647 году Ивлин добился от него разрешения на брак с 12-летней дочерью Брауна Марией. Свадьба состоялась 27 июня в Париже. [4] Оставив жену на попечение её родителей, он вернулся в Англию, чтобы уладить свои дела. Он посетил Карла Iв его заключении в Хэмптон-Корт в 1647 году и в течение последующих двух лет поддерживал шифрованную переписку со своим тестем в королевских интересах.[1] В конце концов он выкупил у своего тестя его поместье Сайес Корт (англ.) в Дептфорде (в настоящее время район на юго-востоке Лондона). Поместьем сэр Ричард Браун владел на правах арендатора короля, и в период революции оно было конфисковано парламентом. Ивлину удалось уладить это дело и получить Сайес Корт за £3500[1], после чего он вернулся во Францию в июле 1649 года, но летом 1650 года нанёс короткий визит в Англию. После поражения Карла II при Вустере в 1651 году Ивлин счёл борьбу с республикой безнадёжной, после чего окончательно вернулся в страну в начале 1652 года и больше её никогда не покидал.

Сайес Корт

Летом того же 1652 года в Сайес Корт переехала жена Ивлина Мэри, будучи беременной их первенцем Ричардом. Ивлины прожили в поместье вплоть до 1694 года. В своём поместье Ивлин начал воплощать новационные для Англии планы по обустройству дома и сада. Он реконструировал и расширил дом и, вдохновленный французскими и итальянскими идеями, превратил окружающий ландшафт в один из самых достопримечательных английских садов своего времени.[5] В то же время Ивлин отказывался от работы на Содружество. В 1659 году он опубликовал извинения за Роялистскую партию, а в декабре того же года он тщетно пытался убедить полковника Герберта Морли, позже заместителя коменданта Тауэра, предвосхитить генерала Монка, выразив поддержу королю.[1] После восхождения на трон Карла II поместье Сайес Корт отошло обратно короне как арендатору, но Ивлину всё же удалось с большим трудом получить договор аренды поместья сроком на 99 лет.[6]

Период Реставрации Стюартов

Однако именно в период Реставрации карьера Ивлина взлетела вверх. Ивлин входил в число людей, основавших Лондонское королевское общество в 1660 году. В следующем году он написал труд «Fumifugium» (англ.), в котором впервые была понята проблема загрязнения воздуха в Лондоне. Известность среди современников он приобрёл благодаря своим знаниям о деревьях и трактату «Сильва» (англ.) или «Рассуждение о лесных деревьях»(1664), который был написан как поощрение для землевладельцев высаживать лесонасаждения, чтобы обеспечить нужды военно-морского флота Англии. Трактат был издан по просьбе Лондонского королевского общества после того как Ивлин представил последнему свои рассуждения по этому вопросу в 1662 году.[2] «Сильва» стала одной из главных работ Ивлина, дальнейшие её издания появились при его жизни в 1670 и 1679 году, четвертое издание (1706 год) увидело свет после его смерти. По мнению автора статьи об Ивлине в «Британнике», книга действительно возымела действие на землевладельцев.[1]

За время правления Стюартов Ивлин успел занять много должностей — он был комиссаром по улучшению улиц и зданий в Лондоне, по рассмотрению дел благотворительных фондов, комиссаром монетного двора и комиссаром иностранных плантаций. Во время второй англо-голландской войны, с 28 октября 1664 года Ивлин служил одним из четырёх уполномоченных по уходу за больными и ранеными моряками, а также уходу и обращению с военнопленными. И не оставил свой пост во время Великой чумы, ограничившись отправкой семьи в Уоттон.[1] После Большого пожара в Лондоне в 1666 году, подробно описанного им в своих дневниках, Ивлин представил свой план восстановления города (второй был представлен Кристофером Реном); впрочем, оба были отвергнуты Карлом II. Ивлин интересовался планами восстановления собора Святого Павла и даже нашёл для него резчика по дереву Грилинга Гиббонса (англ. Grinling Gibbons), которого представил королю.[2] Интерес Ивлина к садоводству подвёл его к разработке планов т. н. «садов удовольствия» (англ.), таких как, например, Юстон Холл (англ.). Помимо прочего он присутствовал на заседаниях Лондонского королевского общества, наблюдал опыты и эксперименты самого разнообразного характера: от астрономических наблюдений до микроскопического исследования червей. В своих дневниках Ивлин описывал как анатомические детали уродцев, демонстрируемых на ярмарках, так и китов, выброшенных на гринвичский берег, а также вёл записи о хирургических операциях, на которых присутствовал. В сентябре 1671 года он отправился вместе с королевским двором Карла II в Норвич, откуда писал своему тестю Томасу Брауну, приглашая его к себе. Ивлин был секретарём Королевского общества в 1672 году и, как активный защитник его интересов, два раза (в 1682 и 1691) был выдвигаем в его президенты. Ивлин склонил Генри Говарда, герцога Норфолк, подарить арундельсий мрамор Оксфордскому университету (1667 г.), а ценнейшую библиотеку семьи Арундел — Грешем-колледжу (1678). Во время правления Якова II (1685-88) Ивлин достиг пика своей придворной карьеры, став Хранителем Малой печати (англ.) несмотря на его недовольство действиями нового короля по отношению к англиканской церкви. Ивлин занимал этот пост во время отсутствия графа Кларендона (англ.), который находился в Ирландии. При королеве Марии II Ивлин сыграл заметную роль в основании Гринвичского госпиталя для отставных моряков, заложив первый камень в его основание 30 июня 1696 года и став его казначеем.[1]

Как и Браун и Пипс, Ивлин был библиофилом на протяжении всей своей жизни. У его тестя Ричарда Брауна не было сыновей, что позволило Ивлину объединить свою библиотеку с брауновской. После себя Джон Ивлин оставил большое собрание, состоявшее из 3859 книг и 822 брошюр. Многие из них были унифицированы и переплетены на французский манер и пронесли на себе девиз владельца — лат. Omnia explorate; Meliora retinete («изучить всё, сохранить лучшее»), 1Фес. 5:21.

Старость

В 1694 году Ивлин возвратился в родное поместье Уоттон, графство Суррей, по просьбе своего старшего брата Джорджа. Поскольку последний не оставил сыновей, Ивлин унаследовал его имущество и семейное поместье Уоттон после него в 1699 году.[7] Его собственное поместье Сайес Корт было предоставлен в аренду, и в июне 1696 капитан Бенбоу подписал трехлетний договор об аренде. Бенбоу оказались далеко не идеальными арендаторами, Ивлин жаловался своему другу в письме, что у него вызывает «досаду каждодневный вид порчи результата многих моих бывших трудов и расходов».[8]

Несмотря на плохое здоровье Ивлин нашел время, чтобы начать пересмотр своих дневников в 1700 году, а также составить небольшую книгу советов по ведению недвижимости для своего внука. Джон Ивлин умер в 1706 году в своем доме на Дувр-стрит в Лондоне.

Труды

Ивлин был плодовитым автором, в сферу интересов которого входили самые разнообразные темы: теология, нумизматика, политика, садоводство, архитектура и вегетарианство. Ивлин активно интересовался происходящим вокруг, поддерживал переписку с современниками по всему спектру политической и культурной жизни стюартовской Англии.

Однако основным трудом бесспорно остаются его "Дневники" (англ.). Написанные в формате кварто 700 страниц охватывают события с 1641 по 1697 годы (существует также небольшое дополнение к «Дневникам», которое описывает события трёх недель после смерти Ивлина).[1] Часть дневников была отредактирована Уильямом Бреем (англ. William Bray) и с разрешения семьи Ивлинов опубликована в 1818 году под названием «Мемуары, пояснительные к жизни и трудам Джона Ивлина, включая его дневники с 1641 по 1705/6, а также избранные из его семейных писем» (англ. "Memoirs illustrative of the Life and Writings of John Evelyn, comprising his Diary from 1641 to 1705/6, and a Selection of his Familiar Letters"). За первым последовали и другие издания, среди которых стоит отметить издание Уитли (англ. H. B. Wheatley) 1849 года и Остина Добсона (англ. Austin Dobson) 1906 года (3 тома).[1]

Пытливый ум Ивлина породил множество трудов помимо «дневников»:

  • «О свободе и рабстве…» (1649), перевод с французского Франсуа де Ла Мот Ле Вайе;
  • «Государства Франции, как они состояли на IX век при … Людовике XIII» (1652);
  • «Эссе о первой книге Тита Лукреция Кара de Rerum Natura» (1656), переведено и переложено на английский стих Джоном Ивлином ;
  • «Золотая книга Иоанна Златоуста, касающаяся воспитания детей», перевод с греческого (издано 1658, датировано 1659);
  • "Французский садовод: инструкция по культивированию всех сортов фруктовых деревьев " (1658), перевод французского автора фр. N. de Bonnefons;
  • «Нрав Англии…» (1659), описывающая обычаи страны, как они показались бы иностранному наблюдателю. Перепечатано в «Трактатах Соммерса» (англ. Somers' Tracts) под ред. Скотта, 1812, и в «Альманахе Харлейан» (англ. Harleian Miscellany) под ред. Парка, 1813;
  • «Последние неприкрытые новости из Брюсселя» (1660), ответ на клеветнический памфлет Мачамонта Нидхама (англ. Marchamont Needham) против короля Карла I;
  • «Fumifugium, или неудобства лондонского воздуха и рассеянного смога» (1661), в которой он предложил посадить в Лондоне благоухающие деревья для очистки воздуха ;
  • «Инструкции, касательные создания библиотеки…» (1661), перевод французского автора Габриэля Нодэ ;
  • «Tyrannus, или Мода, в рассуждениях о законах о роскоши» (1661);
  • «Изваяние: или история искусства гравировки по меди» (1662);
  • «Сильва, или Рассуждение о лесных деревьях» (1664), в трёх дальнейших переизданиях (1669, 1679 и 1706) в ней появлялись дополнительные главы от Ивлина;
  • «Параллель меж древней и современной архитектурой» (1664), перевод фр. Roland Fréart de Chambray с французского ;
  • «История трёх последних знаменитых самозванцев, а именно Падре Оттомана, Махомед Бея и Шабтая Цви…» (1669);
  • «Навигация и коммерция, в которой право его Величества на доминирование на море защищается против новых норм права и более поздних претендентов» (1674), книга является предисловием к планируемому труду по истории англо-голландских войн, который Ивлин взялся написать по запросу короля Карла II, но труд был незавершён виз-за подписания мира с Голландией, в интересах поддержания мира план полной истории был заброшен, а непроданные копия предисловия отозваны;
  • "Философский дискурс о Земле … " (1676), трактат о садоводстве, более известный под его поздним названием «Terra; Совершенный садовник» (1693), перевод фр. J. de la Quintinie с французского;
  • «Numismata[9]…» (1697), труд не был принят с большим энтузиазмом, в основном, из-за многочисленных типографских опечаток и путанного текста.

Некоторые из них были перепечатаны в «Различных сочинениях Джона Ивлина» (англ. The Miscellaneous Writings of John Evelyn)(1825), под редакцией Уильяма Апкотта(англ. Upcott.[1]

Сохранились многие другие документы и письма Ивлина по научной тематике и иным вопросам, представляющим интерес. Обширная переписка Джона Ивлина и его тестя Ричарда Брауна хранится в Британском музее.[1]

Его дочери Марии Ивлин (1665—1685) подчас приписывают авторство написанной под псевдонимом книги «Mundus Muliebris[10], или Незапертая гардеробная леди и её туалетное пространство. В шуточном стиле. Совместно с щегольским словарём, составленным для пользования прекрасным полом» (англ. "Mundus Muliebris of 1690. Mundus Muliebris: or, The Ladies Dressing Room Unlock'd and Her Toilette Spread. In Burlesque. Together with the Fop-Dictionary, Compiled for the Use of the Fair Sex"). Книга представляла собой сатирическое руководство в стихах по франкофильской моде и её терминологии. К соавтором данной книги также часто относят и Джона Ивлина, который, по всей видимости, редактировал её для публикации после смерти своей дочери.[1]

Семья и личная жизнь

Дружба с Маргарет Благг

В 1669 году Ивлин встретил при дворе 17-летнюю фрейлину Маргарет Благг (англ. Margaret Blagg), дочь Томаса Благга (en:Thomas Blagge). По мнению английского историка en:Guy de la Bédoyère, не ранее 1672 года они вступили в соглашение о «неприкосновенной» дружбе, в которой Ивлину отводилась роль духовного наставника и поверенного в делах Маргарет. То были подчёркнуто платонические отношения. Они регулярно встречались, чтобы вместе разделить трапезу или молитву.[2] Несмотря на то, что он отговаривал её от отношений с Сидни Годолфином (англ.), Маргарет тайно вышла за того замуж в 1675 году. Брак Маргарет был короток: она умерла в 1678 году сразу после рождения сына. Её муж настолько обезумел от горя, что Ивлину пришлось улаживать её дела и даже распоряжаться перевозкой её тела в церковь Годолфинов в Корнуолле.[2]

В своём дневнике Ивлин писал о Маргаретт, что его предназначение — «освятить её достойную жизнь потомкам». Что он и сделал в своём малом шедевре религиозной биографии, который остался в рукописи во владении семьи Харкорт, пока не был отредактирован Сэмюэлем Уилберфорсом (англ. Samuel Wilberforce), епископом Оксфорда, как «Жизнь миссис Годолфин» (англ. Life of Mrs Godolphin),1847, перепечатан в «King’s Classics» (1904). Изображение кроткой жизни Маргарет Благг довольно сильно контрастирует с жизнеописаниями её современников.[1]

Семья

У Джона и Мэри Ивлин было восемь детей: Ричард (1652—1658), Джон Стандсфилд (1653—1654), Джон младший (англ.) (1655—1699), Джордж (1657—1658), Ричард (1664), Мэри (1665—1685), Элизабет (1667—29.08.1685) и Сюзанна (1669—1754). Только Сюзанна смогла пережить своих родителей. В разгар особенно холодной зимы 1658 года болезнь унесла жизни первенца Ивлинов пятилетнего Ричарда и их четвёртого сына Джорджа. После смерти Ричарда (она произошла в январе) Ивлин писал своему тестю Брауну в письме от 14 февраля об этом как о «случае, что произвёл столь большую брешь в моей [Ивлина] сущности, что я действительно не надеюсь увидеть её когда-либо затянутой».[2] На следующее утро скончался четвертый сын Ивлина Джордж. Второй сын Ивлинов Джон скончался во младенчестве четырьмя годами ранее. И только третий, Джон младший, вошёл во взрослую жизнь. Он оставил сына, также Джона, но не пережил своего отца, скончавшись в 1699 году в возрасте 44 лет. Дочери Ивлина Мэри и Элизабет умерли в 1685 году с интервалом в несколько месяцев от оспы в возрасте 19 и 17 лет соответственно. Причём Элизабет в том же году успела сбежать с племянником инспектора военно-морского флота и вышла за него замуж. Потрясённый Ивлин отрёкся от дочери и лишил её наследства. Через несколько недель, когда он узнал о болезни Элизабет, Джон Ивлин писал своей жене, что считает эту болезнь судом Божьим.[2] Младшая дочь Ивлинов Сюзанна вышла замуж в 1693 году за Уильяма Дрейпера (англ. William Draper) и впоследствии родила ему детей.[2] После того как семья унаследовала Уоттон, Ивлин сосредоточил свои усилия на хлопотах о своём внуке Джоне (англ.), сыне Джона младшего. Патроном последнего выступил Сидни Годолфин, в то время уже Первый Лорд Казначейства, устроив его к себе в Казначейство сначала Казначеем по государственным доходам (англ. Treasurer for the Revenue), а затем Комиссаром по премиальным выплатам (англ. Commissioner of the Prizes). Также был организован брачный контрат с племянницей Годолфина Энн Боскавен (англ. Ann Boscawen), финансируемый в том числе и Уильямом Дрейпером.[2]

Его жена Мэри умерла в 1709 году, через три года после своего мужа. Оба были похоронены в Часовне Ивлинов в церкви Святого Иоанна в Уоттоне.

Примечательные факты

  • «Дневники Ивлина» оставались неопубликованными до 1818 года.
  • Самый больший ущерб поместью Сайес Корт Ивлина был нанесен, когда король Вильгельм III предоставил его в пользование русскому царю Петру Великому, который жил там в течение трех месяцев в 1698 году. Бенбоу даже потребовали компенсации после отъезда царя, чтобы покрыть как свои потери, так и возместить ущерб собственности Ивлина, и Казначейство, в конечном счете, выплатило £350, 9 шиллингов и 6 пенсов.[11]
  • Ни сам Джон Ивлин, ни его сын Джон младший не имели титула. Лишь внук Ивлина, сын Джонна Ивлина младшего, сэр Джон Ивлин (англ.), ставший наследником поместьев Уоттон и Сайес Корт после смерти Джона Ивлина Старшего, был произведён в баронеты 6 августа 1713 года.
  • В 1977 и 1978 годах на восьми аукционах Кристи, большая часть сохранившейся библиотеки Ивлина была продана, и разошлась.[12] В Британской библиотеке хранится большой архив личных документов Ивлина, в том числе и рукопись его дневника.[13]
  • в 1992 году в Уоттоне гробницы Джона Ивлина и его жены были разбиты, а их черепа пропали.[2]
  • В 2011 году была начата кампания по восстановлению сада Джона Ивлина в Дептфорде.

Память

Напишите отзыв о статье "Ивлин, Джон"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Ивлин в энциклопедии «Британника»
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Guy de la Bedoyere, [www.romanbritain.freeserve.co.uk/john%20evelyn.htm «Who was John Evelyn?»]
  3. Набор из четырех анатомических пособий на деревянных дощечках, считающихся старейшим анатомическими пособиями в Европе. Позже они были пожертвованы Джоном Ивлином Лондонскому королевскому обществу. В настоящее время принадлежат Королевскому хирургическому колледжу и выставлены в Хантерианском музее в Лондоне.
  4. [www.thepeerage.com/p18467.htm#i184665 www.thepeerage.com]
  5. [www.bl.uk/onlinegallery/onlineex/deptford/p/008add00078628au00000000.html План дома и сада Сайес Корт]
  6. [www.british-history.ac.uk/report.aspx?compid=45482 Deptford, St Nicholas, The Environs of London: volume 4: Counties of Herts, Essex & Kent (1796) by Daniel Lysons, pp. 359—385]
  7. English Heritage, [www.britishlistedbuildings.co.uk/en-290082-wotton-house-wotton Wotton House - Wotton - Surrey - England], [www.britishlistedbuildings.co.uk/site/about BritishListedBuildings.co.uk], <www.britishlistedbuildings.co.uk/en-290082-wotton-house-wotton>. Проверено 1 сентября 2011. 
  8. Письмо Ивлина доктору Богуну (англ. Bohun), 18 января 1697; Дневники и Письма, с 1 июня 1696 по 18 января 1697 года
  9. монеты  (лат.)
  10. Женский Мир  (лат.)
  11. Calendar of Treasury Books, 1697—1702, 158-9
  12. Christie, Manson & Woods Ltd. (1977) The Evelyn Library: Sold by Order of the Trustees of the Wills of J. H. C. Evelyn, deceased and Major Peter Evelyn, deceased.
  13. [www.bl.uk/onlinegallery/features/evelyn.html Архивы Джона Ивлина] в Британской библиотеке  (англ.)

Литература

Книги Джона Ивлина в открытом доступе

  • Джон Ивлин, [www.webcitation.org/query?url=www.geocities.com/Paris/LeftBank/1914/ed_main.html&date=2009-10-25+09:23:47 Дневник Джона Ивлина (выдержки)] (англ.)
  • Джон Ивлин, [www.archive.org/details/diarycorresponde01eveliala Дневники и Переписка, том 1], под редакцией Уильяма Брая (англ. William Bray) (впервые напечатано в Лондоне: Джордж Белл и сыновья, 1882)  (англ.)
  • Джон Ивлин, [www.archive.org/details/diarycorresponde02eveliala Дневники и Переписка, том 2]  (англ.)
  • Джон Ивлин, [www.archive.org/details/diarycorresponde03eveliala Дневники и Переписка, том 3]  (англ.)
  • Джон Ивлин, [www.archive.org/details/diarycorresponde04eveliala Дневники и Переписка, том 4(англ.)
  • [www.archive.org/search.php?query=mediatype%3A(texts)%20-contributor%3Agutenberg%20AND%20(subject%3A%22Evelyn%2C%20John%2C%201620-1706%22%20OR%20creator%3A%22Evelyn%2C%20John%2C%201620-1706%22) Работы Джона Ивлина или о нём] at Архив Интернета (сканированные оригинальные издания с иллюстрациями)  (англ.)
  • [www.gutenberg.org/author/John+Evelyn Работы John Evelyn] в проекте «Гутенберг»  (англ.)
  • [www.google.co.uk/books?id=9OMDAAAAQAAJ&pg=PA1&dq=Mrs+Godolphin Жизнь миссис Годолфин]  (англ.)

Ссылки

Отрывок, характеризующий Ивлин, Джон

– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.