Эвере

Эвере (нидерл. и фр. Evere), во французском произношении Эвер — одна из 19 коммун Брюссельского столичного региона. Занимает площадь 5,02 км². Население коммуны составляет 36 492 человека (2011 год).

Является членом движения «Медленный город» (итал.  Cittaslow).

История

Ранние письменные упоминания о Эвере относятся к ХII веку, в письменных текстах этого времени Эвере упоминается под названием Everna или Everne. За свою историю Эвере находился в собственности многих различных вельмож первым известным из них был некий Анри де Баутерсем (Henri de Boutersem), известный из документа 1298 года.

Семья Валкиерсив (Walckiers) завладела этим селением в 1772 году и владела им до падения «старого режима», который был свергнут во время Великой французской революции. В 1795 году Эвере получил статус коммуны.

В течение всего XIX века Эвер оставался сельскохозяйственным предместье Брюсселя. Его хозяйства были известны своими турнепсом и редисом. В середине XIX века здешние фермеры стали одними из первых в регионе, кто начал выращивать цикорий.

В 1900 году здесь проживало около 3800 жителей. В 1915 году во время Первой мировой войны, немецкой армией здесь был построен аэродром, получивший название Турноифельд (Ternooiveld — турнирной поле) из-за того, что сын короля Филипп II посетил здесь рыцарский турнир в 1549 году. После войны аэродром использовался бельгийской армией и государственной авиакомпанией Sabena. Начиная с 1925 года отсюда совершались полеты в Бельгийского Конго, а в 1927 году 200 000 бельгийцев встречали здесь известного американского летчика Чарльза Линдберга, который прелетел сюда на своем самолете «Spirit of Saint-Louis», на котором он недавно совершил первый Трансантлантический перелет из Нью-Йорка в Париж.

Во время Второй мировой войны аэропорт использовался немецкими люфтваффе. Окончательно он был закрыт в 1950 году.

Между двумя мировыми войнами населения Эвери возросло. Это произошло благодаря наличию здесь аэродрома и строительству жилья, в том числе «города-сада» (нидерл. Tuinbouw, фр. le Tuinbouw) по проекту архитектора Ж. Егерикса (нидерл. Jean-Jules Eggericx). Накануне Второй мировой войны население коммуны возросло до 14 000 человек.

После войны в Эвери появились новые бульвары, а также были построены промышленные объекты.

Характерной особенностью Эвера является то, что по переписи 1947 года между 19 коммун, образующих теперь Брюссельский столичный регион, он оказался единственной коммуной, где фламандскоязычная часть населения количественно доминировала над франкоязычным населением.

Отрывок, характеризующий Эвере

– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.