Эверс, Иоганн Филипп Густав фон
| Иоганн Филипп Густав фон Эверс | |
| нем. Johann Philipp Gustav von Ewers | |
 Иоганн Эверс, портрет 1838 года | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
деревня Амелунксен (близ Беферунгена), княжество-епископство Падерборн |
| Дата смерти: |
8 (20) ноября 1830 (49 лет) |
| Место смерти: |
Дерпт (ныне Тарту), Лифляндская губерния, Российская империя |
| Страна: |
Российская империя |
| Научная сфера: |
право Древней Руси |
| Альма-матер: | |
Иоганн Филипп Густав фон Эверс (нем. Johann Philipp Gustav von Ewers; 4 июля 1781, деревня Амелунксен, близ Беферунгена — 8 (20) ноября 1830, Дерпт) — российский и германский историк-юрист, член-корреспондент (1809) и почётный член (1826) Петербургской академии наук.
Биография
Иоганн Филипп Густав фон Эверс родился в крестьянской семье. В 1803 году окончил Гёттингенский университет, в котором изучал исторические и юридические науки под руководством Геерена и Шлёцера. После окончания университета Эверс перебрался в Лифляндию, в Дерпт, где сначала он был домашним учителем.
В 1809 году он был избран членом-корреспондентом Петербургской академии наук.
В 1810 году Эверсу предложили быть в Дерптском университете профессором географии, статистики и русской истории.
В 1816 году он выбран был проректором, а в 1818 году — ректором. В 1826 году Эверс занял кафедру государственного народного права и политики. С 1813 по 1826 годы занимал ещё другие кафедры.
Научные взгляды
Развитие общества Эверс представлял как процесс перехода от семьи к роду и далее от племени к государству. Эта концепция оказала влияние на государственную школу русской историографии. Также Эверс высказывал ставшее официальной точкой зрения Российской империи мнение о хазарском происхождении династии «Рюриковичей» и значительной части варягов вообще, когда в 1814 году открыл южную Русь, существовавшую ещё до прихода Рюрика. В ней он видел хазар (Понтийскую Русь, в отличие от Волжской Руси, также связанной, по его мнению, с хазарами), от которых русские приняли имя.[1]. Хазар он считал предками вольных людей — казаков. Поэтому крепостное право он считал явлением, противоречащим республиканскому (в понимании Иммануила Канта, не исключающем власть императора) духу русского народа, несвойственным русским и искусственно привнесённым в результате переписи населения монголо-татарами в 1257 году. Позже эту же мысль развивал и М. М. Сперанский, хотя и не ссылался на Эверса.[2]
Научные труды
- Vom Ursprunge des russischen Staats (1808, в русском переводе 1825 года О происхождении Русского государства)
- Kritische Vorarbeiten zur Geschichte der Russen (1814)
- Geschichte der Russen (1816, в русском переводе История руссов)
- Das älteste Recht der Russen in seiner geschichtlichen Entwicklung (1826, в русском переводе 1835 года Древнейшее русское право в историческом его раскрытии)
- Ueber die Quellen der Jaroslawischen Prawda
Напишите отзыв о статье "Эверс, Иоганн Филипп Густав фон"
Примечания
Литература
- Эверс, Иоганн Филипп Густав // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Эверс, Иоганн Филипп Густав — статья из Большой советской энциклопедии.
Ссылки
- [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52876.ln-ru Профиль Иоганна Филиппа Густава фон Эверса] на официальном сайте РАН
- [www.ostdeutsche-biographie.de/ewergu05.htm Биография на сайте ostdeutsche-biographie.de] (нем.)
- [www.bbl-digital.de/eintrag// Эверс, Иоганн Филипп Густав фон] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital (нем.)
|
Это заготовка статьи об учёном-историке. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Эверс, Иоганн Филипп Густав фон
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
