Эвфуизм

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Эвфуизм (др.-греч. ευϕυης — «изящный, утонченный, остроумный») — направление барочной литературы в Англии елизаветинского времени. Характеризуется изысканно-витиеватым слогом и состоит из большого количества риторических фигур и образных выражений. Его организующим принципом был синтаксический, лексический и фонетический параллелизм. Эвфуизм способствовал обогащению языка английской литературы, её сближению с другими европейскими литературами. В качестве параллели эвфуизму можно назвать карамзинизм в русской литературе 1790—1810-х гг. Аналогичные течения во Франции — прециозная литература, в Испании — культизм, в Италии — маринизм[1].

Наиболее яркими выразителями эвфуизма в Великобритании был Джон Лили, роман которого «Эвфуес» (1579—1580) дал наименование всему направлению (хотя сам Лили не употреблял этот термин), и Томас Лодж (1558—1625) — романы «Розалинда» (1582), «Очаровательная история Форбония и Просперции» (1584)[1].

Влияние эвфуизма заметно у раннего Шекспира. Многие места в драмах Шекспира будут не вполне понятны, если мы их не сопоставим с соответствующими местами из «Евфуэса» Лилли (примеры приведены в «Очерке истории английской драмы до смерти Шекспира» Н. И. Стороженко[1].

В широком смысле — высокопарный стиль, перенасыщенный тропами, метафорами, парафразами.

Напишите отзыв о статье "Эвфуизм"



Примечания


Отрывок, характеризующий Эвфуизм



Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.