Урусова, Евдокия Юрьевна

Евдокия Урусова
Е. Урусова в роли Агнессы Ивановны в к/ф «Курьер»
Имя при рождении:	Эда Юрьевна Урусова
Профессия:	актриса
Награды:

Княжна Евдоки́я (Э́да) Ю́рьевна Уру́сова (10 [23] ноября 1908, Москва — 23 декабря 1996, Москва) — советская актриса, звезда Театра имени Ермоловой. Народная артистка РСФСР (1989).

Биография

Представительница ярославских князей Урусовых, внучка Дмитрия Семёновича Урусова, племянница Сергея Дмитриевича и Дмитрия Дмитриевича Урусовых. По материнской линии — внучка исторического романиста Салиаса-де-Турнемира, правнучка Евгении Тур. Отец Георгий (Юрий) Дмитриевич Урусов (1878—1937) был ближайшим другом Сергея Львовича Толстого.

С ранних лет Эда Урусова занималась в частной танцевальной школе у Маргариты Зелениной — дочери Марии Ермоловой; среди её покровителей была Надежда Михайловна Вахтангова — жена Евгения Багратионовича Вахтангова. Ещё до окончания средней школы Урусова выдержала приёмные экзамены в студии Художественного театра, однако ей было предложено окончить школу. С 1917 года Урусова училась в институте благородных девиц, который был спрятан за стенами древнего Николо-Угрешского монастыря. Выпускницы этого института должны были составить элиту буржуазной России после скорого падения советского строя. Однако в 1922 году сам институт был закрыт окрепшими коммунистами. Образование, полученное в институте, не соответствовало советскому стандарту. Евдокия Урусова увлечённо занималась балетом, пением, верховой ездой и много снималась в немом кино, чтобы заработать и поддержать семью. Первой киноролью стал эпизод в фильме «Ледяной дом» (1928 год) — она танцевала в паре, открывающей бал при дворе Анны Иоанновны.

В 1925 году Урусова поступила в студию Ермоловой при Малом театре, на курс С. В. Айдарова, где её педагогами были Е. К. Лешковская и Н. Ф. Костромской; по окончании студии в 1928 году стала актрисой Московского театра имени Ермоловой.

Первый арест Евдокии Урусовой состоялся в июне 1938 года в Москве; по некоторым данным, причиной ареста стал её отказ подписать донос парторга театра на актёра Александра Демича; к тому времени уже был арестован её муж, актёр Михаил Унковский.

Актриса была осуждена на 10 лет. Срок отбывала в Буренинском пункте Дальлага, работала в топографическом отряде, играла в лагерном театре, где встретилась с А. Демичем; затем была дояркой, счетоводом. Переведена в женскую колонну на станции Известковая, театр КВО. Освобождена досрочно. Работала в Угличском театре. Второй арест — в 1949 году прямо на сцене, отправлена в ссылку. Весной 1950 года, узнав об её бедственном положении, актёры Норильского театра устроили ей вызов в Норильск. Там с ней работали попавшие в эти же места Иннокентий Смоктуновский и Георгий Жжёнов. Во время пребывания в лагерях актриса со своими коллегами организовывала театры, выступала в Хабаровске, Комсомольске-на-Амуре. В лагерях погибли её родители, сестра и муж, Михаил Унковский.

В 1955 году, после реабилитации, Евдокия Урусова вернулась в Москву и вновь пришла в родной театр, где сыграла около 200 ролей: Надежда («Последние» Горького), Мать («Русские люди» Симонова), Гурмыжская («Лес» Островского), Кабаниха («Гроза» Островского), леди Милфорд («Коварство и любовь» Шиллера), Фёкла Ивановна («Женитьба» Гоголя), тётушка Меме («Суббота, воскресение, понедельник» де Филиппо), миссис Ладлоу («Зелёная комната» Пристли). Старухи Урусовой памятны своим непостижимым разнообразием, многоплановостью. Нежные, заботливые матери соседствовали с прямолинейными, жестокими старухами, палитра красок, которыми пользовалась актриса, была чрезвычайно яркой и многогранной.

До последнего дня она была верна профессии. Когда в театре для старейшей актрисы не нашлось работы в новом сезоне, несмотря на физическую слабость, Эда Урусова стала работать у Бориса Львова-Анохина в Новом драматическом театре. Её последней работой стала роль в спектакле «Письма Асперна».

Похоронена на Введенском кладбище в Москве.

Семья

• Первый брак — Михаил Семёнович Унковский (1904—1940), выпускник театральной студии имени Ермоловой (1925), с 1929 года — артист студии Хмелёва в Москве (театра-студии имени М. Н. Ермоловой), внук основателя русской скрипичной школы Льва Семёновича Ауэра и адмирала Ивана Семёновича Унковского; умер в Севвостоклаге на Колыме.
• Второй брак — Александр Иванович Блохин (?-?), с которым Эда Юрьевна познакомилась в местах заключения (где он отбывал наказание как «социально вредный элемент»), сын танцовщика, солиста Большого театра Ивана Фёдоровича Блохина и хореографа, заслуженного деятеля искусств РСФСР Марии Львовны Клементьевой, впоследствии — организатор самодеятельности.
• Сын — Юрий Михайлович Унковский (род. 1932), инженер-кораблестроитель, автор-составитель сборника материалов о матери.

Фильмография

• 1928 — Ледяной дом — девушка на балу
• 1962 — Цепная реакция
• 1964 — Возвращённая музыка
• 1969 — Братья Карамазовы — Марфа Осиповна
• 1971 — Двенадцать стульев — Клавдия Ивановна, тёща Воробьянинова
• 1973 — Месяц в деревне (телеспектакль) — Анна Семеновна
• 1978 — Прыжок с крыши
• 1980 — Ларец Марии Медичи — Вера Фабиановна Чарская
• 1980 — Тайна Эдвина Друда — миссис Тишер
• 1981 — На Гранатовых островах
• 1981 — Отставной козы барабанщик
• 1986 — Курьер — Агнесса Ивановна
• 1987 — Мегрэ у министра — Консьержка в доме министра
• 1987 — Игра в детектив. Выпуск 1 (режиссёры: Леонид Пивер, Виктор Крюков, телеспектакль) — мадам Гофре
• 1989 — Утоли моя печали
• 1989 — Жизнь по лимиту
• 1990 — Арбатский мотив
• 1991 — Назад в СССР
• 1992 — Гроза над Русью

Литература

• Эда Урусова — актриса из княжеского рода / ред.-сост. Ю. М. Унковский. — Владимир: Фолиант, 2006. — 222 с. — 1000 экз. — ISBN 5-94210-030-06 (ошибоч.).

Ссылки

• Евдокия Урусова (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.argumenti.ru/publications/6600 Первая русская княжна, ставшая профессиональной актрисой] (статья на сайте «Аргументы Недели»)
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=author&i=896 Биография и воспоминания на сайте Центра Сахарова]
• Филатов О. В. Сборник Потоковая теория: из сайта в книгу (материал про Э. Ю. Урусову стр. 161—162). — М. Век информации, 2014 г. — С. 200. ISBN 978-5-906511-06-5
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/URUSOVA_EDDA_EVDOKIYA_YUREVNA.html Урусова, Евдокия Юрьевна] // Энциклопедия «Кругосвет».

Отрывок, характеризующий Урусова, Евдокия Юрьевна

– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать: