Войнилович, Эдвард

Эдвард Войнилович
белор. Эдвард Вайніловіч, польск. Edward Woyniłłowicz
Эдвард Войнилович, 1903
Имя при рождении:	Эдвард Антоний Леонард Войнилович
Род деятельности:	политический и общественный деятель
Дата рождения:	13 октября 1847(1847-10-13)
Место рождения:	д. Слепянка, Минск, Российская империя
Дата смерти:	16 июня 1928(1928-06-16) (80 лет)
Место смерти:	Быдгощ, Республика Польша
Отец:	Адам Войнилович
Мать:	Анна Ванькович
Супруга:	Олимпия Узловская
Дети:	Елена, Симон
Награды и премии:

Э́двард Анто́ний Леона́рд Войнило́вич (белор. Эдвард Антоні Леанард Вайніловіч, польск. Edward Antoni Leonard Woyniłłowicz; 13 октября 1847, Слепянка, около Минска, Российская империя — 16 июня 1928, Быдгощ, Республика Польша) — белорусский и польский политический и общественный деятель конца ХIХ — начала ХХ веков, инициатор строительства костёла св. Симона и Елены в Минске.

Биография

Родословная

Представитель древнего белорусского шляхетского рода Войниловичей (собственного, немного изменённого герба Сырокомля). Родился 13 октября 1847 года под Минском (деревня Слепянка) в имении родителей его матери Эдварда и Михалины Монюшко — Ваньковичей. Родители (Адам Войнилович и Анна Ванькович) жили в родовом имении Савичи (Слуцкий район). Исторически Войниловичам принадлежали большие земельные владения в Новогрудском воеводстве, главным поместьем были Савичи, принадлежавшие им с XVII века.

Образование и профессиональная деятельность

С медалью окончил Слуцкую гимназию (1861). В 1865 году поступил в Петербургский императорский технологический институт, который окончил в 1869 году. В 1872 году стал слушателем Сельскохозяйственной академии в Прушкове (Польша). Стажировался на заводах Германии и Бельгии, позднее работал инженером-технологом на Путиловском заводе в Петербурге.

После смерти отца переехал в Савичи, где занимался организацией сельскохозяйственного труда на основе новейших достижений в этой области.

В 1883 году был назначен почётным мировым судьей Слуцкого уезда, а в 1888 году избран вице-председателем Минского Общества Сельского Хозяйства.

Трижды избирался в российскую Государственную Думу. В 1906 году — член Государственного Совета России от Минской губернии. Отказался от предложенной П. А. Столыпиным должности вице-министра сельского хозяйства Российской империи.

Награды

• 1882 год — орден святого Станислава 3 степени.
• 1886 год — орден святой Анны 3 степени.
• 1894 год — орден святого Станислава 2 степени.
• 1898 год — орден святой Анны 2 степени.
• 1902 год — орден святого Владимира 4 степени.

Личная жизнь и общественная деятельность

В 1882 году женился на Олимпии Узловской. В семье родилось двое детей — Елена (1884—1903) и Симон (1885—1897). Их преждевременная смерть стала для Эдварда Войниловича большой трагедией. В память о своих детях он решил соорудить на собственные деньги на тогдашней окраине Минска костёл. Строение костёла святых Симона и Елены в Минске (также известного как красного костёла) завершилось в 1910 году.

Выступал спонсором не только костёлов, но и православных церквей: в деревне Мокраны возвел православную Георгиевскую церковь, а рядом, недалеко — католический костёл.

Симпатизировал белорусскому движению, финансово поддерживал его, но будучи помещиком, не мог поддерживать те левые взгляды, преобладавшие в белорусском движении того времени.

Владея белорусским языком в той же степени, как и польским, и постоянно употребляя его в отношениях с моими работниками, занимающимися сельским хозяйством, в течение десятилетий я был в постоянном контакте со всеми проявлениями белорусского движения, вначале в Минске, где приходилось встречаться с Луцкевичем и Костровицким (увечным), а затем в Вильнюсе и Петербурге — с Ивановским, Шипилло. Изо всех белорусских объединений, принимая в них участие материально, я, в конце концов уходил, так как их деятельность, которая начиналась с самопознавания и национального возрождения («Лучынка», «Саха», «Загляне сонца і ў наша аконца» и т. д.) обычно в конце приобретала социалистическое направление, которое претило всем моим убеждениям и с которым я не мог согласиться.

— Воспоминания Эдварда Войниловича

В 1917 году работал в земских организациях вместе с деятелями белорусского движения А. Смоличем и Р. Скирмунтом, поддерживал образование Белорусской Народной Республики (БНР). Участвовал в заседаниях Рады БНР.

В 1918 году в условиях немецкой оккупации от имени местных помещиков выступил с планом восстановления Великого княжества Литовского. Создал «Союз помещиков Минской губернии». В декабре 1918 году выехал в Варшаву, был одним из организаторов «Союза поляков из белорусских окраин», который в январе 1919 года предложил установить границу Польской Республики к Днепру и Западной Двине. В апреле 1919 года участвовал в преобразовании «Союза помещиков Минской губернии» в «Союз помещиков Литвы и Беларуси в Варшаве». В мае 1919 года вместе с В. и Л. Дубейковскими создал в Варшаве «Польско-белорусское общество для культурного и политического сотрудничества в Беларуси». В конце августа 1919 года выехал в Минск, в сентябре вернулся в поместье Савичи. Продолжал общественную деятельность в Слуцке, выезжал в Минск и Варшаву. В это время был сторонником независимой Беларуси в союзе с Польшей, выступал против раздела Беларуси поляками и большевиками.

Белорусский съезд Слуцка, который поднял Слуцкое восстание, проходил 14 и 15 ноября 1920 года в доме Эдварда Войниловича в Слуцке.

Изгнание

Военное лихолетье, Октябрьский переворот и польско-советская война стали для Эдварда Войниловича тяжёлым временем. 19—21 февраля 1918 года революционные солдаты и подстрекаемые большевиками крестьяне окрестных деревень совершили чудовищный погром Савичей — родовой усадьбы Войниловичей.

<…> было уничтожено все культурное наследие одиннадцати поколений. Безвозвратно потеряно то, что было собрано с середины XVI в. в виде инвентаря, портретов, предметов искусства и т. д., а самое главное — в форме документов, систематизированных и упорядоченных так, как делалось в самых известных национальных архивах.

— Воспоминания Эдварда Войниловича

После отхода Слуцка под контроль большевиков Эдвард Войнилович покинул белорусские земли и переехал в польский город Быдгощ. Здесь он построил большой дом для детей-сирот, брошенных и беспризорных, и до конца своей жизни содержал его.

Эдвард Войнилович умер в Быдгоще 16 июня 1928 года и был похоронен на местном кладбище. На надгробным памятнике поместили надпись: «Изгнанный из своей земли Рижским договором, я вынужден был ходить по чужим полям».

Возвращение в Беларусь

В 2006 году с разрешения церковных властей, министерств иностранных дел Беларуси и Польши останки Эдварда Войниловича были перевезены из Быдгоща в Минск. 11 июня 2006 года состоялось их торжественное перезахоронение у костёла святых Симона и Елены на площади Независимости в Минске.

В 2007 году костёльная община обратилась к минским городским властям с предложением переименовать улицу Берсона, которая проходит рядом с костёлом, в улицу Эдварда Войниловича. В сентябре 2008 года улица была переименована, однако Коммунистическая партия Беларуси выразила протест по этому поводу, и вскоре Министерство юстиции отменило решение Мингорисполкома.

Помня о моральных и человеческих качествах Эдварда Войниловича, Католическая церковь в Беларуси готовит документы для его беатификации. Беатификационный процесс стартовал в Минске в апреле 2016 года.

Книги

• Войнилович Э. [pawet.net/files/woynillowicz.pdf Воспоминания: Пер. с польск. / Общ. ред. В. Завальнюка.] — Мн.: Издание Минской римо-католической парафии св. Симона и Елены, 2007. — 380 с. — 250 экз.
• Woyniłłowicz E. Wspomnienia, 1847—1928. — Wilno: Komitet Uczczenia s. p. E. Woyniłłowicza, 1931. — 365 s.  (польск.)
• Хмялеўская, Г. Церні Крэсаў : аповесць пра Эдварда Вайніловіча і яго сям'ю / Гізэля Хмялеўская. - Мінск : Выдавец Віктар Хурсік, 2015.

См. также

• Войниловичи
• Войнилович (фамилия)
• История Беларуси

Ссылки

[ru.rodovid.org/wk/Запись:825938 Войнилович, Эдвард] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Примечания

Литература

• Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. У 6 т. Т. 2: Беліцк — Гімн. — Мiнск: БелЭн, 1994. — 537 с. — ISBN 5-85700-142-0.  (белор.)
• Chmielewska G. Cierń Kresowy. Opowieść o Edwardzie Woyniłłowiczu i jego rodzinie. — Łomianki: Wydawnictwo LTW, 2011. — 369 s. — ISBN 978-83-7565-128-7.  (польск.)
• Jurkowski R. [dlibra.bg.uwm.edu.pl/Content/54/EchaPrzeszlosciVIII.pdf Listy Edwarda Woyniłłowicza do Mariana Zdziechowskiego z lat 1905—1928, Cz. I.] // Echa Przeszłości VIII. — Olsztyn: Uniwersytet Warmińsko-Mazurski w Olsztynie, 2007. — S. 209—220. — ISSN 1509-9873.  (польск.)
• [pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs/012/%D0%AD%D0%B4%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B4_%D0%92%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87._%D0%92%D0%BE%D1%81%D0%BF%D0%BE%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%8F.html Эдвард Войнилович. Воспоминания]

Напишите отзыв о статье "Войнилович, Эдвард"

Ссылки

• [www.sejm-wielki.pl/b/zi.1.201.probant Генеалогия потомков Великого Сейма: Эдвард Войнилович] (польск.). Проверено 24 декабря 2011. [www.webcitation.org/67aBQMroF Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• [www.ctv.by/tvprogram/~news=56750 Деревня Савичи (Минская область): здесь было имение Эдварда Войниловича]. Проверено 24 декабря 2011. [www.webcitation.org/67aBQwUfF Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• [naviny.by/rubrics/society/2010/11/24/ic_news_116_356013 Мингорисполком согласился на возведении в сквере возле Красного костела бюста Эдварда Войниловича]. Проверено 24 декабря 2011.

Отрывок, характеризующий Войнилович, Эдвард

Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.