Эдвард Куртене, 1-й граф Девон

Эдвард Кортни англ. Eduard Courtenay<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Эдуард Кортни. Середина XVI века. Портрет, приписываемый Стивену ван дер Мелену.</td></tr>
1-й граф Девон
3 сентября 1553 — 18 сентября 1556
Предшественник:	должность утверждена
Преемник:	де факто: титул исчез де юре: Уильям Кортни
Рождение:	ок. 1526
Смерть:	18 сентября 1556(1556-09-18) Падуя, Италия
Род:	Первый дом Куртене
Отец:	Генри Куртене, маркиз Эксетер
Мать:	Гертруда Блаунт

Эдвард Куртене́ (Ко́ртни), граф Девон (англ. Edward Courtenay, 1st Earl of Devon, ок. 1526 — 18 сентября 1556, Падуя, Италия) — правнук короля Англии Эдуарда IV, сын Генри Куртене, маркиза Эксетера, от второго брака с Гертрудой Блаунт. Почти всю сознательную жизнь, с конца 1538 года по 3 августа 1553 года, Кортни провёл в заточении в Тауэре. В августе-октябре 1553 года Кортни был наиболее вероятным кандидатом на роль принца-консорта Англии. После решения Марии Тюдор выйти замуж за испанца Филиппа II радикальная дворянская оппозиция решила силой низложить Марию, передать корону Елизавете и устроить брак между Елизаветой и Кортни. Кортни принял пассивное участие в заговоре Уайетта, но под влиянием Стефана Гардинера отказался открыто поддержать мятежников. 12 марта 1554 года Кортни был вновь арестован. В апреле 1555 года ему разрешили покинуть страну, а фактически — выслали из Англии под полицейским надзором. 18 сентября 1556 года Кортни умер в Италии, скорее всего — от естественных причин.

Происхождение

Подробное рассмотрение темы: Первый дом Куртене, граф Девон

Эдвард Ко́ртни (Куртене́) — прямой потомок жившего в XI веке Атона, сеньора замка Куртене́, что на западе современного департамента Луаре во Франции. Трое сыновей Атона основали три ветви рода Куртене: одна ветвь закрепились во Франции, другая — в Иерусалимском королевстве, а третья в XII веке обосновалась в английском графстве Девон. Крестоносец Рено де Куртене, примыкавший к партии королевы Франции Алиеноры Аквитанской, в начале 1150-х годов попал в немилость Людовика VII и в 1154 году предпочёл бежать в Англию вслед за развенчанной Алиенорой. В том же году Алиенора стала королевой Англии, а удачно женившийся Рено приобрёл в Англии должности шерифа Девона и кастеляна Эксетера. Его сын Роберт верно служил Иоанну Безземельному и Генриху III, и был вознаграждён землями в Девоне и титулами виконта и барона. В 1307 году Гуго (Хью) Куртене стал лордом, в 1335 году — графом Девоном, приняв от Эдуарда III титул, ранее принадлежавший пресёкшемуся роду де Ревьеров (Редверсов). Французское произношение фамилии Куртене́ сменилось английским Ко́ртни. В 1471 году примкнувший к партии Ланкастеров Джон Кортни погиб при Тьюксбери, а пришедший к власти Эдуард IV лишил наследников Кортни титулов и земель.

В 1485 году как минимум три представителя боковых ветвей рода Кортни участвовали в мятеже против Ричарда III. Они упоминаются в трагедии Шекспира:

Сэр Эдвард Кортни и прелат надменный,
Епископ Экзетерский, брат его,
С толпой своих приверженцев восстали
(перевод Б.Лейтина)

26 октября 1485 году пришедший к власти Генрих VII вернул этому Эдварду Кортни титул графа Девона и наградил его орденом Подвязки. Восемнадцать лет спустя сын Эдварда Уильям Кортни (1475—1511) был обвинён в измене. Вероятно, что Генрих VII имел против Уильяма Кортни лишь косвенные свидетельства. Однако Уильям Кортни был женат вторым браком на Екатерине Йоркской — дочери короля Эдуарда IV и сестре недавно умершей королевы Елизаветы. Генрих VII предпочёл заточить опасного родственника в Тауэре и вновь лишил семью Кортни графского титула. Уильям освободился из Тауэра в 1509 году и сумел восстановить свои титулы и владения. Его сын от брака с Екатериной Йоркской Генри Кортни (1498—1538) в 1525 году сменил графский титул на вновь учреждённый титул маркиза Эксетерского. Два года спустя у Генри Кортни и его второй жены, придворной дамы Гертруды Блаунт родился сын Эдвард — правнук короля Эдуарда IV и дальний родственник правящей династии Тюдоров.

Детство и юность

Точная дата рождения Эдварда Кортни неизвестна. Не сохранилось каких-либо документальных свидетельств о его детстве. По мнению биографа Кортни Джеймса Тейлора, к двенадцати годам мальчик получил хорошее для своего времени образование. Вероятно, одним из его наставников был будущий государственный секретарь, преподобный Томас Уилсон. Круг предметов обучения Кортни, помимо общепринятых чтения, письма и арифметики, наверняка включал латынь и хотя бы один живой романский язык (французский, испанский или итальянский). Вероятно, уже в детстве Кортни был представлен ко двору.

Генри Кортни, отец Эдварда, был опытным солдатом и царедворцем. В семнадцать лет он воевал на море с французами, а в 1520 году сражался на рыцарском турнире с королём Франции Франциском I (см. Поле золотой парчи). В 1520-е годы Генри Кортни постоянно находился в свите Генриха VIII, участвовал в важнейших дипломатических переговорах, а в 1525 году король назначил Кортни своим наследником на время визита к Франциску I. В ноябре 1538 года Генри Кортни, его жена и сын были арестованы по обвинению в государственной измене. По утверждению обвинения Генри Кортни, Генри Поул и Эдвард Невил замышляли низложить Генриха VIII и привести к власти кардинала Реджиналда Поула, в то время находившегося в изгнании. 3 декабря 1539 года Генри Кортни был осужден и казнён. Вскоре решилась и судьба маркизы Эксетерской: её вместе с двенадцатилетним Эдвардом бессрочно заточили в Тауэр.

Условия заключения в Тауэре были относительно мягкими, достойными узников королевской крови. В первые годы Кортни регулярно встречался со своими сверстниками — детьми коменданта тюрьмы, затем его перевели на более строгий режим в Колокольную башню Тауэра. В 1541 году мать добилась допуска к сыну частных преподавателей. Он продолжал учиться, но учителя не могли восполнить недостаток живого общения. Кортни вырос, не получив того набора навыков поведения, что был нормой для молодых людей его круга. Известно, что в 1546 году Кортни пытался бежать из Тауэра.

Тюремные переводы

В январе 1547 года на смену умершему Генриху VIII пришёл девятилетний Эдуард VI, а управление страной взял на себя лорд-протектор Эдвард Сеймур, граф Сомерсет. 19 февраля 1547 года король Эдуард помиловал всех узников, осужденных при его отце — кроме шестерых «особо опасных» преступников. В числе этих шести были двадцатилетний Эдвард Кортни и его заочно осужденный дядя, кардинал Поул. Советники Эдуарда VI считали Кортни если не будущим вождём, то будущим знаменем католической оппозиции. В действительности, воспитанный в католичестве Кортни не имел твёрдых религиозных убеждений. Он прагматически следовал тому вероучению, которое было в силе, — практика, которую Жан Кальвин назвал никодемизмом.

Режим Сомерсета опирался на протестантов и проводил реформацию церкви. В поисках путей к свободе Кортни предпочёл открыто примкнуть к партии протестантов, а средством такой декларации стали переводы итальянских протестантских книг. В 1548 году Кортни завершил перевод трактата Il Beneficio di Cristo (в переводе Кортни A Treatice most profittable of the benefitt that true christianes receyve by the dethe of Jesus Christe). Книга, написанная в 1530-е годы и много лет ходившая в списках, была впервые напечатана в 1545 году на французском, в 1547 году на итальянском языке. Кортни переводил с итальянского списка неизвестного происхождения. Его могли передать узнику епископ Кранмер, кардинал Поул или придворные итальянцы. По мнению Оверелл, наиболее вероятным источником был итальянский авантюрист Гидо ди Фано. Неизвестно, знал ли Кортни что-либо о трудной судьбе книги и её предполагаемых авторов — в переводе Кортни автор оригинала назван «знаменитым писцом итальянским» (англ. a famous clerk in the Italionne).

Кортни сумел изготовить каллиграфический чистовик рукописи (92 миниатюрных листа веленя) и передал его жене лорда-протектора Анне Сеймур. В посвящении к рукописи, полной синтаксических нелепиц, орфографических ошибок и намеренных искажений смыслов оригинала, Кортни умолял дать ему возможность продолжить полноценное образование

англ. … such of whome and bi whose godlie conversaton I should or mought have conceived or lernid annj either godlines or civilite …
рус. … [среди] людей, благочестивые речи которых позволят мне постичь и выучить благочестие и благородство…

По мнению Оверелл, за малограмотным повторением идеологических штампов своего времени стояло желание не просто освободиться, но вернуться в круг образованных людей своего класса и стать полноценным «человеком Возрождения». Переводы с итальянского были распространённым занятием людей этого круга: проповеди Окино переводили на английский Анна Кук и сама принцесса Елизавета.

Рукопись Кортни попала в руки короля Эдуарда, который прочёл её и сделал две благожелательные записи на полях. Книга Кортни, хорошо принятая при дворе, не стала существенным подспорьем английским протестантам. Итальянский оригинал, написанный в самом начале Реформации, не проводил черту между «старой» и «истинной» верой и содержал тезисы, несовместимые с лютеранской доктриной времён Эдуарда VI — а потому был неприемлем для тиражирования в массы. Сам же Кортни остался в Тауэре: династическая политика оказалась сильнее духовных сочинений.

Освобождение

В январе 1553 года пятнадцатилетний король Эдуард VI неизлечимо заболел. Придворные партии занялись продвижение своих кандидатов на корону Англии, и обратили внимание на заточённого в Тауэре правнука Эдуарда IV. Кортни не мог претендовать на корону лично, но партия сторонников Марии Тюдор сочла его подходящим кандидатом в принцы-консорты. Первое документальное свидетельство о выдвижении Кортни в консорты датировано 11 июня 1553 года. В этот день посол Священной Римской империи в Лондоне Ян Схейве донёс Карлу V о существовании планов физического устранения Кортни с целью воспрепятствовать его браку с Марией. По мнению Схейве, смерти Кортни добивался всесильный регент Джон Дадли, стремившийся возвести на трон свою невестку Джейн Грей.

Между 12 и 21 июня Дадли добился подписания и утверждения нового акта о престолонаследии. 6 июля король Эдуард умер, а 9 июля Тайный Совет принёс присягу Джейн Грей. В тот же день посол сообщил Карлу V, что 10 или 11 июля в Лондоне состоится казнь трёх врагов нового режима: епископа Стефана Гардинера, герцога Норфолка и Эдварда Кортни. Со слов посла, судьба осужденных была решена ещё 7 июля. Скорее всего, посол ошибался: Джейн Грей считала, что время публичных казней ещё не пришло, режим содержания Кортни в Тауэре не изменился.

Партия сторонников Марии подняла открытый мятеж против режима Джейн Грей и её свёкра. 19 июля Тайный Совет в Лондоне низложил Джейн Грей и провозгласил Марию королевой Англии. 22 июля Мария распорядилась освободить Кортни. По мнению Тейлора, решение Марии было ответом на ходатайства матери Кортни и её адвоката, и не было связано с матримониальными планами какой-либо партии. На следующий день иностранные послы зафиксировали слухи о будущем замужестве Марии: двумя наиболее вероятными женихами Марии считались Кортни и его дядя, кардинал Поул. 2 августа Мария публично откликнулась на эти слухи, заявив, что полагается в выборе жениха на своего духовного наставника, императора Карла V. 3 сентября она восстановила Кортни в титуле графа Девона, 27 сентября приняла его в орден Бани. Во время коронации 1 октября Кортни доверили нести церемониальный меч. Лондонская знать считала Кортни фаворитом и искала его внимания: со слов испанского посла, граф Пемброк подарил Кортни дорогое оружие и лошадей в расчёте на то, что Кортни устроит ему место в Тайном Совете.

По мнению Тейлора и Лодса, в августе-сентябре 1553 года Мария действительно рассматривала кандидатуру Кортни и ожидала, что он будет сам искать сближения. Однако за вниманием Марии, по мнению Лодса, не стояло намерений. Мария в своих брачных делах полностью полагалась на волю Карла V, а у Карла была единственная кандидатура на роль консорта — его сын Филипп. Неизвестно, насколько хорошо Кортни понимал политическую ситуацию, но он бесспорно опасался за свою жизнь и недавно обретённую свободу — а потому затаился и не предпринимал никаких действий.

Интриги

В конце августа и сентябре 1553 года Кортни против своей воли оказался в центре дипломатических интриг. С одной стороны, интерес к Кортни проявил король Франции Генрих II. Посол граф Нуаль публично передавал Кортни личные послания короля, Кортни отдавал нераспечатанные письма матери, а та относила их во дворец. С другой стороны, Кортни оставался препятствием на пути испанцев, уже начавших подготовку к династическому браку Марии и Филиппа. Испанцы использовали любую возможность, чтобы очернить Кортни в глазах Карла V, Марии и Тайного Совета, и в особенности напирали на «французские связи» Кортни. Испанцы утверждали, что король Франции, обращаясь к Кортни как к равному, пытался привить недавнему узнику вкус к абсолютной власти. «Доброжелатели» доносили, что Кортни проводит больше времени у Елизаветы, чем во дворце Марии. Что будет, если якобы ищущий власти Кортни объединится с Елизаветой и французами? До начала октября Кортни мог рассчитывать на покровительство Марии, но примерно в середине октября королева склонилась к кандидатуре Филиппа II, а 23 октября открыто объявила, что «не имеет склонности» к Кортни (англ. no liking for Courtenay).

Ещё 31 октября 1553 года испанский посол Симон Ренар, архитектор англо-испанского династического союза, рекомендовал Карлу V идею устроить брак между Кортни и Елизаветой. Однако в тот же день отношение Марии и испанцев к Кортни сменилось с подозрительного на открыто враждебное. 4 ноября Ренар доносил, что Кортни пытается войти в доверие к членам Тайного Совета, известным свои отрицательным отношением к браку Марии и Филиппа. Лондонские улицы, со слов Ренара, полнились слухами о ревности Кортни — не к Марии, но к короне Англии. 21 ноября 1553 года Ренар донёс, что Кортни якобы замышляет убийство вельмож барона Пэджета и графа Арундела. Карл V, адресат посланий Ренара, пришёл к выводу о недопустимости брака между Кортни и Елизаветой.

Французский посол Нуаль, используя имя Кортни в собственных интересах, донёс в Париж о том, что Елизавета якобы согласна выйти замуж за Кортни и бежать с ним на запад Англии, поднимать восстание против Марии (по мнению Лодса, Нуаль передавал дезинформацию, сочинённую Джеймсом Крофтом). Однако, доносил Нуаль, сам Кортни находился под влиянием Марии, а Елизавета предпочла удалиться от лондонской политики в поместье Эшридж. Положение Кортни стало настолько опасным, что он собирался бежать за границу, но Нуаль уговорил его остаться в Англии.

Между 7 и 15 декабря Мария вызвала Корни и его мать во дворец и устроила им продолжительный допрос. Вероятно, что Мария и присутствовавший при допросе Пэджет удовлетворились полученными объяснениями. Открытая напряжённость в отношениях Марии к Кортни на время спала. Брак между Кортни и Елизаветой вновь стал приемлемым — на этот раз как средство примирения с дворянской оппозицией браку Марии и Филиппа. 17 декабря Ренар вновь предложил Марии женить Кортни на Елизавете, но королева не дала послу определённого ответа. 29 декабря мнение двора вновь изменилось: Мария, Пэджет и Гардинер высказались резко против брака Кортни и Елизаветы. Сама же Елизавета затеяла демонстративные поиски жениха за границей и остановилась на кандидатуре Эммануила Филиберта, безземельного герцога Савойского.

Восстание Уайетта

Во второй половине ноября 1553 года члены Палаты общин, несогласные с предстоящим браком Марии и Филиппа, составили против королевы заговор. Точная цель заговора осталась неизвестной, но наиболее вероятными целями было низложении Марии, передача короны Елизавете и устройство брака между Елизаветой и Эдвардом Кортни. Заговорщики назначили дату выступления на Пасху, 18 марта 1554 года. Они предполагали начать мятеж одновременно в четырёх графствах Англии и затем идти на Лондон. Организацию мятежа в Девоне взял на себя опытный солдат сэр Питер Керью, а «знаменем» девонского мятежа должен был стать Кортни. Роль Кортни в организации восстания неизвестна, но он бесспорно был посвящён в заговор. Есть свидетельства, что он регулярно встречался с Керью и накопил в своём лондонском доме целый склад оружия. При этом заговорщики хорошо понимали, какой риск представляет опора на слабого духом, легко поддающегося на уговоры человека. Со слов Нуаля, который был в курсе дел заговорщиков, он не раз предупреждал их об этом риске и настаивал, чтобы заговорщики держали свои оперативные планы в тайне от Кортни.

В начале января 1554 года о заговоре узнали епископ Гардинер и посол Ренар. Заговорщики, почуяв слежку, решили не ждать до марта и начали мятеж преждевременно. 17 января 1554 года бежавший в Девон Керью объявил открытое восстание против Марии. Кортни не поддержал Керью и остался в Лондоне. Из многочисленной девонской родни и клиентуры Кортни к мятежу Керью примкнули лишь Эндрю Тремейн, Джон Кортни и, вероятно, его племянник Эдвард Кортни. 21 января епископ Гардинер вызвал к себе Кортни, и после долгого, жёсткого допроса уговорил его отказаться от участия в заговоре, а затем уничтожил компрометирующие Кортни бумаги. Гардинер, сам противник брака Марии и Филиппа, к этому времени сильно потерял в политическом весе. Защищая своего бывшего протеже Кортни, он защищал собственное положение при дворе — а, возможно, и собственную жизнь.

Мятеж в Девоне был подавлен в зародыше, 25 января Керью бежал из Девона в Нормандию. Однако в тот же день в Кенте началось собственно восстание Уайетта. Томас Уайетт занял западные районы графства, отразил контрудары правительственных отрядов и 7 февраля попытался взять Лондон приступом, но был разгромлен войском графа Пемброка. После ареста явных мятежников Мария направила следствие на сбор доказательств против Елизаветы. Манипулировавший Марией Ренар полагал, что только физическое устранение Елизаветы и Кортни может дать безопасность правлению Марии — но внесудебная расправа и неправедный суд могли вызвать новое возмущение.

В «чёрный понедельник» 12 февраля в Лондоне казнили Джейн Грей, Гилфорда Дадли и первых осужденных по делу Уайетта. В тот же день лорд-камергер Джон Гейч арестовал Кортни и водворил его в Тауэр, при этом в доме у Кортни нашли «подозрительные облачения». Мать Кортни выслали из Лондона: теперь она уже не могла, как раньше, поддерживать сына на допросах. По мнению Тейлора, отсутствие матери укрепило волю Кортни, он твёрдо и последовательно отрицал какое-либо участие в заговоре. Ни Уайетт, и никто из арестованных заговорщиков не дали показаний против него, а найденные у Кортни оружие и одежды сами по себе ничего не значили. Следствие зашло в тупик, не сумев собрать убедительных доказательств виновности Кортни и Елизаветы. По мнению Лодса, следствие против Кортни развалил его куратор епископ Гардинер, вероятно, при участии другого своего протеже — главного обвинителя Ричарда Саутвелла. Тайный Совет оставался разделённым на непримиримые партии, на улицах Лондона нарастало недовольство карательными действиями Марии. Содержание Кортни в Лондоне стало опасным для Марии, и в ночь с 24 на 25 мая 1554 года его перевезли из Тауэра в замок Фотерингей в Нортгемптоншире.

Изгнание

В начале 1555 года Мария начала открытое преследование протестантов, а в среде несогласных с её террором вновь возникла идея переворота в пользу Елизаветы. Мария и её советники не могли ни убить Елизавету, ни выслать её из страны, зато решение «проблемы Кортни» оказалось простым. 27 марта Кортни сам вызвался «служить королеве и императору там, где им будет угодно». Неизвестно, кто именно убедил королеву в целесообразности освобождения и высылки Кортни, но не позднее 8 апреля 1555 года он приехал из замка Фотерингей ко двору в Лондоне. В две последующие недели в спорах придворных партий было решено отправить Кортни в изгнание за границу. Император Карл V контролировал почти всю Западную Европу, кроме Франции, поэтому постоянный полицейский надзор за опасным эмигрантом не представлял особых сложностей. Так, по мнению историка Кристин Гарретт, Эдвард Кортни стал единственным эмигрантом периода Марии Тюдор, высланным из страны.

Между 29 апреля и 8 мая 1555 года Кортни пересёк Па-де-Кале и остановился в Кале, а затем герцог Альба увёз Кортни в Брюссель на аудиенцию с Карлом V. Свидетели этой встречи, состоявшейся в Брюсселе 19 мая, писали, что Кортни хорошо зарекомендовал себя перед императором. Представив себя верным подданным Марии и Филиппа, он предложил Карлу собственные услуги, но Карл не дал на это определённого ответа. Вряд ли Кортни был в состоянии выполнять какие-либо серьёзные поручения: усилившаяся болезнь ног требовала немедленного лечения. Кортни запросил у своих английских охранников разрешения ехать лечиться в Льеж, но получил жёсткий отказ: по воле Филиппа, Кортни должен был неотлучно находиться при дворе Карла, который в это время вёл сложные переговоры о религиозном примирении.

Летом 1555 года Кортни дозволили лишь две кратковременные отлучки из Брюсселя. Ужесточение режима было прямым следствием завершения ложной беременности Марии. Если бы Мария родила наследника престола, то претензии Елизаветы и Кортни на корону Англии потеряли бы всякое значение. Однако в мае-июне 1555 года стало ясно, что королева не в состоянии родить наследника, и к правящей партии вернулся прежний страх перед Елизаветой и Кортни. В июле-августе 1555 года брюссельские испанцы начали открытую травлю Кортни. Банда, организованная ближайшим товарищем Филиппа Руи Гомесом, устраивала стычки со слугами Кортни, убила одного из них, а однажды даже вломились в дом Кортни. Кортни всерьёз опасался за собственную жизнь. Его положение незначительно улучшилось лишь в начале сентября, когда приехавший на встречу с отцом Филипп пригласил Кортни в свою свиту. Придворная жизнь гарантировала личную безопасность, но требовала немалых расходов. Кортни начал распродавать свои английские владения. Вернуться в Англию, чтобы уладить денежные дела там, он уже не мог.

В ноябре 1555 года Кортни наконец было дозволено покинуть Брюссель под надзором имперских чиновников. 12 ноября он объявился в Лотарингии, затем побывал в Льеже, Кёльне, и Аугсбурге. Не позднее 15 января 1556 года он приехал в Падую. Совет десяти, управлявший Венецианской республикой, прислал Кортни приветственный адрес и разрешение на ношение оружия в городе. Кортни пытался жить в Венеции частной жизнью эмигранта, но события в Англии сделали это невозможным. Весной 1556 года правительство Марии раскрыло обширный заговор Генри Дадли, обвинённые в измене клиенты и слуги Кортни были арестованы и подвергнуты допросам и пыткам. Со слов Ренара, Мария собиралась вернуть Кортни в Англию, а Филипп устроил слежку за Кортни в Венеции. К этому времени город стал убежищем для десятков религиозных эмигрантов из Англии, поэтому Мария и Филипп имели все основания подозревать участие Кортни в новых, эмигрантских, заговорах.

В конце августа 1556 года в папскую область вторглись войска Козимо Медичи, а в Венеции вспыхнула чума. Английский посол архиепископ Пьетро Ванни, надзиравший за Кортни, бежал из Венеции в Падую, а Кортни предпочёл остаться в городе. Ванни докладывал, что Кортни неудачно упал с лестницы, и повредил и без того больную ногу. Во второй неделе сентября Кортни всё же решил покинуть город и отправился в наёмном экипаже в Падую. Со слов Ванни, трудно было придумать худший способ передвижения для нездорового человека. Кортни приехал в Падую 12 сентября уже серьёзно больным, 13-14 сентября его состояние резко ухудшилось. Кортни отказался принимать кого-либо, кроме двух местных врачей. 18 сентября, ещё находясь в сознании, Кортни исповедался, а вечером того же дня умер. Его похоронили в церкви св. Антония в Падуе.

Немедленно после смерти венецианские власти вскрыли ларец с бумагами покойного. Бо́льшая часть документов из ларца пропала, последнее сохранившееся послание Кортни датировано 11 июля 1556 года. В день смерти Кортни Ванни составил отчёт о случившемся и запросил у королевы Марии разрешения вернуться в Англию. Поспешное бегство посла из Италии вызвало подозрения: Ванни обвинили если не в убийстве, то в соучастии в убийстве Кортни. Версия об умышленном отравлении Кортни, долгое время ходившая из уст в уста, была опубликована в 1579 году в книге друга Кортни, итальянца Пьетро Биццари. В XX веке версию убийства поддержал историк Кеннет Бартлетт.

Генеалогия

Предки Эдварда Куртене

сэр Хью Куртене               Эдвард Куртене, граф Девон                       Маргарет Карминоу               Уильям Куртене, 1-й граф Девон                             сэр Филипп Куртене               Элизабет Куртене                       Генри Куртене, маркиз Эксетер                                   Ричард Плантагенет, 3-й герцог Йоркский               Эдуард IV                       Сесилия Невилл               Кэтрин Йоркская                             Ричард Вудвилл, 1-й граф Риверс               Элизабет Вудвилл                       Жакетта Люксембургская               Эдвард Куртене, 1-й граф Девон                                         Уолтер Блаунт, 1-й барон Маунтджой               Джон Блаунт, 3-й барон Маунтджой                       Эллен Байрон               Уильям Блаунт, 4-й барон Маунтджой                             Эдвард Беркли               Лора Беркли                       Гертруда Блаунт                                   сэр Уильям Сэй                       Элизабет Сэй                           </center>

Литература

• Fletcher, A., McCulloch, D. [books.google.ru/books?id=pJF_EdtA7vwC Tudor Rebellions]. — Pearson Education, 2008. — 184 p.
• Garrett, C. M. [books.google.ru/books?id=mNZxec42AhEC Marian Exiles]. — Cambridge University Press, 2010. — 406 p. — ISBN 9781108011266.
• Loades, D. M. [books.google.ru/books?id=ZJNOAAAAIAAJ The Two Tudor Conspiracies]. — Cambridge University Press, 1965. — 298 p. — ISBN 9781001519326.
• Loades, D. M. [books.google.ru/books?id=l2_z__NsbkoC Elizabeth I: A Life]. — Continuum Publishing, 2006. — 410 p. — ISBN 9781852855208.
• Overell, A. A Nicodemite in England and Italy: Edward Courtenay, 1548-56 // [books.google.ru/books?id=smJzwCdBAHQC John Foxe at home and abroad] / ed. Loades, D. M.. — Ashgate Publishing, Ltd., 2004. — P. 117-136. — 297 p. — ISBN 9780754632399.
• Overell, A. [books.google.ru/books?id=4YylaXlHodAC Italian Reform and English Reformations, с.1535-c.1585]. — Ashgate Publishing, Ltd., 2008. — 250 p. — ISBN 9780754655794.
• McDougall, D. An Illustrated History of Britain. — 22nd ed.. — Longman, 2006. — 188 p. — ISBN 9780582749416.
• Taylor, J. [books.google.ru/books?id=MOLhB7C9SwkC The Shadow of the White Rose: Edward Courtenay, Earl of Devon, 1526-1556]. — Algora Publishing, 2006. — P. 207—208. — 228 p. — ISBN 9780875864747.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISH%20NOBILITY%20MEDIEVAL1.htm#EdwardCourtenayDevondied1509 Earls of Devon 1335—1556 (Courtenay)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 1 июля 2012.
• [www.tudorplace.com.ar/Bios/EdwardCourtenay%2812EDevon%29.htm Edward Courtenay (12th E. Devon)] (англ.). Tudor Court. Проверено 1 июля 2012. [www.webcitation.org/6Az0FtJFg Архивировано из первоисточника 27 сентября 2012].

Отрывок, характеризующий Эдвард Куртене, 1-й граф Девон

– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.