О’Брайен, Эдмонд
Поделись знанием:
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
(перенаправлено с «Эдмонд О’Брайен»)
| Эдмонд О’Брайен | |
| Edmond O'Brien | |
 В фильме «Мёртв по прибытии» (1950) | |
| Место смерти: |
Инглвуд, Калифорния, США |
|---|---|
| Профессия: | |
| Карьера: | |
| Награды: |
«Оскар» (1955) |
Эдмонд О’Брайен (англ. Edmond O'Brien; 10 сентября 1915 — 9 мая 1985) — американский актёр.
Содержание
Биография
Эдмонд О’Брайен родился в Нью-Йорке. Дебют в кино состоялся в 1938 году. Во время Второй мировой войны служил в военно-воздушных силах США. Среди его работ — главные роли в нуарах «Убийцы» (1946), «Мёртв по прибытии» (1950) и «Попутчик» (1953), роли второго плана в вестернах «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (1962) и «Дикая банда» (1969), политическом триллере «Семь дней в мае» (1964). О’Брайен был награждён «Оскаром» за лучшую роль второго плана в мелодраме «Босоногая графиня» (1954). Много снимался в телевизионных сериалах.
О’Брайен был женат дважды: на актрисах Нэнси Келли и Ольге Сан-Хуан (с 1948 по 1976 год). Сан-Хуан стала матерью трёх его детей: телепродюсера Бриджет, актрисы Марии и актёра озвучивания Брендана[en] (род. 1962). Умер в Инглвуде (Калифорния) от болезни Альцгеймера.
За заслуги в кинематографе и на телевидении в его честь было заложено две звезды на Голливудской аллее славы.
Награды
- 1955 — премия «Оскар» за лучшую роль второго плана («Босоногая графиня»)
- 1955 — премия «Золотой глобус» как лучшему актёру второго плана («Босоногая графиня»)
- 1965 — премия «Золотой глобус» как лучшему актёру второго плана («Семь дней в мае»)
- 1963 — премия Western Heritage Awards («Человек, который застрелил Либерти Вэланса»)
Избранная фильмография
- 1939 — Горбун из Нотр-Дама / The Hunchback of Notre Dame — Гренгуар
- 1946 — Убийцы / The Killers — Джим Риордан
- 1947 — Паутина / The Web — Боб Риган
- 1949 — Белая горячка / White Heat — Хэнк Феллон / Вик Пардо
- 1950 — Мёртв по прибытии / D.O.A. — Фрэнк Бигелоу
- 1952 — Поворотная точка / The Turning Point — Джон Конрой
- 1953 — Попутчик / The Hitch-Hiker — Рой Коллинз
- 1953 — Юлий Цезарь / Julius Caesar — Каска
- 1953 — Двоеженец / The Bigamist — Гарри Грэм
- 1954 — Босоногая графиня / The Barefoot Contessa — Оскар Малдун
- 1956 — Крик в ночи / A Cry in the Night — Дэн Тэггерт
- 1956 — 1984 — Уинстон Смит
- 1962 — Человек, который застрелил Либерти Вэланса / The Man Who Shot Liberty Valance — Даттон Пибоди
- 1962 — Любитель птиц из Алькатраса / Birdman of Alcatraz — Томас «Том» Гэддис
- 1962 — Самый длинный день / The Longest Day — генерал Рэймонд Д. Бартон
- 1964 — Семь дней в мае / Seven Days in May — сенатор Рэймонд Кларк
- 1966 — Фантастическое путешествие / Fantastic Voyage — генерал Картер
- 1969 — Дикая банда / The Wild Bunch — Фредди Сайкс
- 1973 — Лаки Лучано / Lucky Luciano — комиссар Гарри Дж. Энслингер
Напишите отзыв о статье "О’Брайен, Эдмонд"
Ссылки
- [www.edmondobrien.com Официальный сайт]
- [ibdb.com/person.php?id=54782 Эдмонд О’Брайен] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
Отрывок, характеризующий О’Брайен, Эдмонд
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
