Бартон, Эдмунд

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Эдмунд Бартон»)
Перейти к: навигация, поиск
Эдмунд Бартон
Edmund Barton
1-й премьер-министр Австралии
1 января 1901 — 24 сентября 1903
Монарх: Виктория
Эдуард VII
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Альфред Дикин
 
Рождение: 18 января 1849(1849-01-18)
Сидней, Австралия
Смерть: 7 января 1920(1920-01-07) (70 лет)
Медлоу-Бат, Новый Южный Уэльс, Австралия
 
Награды:

Эдмунд Бартон (англ. Edmund Barton; 18 января 1849, Сидней — 7 января 1920, Новый Южный Уэльс) — австралийский политик. Первый премьер-министр Австралии с 1 января 1901 по 24 сентября 1903.





Ранние годы жизни

Эдмунд Бартон родился в одном из пригородов Сиднея в штате Новый Южный Уэльс 18 января 1849 года. Отец — Уильям Бартон, биржевой маклер, мать — Мэри Луис. Школьное образование получил в школе Форт-Стрит и грамматической школе Сиднея, где дважды становился первым учеником и школьным капитаном (представителем школы). Там же он познакомился с одним из лучших своих друзей, будущим судьёй Высокого суда Австралии Ричардом О’Коннором. Впоследствии поступил в Университет Сиднея, который закончил с медалью. Здесь же проявил себя хорошим игроком в крикет. В 1871 году Бартон стал барристером, а в 1877 году женился на Джейн Мейсон Росс, с которой впервые познакомился в 1870 году во время крикетной поездки в Ньюкасл.[1]

Федеральная кампания

В 1876 году Бартон впервые баллотировался в Законодательную ассамблею Нового Южного Уэльса от избирательного округа Университета Сиднея, однако потерпел поражение в 6 голосов от Уильяма Чарльза Уиндайера.[2] В 1877 году он вновь баллотировался в ассамблею, но неудачно. Только в 1879 году Бартон попал в законодательный орган штата, но с 1880 года из-за ликвидации университетского округа избирался сперва от Веллингтона, а затем от Ист-Сиднея. В 1882 году он был избран спикером ассамблеи, а в 1884 году — президентом профсоюза Университета Сиднея. В 1887 году Бартон благодаря поддержке Генри Паркса был назначен в Законодательный совет Нового Южного Уэльса.[3] В январе — марте 1889 года был генеральным прокурором в протекционистском правительстве колонии (несмотря на то, что выступал за свободную торговлю, противореча партийному курсу).[4]

Кампания за создание федерации

Австралазийский национальный конвент 1891 года

Эдмунд Бартон был одним из первых сторонников создания Австралийской федерации, идеи, ставшей весьма популярной в политических кругах Австралии после известной речи Генри Паркса в Тентерфилде. В марте 1891 года он стал делегатом на Национальном австралазийском конвенте (англ. National Australasian Convention), в котором открыто выступил в поддержку того, что в федеративной Австралии «торговля и сношения … должны быть абсолютно свободными». Бартон также выступил в защиту идеи о том, что представительным органом должна быть не только нижняя палата будущего независимого государства, но и верхняя, а апелляции в Тайный совет Великобритании должны выйти из практики. Кроме того, Бартон принял участие в разработке проекта конституции, которая легла в основу Конституции Австралии 1900 года.[1]

Тем не менее из-за вялой поддержки создания федеративной Австралии в партии протекционистов Бартон в июне 1891 года покинул состав Законодательного совета Нового Южного Уэльса и принял участие в выборах от Восточного Сиднея, заявив, что «до тех пор, пока Протекционистская партия остаётся Министерством врагов федерации, они не получат от него ни одного голоса». Выиграв выборы, Бартон, однако, не смог стать министром в правительстве, хотя в большинстве вопросов поддерживал Паркса. После того, как партия лейбористов потеряла поддержку в парламенте и правительство было вынуждено уйти в отставку в октябре 1891 года, Паркс убедил Бартона возглавить в Новом Южном Уэльсе движение за создание Австралийской федерации.[1]

Пост генерального прокурора

После формирования протекционистского правительства Бартон согласился занять пост генерального прокурора колонии при условии сохранения за ним права на частную практику в качестве юриста. Кроме того, он заручился поддержкой премьера Нового Южного Уэльса в принятии федеративных резолюций на наступавшей парламентской сессии. Однако, став и. о. премьера, разработка резолюций была на некоторое время отложена, так как Бартон вынужден был посвятить свою деятельность проведению избирательной реформы, а также принятию мер после забастовок шахтёров в Брокен-Хилле в 1892 году. Федеративные резолюции были представлены в парламент только 22 ноября 1892 года, однако Бартону не удалось добиться их рассмотрения в профильных комитетах. Тем временем, он начал кампанию в поддержку создания федерации, проведя встречи с населением в Корове и Олбери в декабре 1892 года. Добившись рассмотрения федеративных резолюций в комитетах в октябре 1893 года, Бартону долгое время не удавалось вынести их на дебаты в Палате. В декабре того же года его и Ричарда О’Коннора, министра юстиции, попросили выступить в качестве частных юрист в деле против правительства «Proudfoot v. the Railway Commissioners». Несмотря на то, что Бартон отказался от участия в деле, его ходатайство о разрешении министрам выступать в своей профессиональной деятельности в качестве юристов в делах против правительства было отклонено, поэтому Бартон сразу же ушёл с поста генерального прокурора.[1]

В июле 1894 года он принимал участие в следующих парламентских выборах от округа Рэндуик, но проиграл. На очередных выборах 1895 года Бартон не принимал участия, однако продолжил кампанию в поддержку федерации: в период с января 1893 по февраль 1897 года он провёл в общей сложности почти 300 встреч с жителями Нового Южного Уэльса,[5] в том числе в Сиднее, где он заявил: «Впервые в истории у нас есть государство для континента и континент для государства». К марту 1897 года Бартон был признан лидером федеративного движения во всей Австралии.[1]

Австралазийский национальный конвент и референдум

В 1897 году Эдмунд Бартон возглавил список делегатов, избранных от Нового Южного Уэльса на Конституционный конвент, основной задачей которого была выработка проекта конституции федеративной Австралии. Хотя основным автором текста проекта стал Самюэль Гриффит, именно Бартон стал политическим лидером, который довёл его до Конституционного конвента.[1][3]

В мае 1897 года Бартон был во второй раз назначен в Законодательный совет Нового Южного Уэльса, где он взял на себя ответственность по продвижению в верхней палате Парламента колонии федеративного законопроекта. Это позволило генеральному прокурору в правительстве Джорджа Рейда, Джону Генри Уонту, открыто выступить против этого законопроекта. В сентябре 1897 года конвент был вновь созван в Сиднее для рассмотрения 286 поправок к проекту Конституции, предложенных австралийскими колониями. Разработка проекта была завершена в марте 1898 года, после чего Бартон вернулся в Новый Южный Уэльс, чтобы возглавить кампанию по поддержке проекта на июньском референдуме. Хотя он был одобрен значительной частью населения, за проект проголосовало только 71 595 человек вместо необходимых 80 000 человек.[1]

В июле 1898 года Бартон ушёл из верхней палаты парламента, чтобы принять участие в очередных выборах в Законодательную ассамблею Нового Южного Уэльса, но проиграл Рейду. Тем не менее уже в сентябре он одержал победу на дополнительных выборах от избирательного округа Хейстингс и Маклей, после чего сразу же был избран лидером оппозиции, которая состояла из группы протекционистов, выступавших как за, так и против создания федерации. В январе 1899 года Рейд получил значительные уступки от ряда австралийских штатов, после чего принял участие в кампании по проведению второго референдума в июне 1899 года. 29 июня 1899 года проект Конституции был одобрен 170 420 голосами из необходимых 82 741.[1][4]

В августе 1899 года, когда стало ясно, что партия лейбористов может выступить за отставку правительства Рейда, Бартон принял решение уйти с поста лидера оппозиции. Кроме того, он отказался вновь занять пост генерального прокурора. В феврале 1900 года Бартон оставил Парламент, чтобы отправиться в Лондон вместе с Альфредом Дикином и Чарльзом Кингстоном, намереваясь разъяснить суть федеративного законопроекта британскому правительству. Однако оно выступило категорически против пункта в проекта, в котором говорилось о прекращении подачи апелляций в Тайный совет. В конце концов, Бартон согласился с тем, что конституционные вопросы должны будут рассматриваться Высоким судом, а все остальные — Тайным советом.[1]

Годы премьерства

Лишь немногие в политических кругах Австралии сомневались в том, что Бартон, который был ведущих федералистом в старейшем штате, заслуживает стать первым премьер-министром новой федерации. Но, так как федеральный парламент ещё не был образован, то конституционный обычай, согласно которому премьер-министром страны становится лидер крупнейшей фракции в нижней палате, был неприменим. Вновь прибывший генерал-губернатор Австралии, Джон Хоуп, предложил сформировать правительство Уильяму Лайну, премьеру Нового Южного Уэльса. Решение Хоупа, известное как «Ошибка Хоуптоуна», было оправданным, исходя из права старшинства, однако Лайн, который был открытым противником создания федерации, был неприемлемым кандидатом для таких многих федералистов, например Альфреда Дикина, которая отказывался служить в случае его премьерства. В результате напряжённых переговоров премьер-министром был избран Эдмунд Бартон, который вступил в должность 1 января 1901 года.[1][3]

В состав правительства Бартона входил он сам в качестве премьер-министра и министра иностранных дел, Альфред Дикин в качестве генерального прокурора, Уильям Лайн в качестве министра внутренних дел, Джордж Тёрнер в качестве министра финансов, Чарльз Кингстон в качестве министра торговли и таможенной службы, Джеймс Диксон в качестве министра обороны и Джон Форрест в качестве министра почты. Ричард О’Коннор был назначен вице-президентом Исполнительного совета, а Эллиотт Льюис — министром без портфеля. Спустя 10 дней после начала деятельности правительства умер Джеймс Диксон, место которого 17 января занял Джон Форрест. Пост министра почты, в свою очередь, занял 5 февраля Джеймс Дрейк.

Основной задачей правительства Бартона была организация первых федеральных выборов, которые были проведены в марте 1901 года. На них Бартон без возражений был избран в новый парламент от избирательного округа Хантер, а его Протекционистская партия получила достаточное количество мест для формирования правительства в коалиции с Лейбористской партией Австралии. Все министры были переизбраны, кроме Эллиотта Льюиса, который не принял участия в выборах (его место занял Филип Файш)[1]

Первым законодательным актом, который был разработан правительством Бартона, стал Закон «Об иммиграционных ограничениях», который законодательно закреплял политику «Белой Австралии». Основной причиной принятия закона стали требования Лейбористской партии, которая в обмен на поддержку правительства хотела ограничить иммиграцию из Азии. Однако политику «Белой Австралии» Бартон поддержал ещё во время предвыборной кампании, заявив, что «Теория равенства людей никогда не подразумевала равенства англичан и китайцев».[1] Другой важной заслугой Бартона стало предоставление в 1902 году избирательных прав женщинам для участия в федеральных выборах.[6]

Большую часть 1902 года Бартон провёл в Великобритании, приняв участие в коронации Эдуарда VII. Кроме того, целью этой поездки стало подписание нового военно-морского соглашения между Австралийским Союзом и Британией, которое должно было заменить соглашения между австралийскими колониями и их метрополией в лице Британской империи (они предусматривали использование британских военно-морских сил для защиты Австралии).[1] Альфред Дикин выступал против этого соглашения, выступив в 1908 году за расширение собственного военно-морского флота Австралии.

В целом Бартон был умеренно-консервативным политиком, поэтому многим либеральным политикам в партии не нравилось его, в некоторой степени, расслабленное отношение к политике. Будучи крупным, опрятным и весьма общительным человеком, Бартон за свою любовь к длительным обедам и хорошему вину получил прозвище «пьяница Тоби» (англ. Toby Tosspot; слово «Тоби» использовалось для обозначения пивной кружки в виде толстяка в костюме).[7]. В сентябре 1903 года Бартон ушёл в отставку, чтобы стать членом-основателем Высокого суда Австралии. Его преемником стал Альфред Дикин.

Судебная карьера

В судебной деятельности Бартон слыл хорошим и «крайне не предвзятым» судьёй, который придерживался того же умеренного консерватизма, что и в политике. Наряду со своими коллегами Самюэлем Гриффитом и Ричардом О’Коннором он пытался сохранить за штатами Австралийского Союза некоторую степень автономности, выработав доктрину «подразумеваемого иммунитета неприкосновенности» (англ. implied immunity of instrumentalities), которая препятствовала налогообложению со стороны штатов федеральных чиновников, а также вмешательству федерации в разрешении индустриальных споров в сфере железных дорог штатов.[1] После 1906 года Бартон постоянно конфликтовал с двумя либералами, назначенными в Высокий суд Альфредом Дикином: Исааком Исааксом и Генри Хиггинсом.

Смерть и семья

Бартон умер 7 января 1920 года от сердечного приступа в одном из отелей Медлоу-Бата в Новом Южном Уэльсе. Похоронен бывший премьер-министр был кладбище Уэверли в восточном пригороде Сиднея. Его пережила жена и шестеро детей:[1]

  • Эдмунд Альфред (29 мая 1879 — 13 ноября 1949), судья в Новом Южном Уэльсе
  • Уилфрид Александр (1880—?),
  • Джин Элис (1882—?)
  • Арнольд Хуберт (3 января 1884 — 1948)
  • Освальд (8 января 1888 — 6 февраля 1956)
  • Лейла Стефани (1892—?)

Почести

Бартон трижды отказывался от рыцарского достоинства, но в 1902 году получил орден Святого Михаила и Святого Георгия, приняв вместе с ним и рыцарское звание.

Напишите отзыв о статье "Бартон, Эдмунд"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Rutledge, Martha [www.adb.online.anu.edu.au/biogs/A070202b.htm Barton, Sir Edmund (1849 - 1920)]. Australian Dictionary of Biography. Australian National University. Проверено 17 апреля 2009. [www.webcitation.org/65oFfhbqz Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
  2. Clifford Eamonn. The Electoral Atlas of New South Wales. — New South Wales Department of Lands. — ISBN 0975235427.
  3. 1 2 3 [primeministers.naa.gov.au/meetpm.asp?pmId=2&pageName=before Edmund Barton, before]. Australia's Prime Ministers(недоступная ссылка — история). National Archives of Australia. Проверено 17 апреля 2009. [web.archive.org/20030507151222/primeministers.naa.gov.au/meetpm.asp?pmId=2&pageName=before Архивировано из первоисточника 7 мая 2003].
  4. 1 2 [www.parliament.nsw.gov.au/prod/parlment/members.nsf/1fb6ebed995667c2ca256ea100825164/dec1d10feba7996fca256c830002478e!OpenDocument Sir Edmund Barton (1849 - 1920)]. Members of Parliament. Parliament of New South Wales. Проверено 31 августа 2007. [www.webcitation.org/65oFgd7qc Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
  5. Serle, Percival [gutenberg.net.au/dictbiog/0-dict-biogBa.html#barton1 Barton, Sir Edmund (1849 - 1920)]. Dictionary of Australian Biography. Project Gutenberg Australia. Проверено 17 апреля 2009. [www.webcitation.org/65oFi5Mmp Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
  6. [primeministers.naa.gov.au/meetpm.asp?pmId=2&pageName=inoffice Edmund Barton, In office]. Australia's Prime Ministers(недоступная ссылка — история). National Archives of Australia. Проверено 17 апреля 2009. [web.archive.org/20030507151050/primeministers.naa.gov.au/meetpm.asp?pmId=2&pageName=inoffice Архивировано из первоисточника 7 мая 2003].
  7. [primeministers.naa.gov.au/fastfacts.asp?pmSelectName=2 Edmund Barton, fast facts]. Australia's Prime Ministers(недоступная ссылка — история). National Archives of Australia. Проверено 17 апреля. [web.archive.org/20030419085057/primeministers.naa.gov.au/fastfacts.asp?pmSelectName=2 Архивировано из первоисточника 19 апреля 2003].

Литература

Ссылки

  • [gutenberg.net.au/dictbiog/0-dict-biogBa.html#barton1 Dictionary of australian biography]  (англ.)
  • Bolton Geoffrey. Edmund Barton: The One Man for the Job. — St. Leonards, N.S.W: Allen and Unwin. — P. 385. — ISBN 1865084093.
  • [nla.gov.au/nla.ms-ms51 Papers of Sir Edmund Barton]
  • Donald Markwell, «Griffith, Barton and the early governor-generals: aspects of Australia’s constitutional development», Public Law Review, 1999.

Отрывок, характеризующий Бартон, Эдмунд



Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.