Брюс, Эдуард

Эдуард Брюс гэльск. Edubard a Briuis / англ. Edward Bruce
Верховный король Ирландии
1315 — 1318
Предшественник:	Бриан Уа Нейлл
Преемник:	титул упразднён
Граф Каррик
1315 — 1318
Предшественник:	Роберт Брюс
Преемник:	Давид Брюс
Рождение:	ок. 1275
Смерть:	14 октября 1318(1318-10-14) Фогхартские холмы
Род:	Брюсы
Отец:	Роберт Брюс
Мать:	Марджори, графиня Каррик
Супруга:	Элеанор де Росс Изабелла Стратбоги
Дети:	Томас Брюс Александр Брюс, граф Каррик

Эдуард Брюс (гэльск. Edubard a Briuis, старофр. Edward de Brus, англ. Edward Bruce, современный гэльский язык Eideard или Iomhair Bruis; ок. 1275 — 14 октября 1318) — последний верховный король Ирландии (c 1316), участник войны за независимость Шотландии. Младший брат Роберта Брюса, поддерживавший его в борьбе за корону Шотландии, позднее — претендент на трон Ирландии. Потерпел поражение и был убит в битве при Фогхарте. Также обладал шотландским титулом графа Каррика.

Юность

Эдуард Брюс, второй сын Роберта Брюса, 6-го лорда Аннандейла, и Марджори, графини Каррикской, был младшим братом Роберта I Брюса, короля Шотландии. Он со своим братом Ньяллом (англ. Найджел) был вторым и третьим сыновьями в семье (сейчас нет ясности, кто был каким по счёту). Дата рождения его также неизвестна, но очевидно что он родился не намного позже рождения Роберта в 1274 году, и был достаточно взрослым, чтобы воевать в 1307 году и чтобы стать независимым командиром несколько позже. Ирландский медиевист Шон Даффи предполагает, что он, будучи ребёнком, возможно воспитывался в Ирландии в семье О’Неиллов из Ольстера, в то время как Арчибальд Дункан предполагает что Эдуард провёл значительное время в семье Биссетов (Bissetts) из Гленн Антрим. Это была обычная шотландская культурная практика, которая свяжет вместе, или по крайней мере объяснит многие события его последующей жизни.

Участие в освобождении Шотландии

Эдуард сражался вместе с Робертом во время его борьбы за трон Шотландии, в том числе и во время периода изгнания и партизанской войны. В 1308 году его отряды изгнали проанглийских баронов из Голлуэя, родового графства Брюсов. Братья его Ньялл, Томас и Александр были все схвачены и казнены в это время, но Эдуарду удалось выжить. Он сыграл важную роль во взятии и разрушении английских замков в юго-западной Шотландии, включая замок Рутерглен, который он успешно отбил у англичан в 1313 году, и возглавил поход на Ричмонд. Позднее Эдуард участвовал в осаде замка Стирлинг, но неосмотрительно заключил мирный договор с его губернатором, чем дал англичанам возможность собрать большую армию для снятия осады замка. В битве при Баннокбэрне 23-24 июня 1314 года он командовал шотландским шилтроном. Между 1309 и 1313 годами Эдуарду был пожалован титул графа Каррика, который до этого принадлежал его деду по матери Ньяллу из Каррика, его матери и старшему брату, и король объявил его наследником шотландской короны.

Отец одного или двоих сыновей

Эдуард женился на Изабель, дочери Джона де Стратбоджи, 9-го графа Атолла, и у них родился сын, Александр де Брюс, который позднее унаследовал графский титул своего отца. Также существует запись о свадьбе Эдуарда с Изабеллой де Росс, датированная после возможной смерти Изабель де Стратбоджи, но нет свидетельств о том, что эта свадьба действительно состоялась. Также есть записи о предполагаемом втором сыне Томасе, который был рождён во втором браке. Но эта свадьба представляется невозможной, так как она произошла как раз в то время, когда Эдуард воевал в Ирландии.

Провозглашение верховным королём Ирландии

Историческое основание

В начале XIV века в Ирландии не было верховного короля со времён Руайдри Уа Конхобайра (Ruaidrí Ua Conchobair), который был смещён своим сыном в 1186 году. Страна была поделена между Ирландскими династиями и англо-саксонскими лордами, которые правили её частями. В 1258 году несколько династий и кланов избрали Бриана Уа Нейла на этот престол, но он был убит норманнами в битве при Даунпатрике в 1260 году.

Ведя род от Айфе ни Диармайд (Эва МакМёрроу), принцессы Лейнстера, Эдуард также имел длинную королевскую гэльскую ирландскую родословную, которая включала в себя Бриана Бору и короля Лейнстера Диармайда мак Мурхада (известного также в англизированном варианте — Дермот Мак-Мёрроу), а также короля Дублина Олава III Кварана. Также в его роду были лорды Галлоуэя, которые сами по себе представляли ветвь рода королей Островов, из которых происходил Сомерлед, сыновья которого разделили после смерти его владения и стали родоначальниками нескольких шотландских кланов.

Подготовка к вторжению в Ирландию

Успехи шотландцев в борьбе за независимость против Англии воодушевили ирландских баронов, недовольных постоянным ростом английского влияния в Ирландии. Внутриполитический кризис в Англии в правление Эдуарда II предоставлял возможности для освобождения Ирландии. Донал О’Нил и ряд других лидеров кланов Ольстера обратились с королю Роберту I с просьбой о помощи в борьбе с англичанами и выразили готовность признать его брата верховным королём Ирландии. Роберт Брюс воспользовался представившейся возможностью открыть второй фронт войны с Англией. Основной задачей Эдуарда стало создание второго фронта и наведение беспорядка в Ирландии, который бы оттягивал на себя людей и ресурсы Англии, таким образом ослабляя её. Это стало критичным, когда остров Мэн был перехвачен проанглийски настроенными шотландцами из-под контроля Роберта Брюса в январе 1315 года, таким образом создав угрозу южной и юго-западной Шотландии и открывая потенциальный источник помощи Англии от англо-ирландцев. Вдобавок к этому к королю за помощью обратился король Тирона Дональд Мак Бриайн О’Неилл, а также двенадцать его вассалов и союзников, которые хотели противостоять англо-ирландскому вторжению в Тирон и вернуть свои земли. Эдуард согласился на это при условии, что они поддержат его претензии на трон Ирландии, чтобы братья стали правителями и Шотландии, и Ирландии. Это предвосхитило «большой гэльский альянс против Англии» между Шотландией и Ирландией, так как обе страны имели общее наследие.

О’Неилл выдвинул условия от лица своих вассалов, и приготовления начались. В это время Роджер Мортимер из своих ирландских источников узнал, что готовится вторжение, и отправился в Ирландию, где у него были свои владения, преимущественно вокруг города Трим в графстве Мит. Он и до этого воевал против Брюсов, в том числе и при Баннокбэрне, где был взят в плен и отпущен, чтобы возвратить Эдуарду II королевскую печать, потерянную в бою.

Шотландская ассамблея собралась в Эре 26 апреля 1315 года, прямо напротив графства Антрим. Так как король Роберт I до сих пор не имел легитимных наследников мужского пола, Эдуард был провозглашён его законным наследником и преемником короля Шотландии, а также всех его титулов в случае смерти. Флот вторжения Эдуарда также собрался в Эре, получив приказание на сбор за месяц до этого.

Ирландский поход

26 мая 1315 года Эдуард и его флот, насчитывавший более 6000 человек, высадился на ирландском побережье между замком Олдерфлит в Ларне, и Глендрумом. Его брат отплыл из Тарберта на Западные острова вместе со своим зятем Вальтером Стюартом, чтобы покорить их себе «’’пока все острова, большие и малые, не будут под его волей’’». Эдуард же, к армии которого присоединились ирландские союзники, скоро столкнулся с армией под командованием графа Ольстера — отряды Мандевиллей, Сэвиджей, Логанов и Биссетов, а также их ирландские союзники под предводительством сэра Томаса де Мандевилля. но они все были разбиты в бою армией шотландцев под командованием Томаса Рэндольфа, 1-го графа Морея, после чего шотландцы захватили город Каррикфергюс. В начале июня О’Неилл и двенадцать его союзников — северных королей и лордов встретились с Эдуардом в Каррикфергюсе и присягнули ему на верность как королю Ирландии. Ирландские Анналы пишут, что Брюс «’’принял заложников и власть над всей провинцией Ольстер без сопротивления, и они согласились на провозглашение его королём Ирландии, и все гэлы Ирландии согласились подарить ему власть и назвать его своим королём’’». Фактически, Брюс получил ничего более чем чисто номинальное признание равным куда более могущественным ирландским королям, и его просьбы на протяжении следующих трёх лет были с пренебрежением игнорируемы всеми теми, кто не был в нём прямо заинтересован. Он правил прямо или косвенно не более чем западной и центральной частью Ольстера.

В конце июня Эдуард проследовал со своей армией из Каррикфергюса вдоль Маг Лайна, и сжёг деревнюРатмор недалеко от города Антрим, которая тогда принадлежала семье Сэвиджей. Затем он двинулся на юг по Муари Пасс между Ньюри и Дандолком — эта старинная дорога столетиями была путём из Ольстера на юг в графство Мит, Лейнстер и Манстер, но из-за узости дороги армии Ольстера не раз попадали на ней в засаду. Тут он встретил отряды Мак Дьюлихана из Кланбрассила и Мак Эртейна из Ивеаха — обое покорились ему ещё в Каррикфергюсе. Их попытка устроить засаду обернулась их поражением, армия Эдуарда в преследовании атаковала и уничтожила крепость Де Вердонов Рош, и 29 июня атаковала Дандолк. Город, также бывший собственностью Де Вердонов, был почти полностью уничтожен вместе с населением — как англо-ирландцы, так и гэлы, были перебиты.

Все военные действия велись с большой жестокостью, с бесцельным уничтожением всего живого. Вся еда и прочая добыча, за исключением того что необходимо было на войне, безжалостно уничтожалась, несмотря на царивший в стране голод и нужду.

В июле две армии противников Брюса соединились в Слэйб Брэгг, к югу от Арди. Одна пришла из Коннахта под командованием Ричарда Ог Де Бурга, 2-го графа Ольстера, и его союзника, короля Коннахта, Фелима Мак Аэд Уа Конхобэра. Вторая армия состояла из отрядов Манстера и Лейнстера под командованием юстициария, сэра Эдмунда Батлера из Ормонда (отца Джеймса Батлера, 1-го графа Ормонда). шотландско-ирландская армия расположилась в Инишкине, на десять миль севернее. Между Слэйб Брэгг и Инишкином была деревня Лаут, куда двинулись отряды Де Бурга, в то время как его кузен, Уильям Лит Де Бург, попытался устроить засаду армии Эдуарда. После небольшой стычки, где погибло несколько шотландцев, Эдуард не решился на участие в сражении и сразу же вместе с союзниками отступил на север к Колрейну в графстве Арма. Эдуард Брюс и Дональд О’Нейлл разграбили и сожгли Колрейн, разрушили мост через реку Банн, и столкнулись с преследующей их армией Де Бурга на противоположном берегу реки. Так как обе стороны испытывали недостаток в провизии и амуниции, то Брюс обратился за помощью к местным лордам — О’Кетэну и О’Флойну, а Де Бург отступил на сорок миль в Антрим, Батлер же вернулся в Ормонд по той же причине.

Вдобавок к этому, Брюс отправил два письма — королю Фелиму и его сопернику, Кэтелу Уа Конхобэру, обещая им поддержку в случае если они прекратят войну. Кэтел вернулся в Коннахт и провозгласил себя королём, не оставляя Фелиму иного выхода кроме как вернуться и подавить это восстание. Дальше дела пошли ещё хуже, и Де Бург оказался брошенным сразу тремя союзниками и их армиями — его родственник Уолтер Мак Уолтер Каттах Бурк дезертировал в Коннахт во главе нескольких сотен солдат, возможно для того чтобы охранять свои владения от возникающего конфликта между королями. Поэтому когда в августе Брюс и его армия пересекла Банн на четырёх кораблях, прибывших из Шотландии под командованием Томаса Дана, Де Бург отступил к Коннору возле Бэллимена, где его в начале сентября разбили ирландско-шотландские войска. Уильям Лит попал в плен и был увезён в Шотландию как заложник вместе с графом Морея, отправившимся за подкреплением, а Де Бург бежал в Коннахт, в то время как англо-ирландские войска перехватили замок Каррикфергюс в очередной раз. Небольшой, но храбрый английский отряд, перехвативший замок, Брюс взял в осаду, и продержав их без припасов какое-то время, вынудил сдаться в обмен на обещание, что их жизни будут сохранены.

Столкнувшись со столь сложной ситуацией, король Эдуард II 1 сентября 1315 года приказал собрать вождей англо-ирландской коалиции в Дублине для встречи с Парламентом в конце октября, но решительные действия по этому поводу не предпринимались. 13 ноября Эдуард Брюс отправился на юг от Дандолка, 30 ноября оккупировал Ноббер и двинулся Келсу, где был встречен армией Роджера Мортимера численностью примерно 15 000 солдат. Тот собрал значительные силы из числа своих англо-ирландских и гэльских вассалов, подкрепив их отрядами других лордов. В то же время Брюс получил подкрепление от графа Морея, который вернулся из Шотландии с примерно пятью сотнями свежих солдат и продовольствием. В битве при Келсе 6 или 7 ноября 1315 года Мортимер был решительно разбит армией Брюса, отступил в Дублин и тут же отправил письмо в Англию с просьбой о подкреплении. В то же время губернатор Ирландии и епископ Эли Джон Готэм начал решительные действия по защите Дублина от Брюса.

После разграбления Келса Брюс продолжил то же самое с Гранардом, Финни, цистерцианским монастырём в Аббейлее и разграбил Ангейл, поместье гэльского лорда О’Хенли. Рождество армия Брюса провела в поместье Де Вердонов Лугсьюди, съев все запасы провизии и перед уходом уничтожив всё, что осталось. Армия Брюса не трогала только те поместья, что принадлежали ирландским лордам, которых угрозами заставили присоединиться к Брюсу, и поместья семьи Де Лейси, которая, желая расширить свои владения, присоединилась к нему. Армия Эдмунда Батлера была разгромлена при Скеррисе, и 1 мая 1316 года Эдуард Брюс был коронован как Верховный король Ирландии.

Голод

Фелим Уа Конхобэр, король Коннахта, утопил в крови попытку своего свержения, и перешёл на сторону Эдуарда Брюса. Намереваясь изгнать англичан из своей провинции, он собрал большую армию и отправился к Атенрай, но был разгромлен и убит английским войском под командованием Уильяма де Бурга и Ричарда Бирмингема. Битва превратилась в побоище, в котором погибло 11 тысяч ирландцев, и среди них вся знать Коннахта.

Военные успехи Эдуарда Брюса вызвали подъём национального движения в Ирландии. Восстание, направленное против английской власти, охватило восточные регионы страны. В феврале 1317 года прибыли новые шотландские отряды под руководством короля Роберта I, числом не менее 20 000 человек, остановившиеся в Каслноке. Была развернута широкая пропаганда общности интересов ирландского и шотландского народов, объединенных общими историческими корнями, и необходимости совместной борьбы против Англии. С первого взгляда шотландско-ирландский альянс казался несокрушимым — он побеждал в одной битве за другой, и менее чем за год подчинил себе большую часть Ирландии. Но в начале 1317 года голод поразил большую часть Ирландии, и Эдуарду стало тяжело находить еду для своей армии. Вскоре король Роберт вернулся в Шотландию для управления своим королевством, но пообещал больше продуктов и добровольцев для помощи своему брату. Но почти за год бездействия англо-норманнские бароны не смогли вернуть себе земли, так как голод стал проблемой для обеих сторон — пищи для армий не было, и их пришлось сократить.

Предпринятый Эдуардом Брюсом в 1317 году освободительный поход по Ирландии не принес значительных результатов. Жители Дублина подготовились к осаде — сожгли все предместья, как дома, так и церкви, чтобы не дать шотландцам убежища от непогоды, поэтому Брюс решил, что неразумно будет начинать осаду, и его армия, уничтожая всё на своём пути, отправилась на Лимерик. Но, придя к городу, они нашли его также хорошо подготовленным к осаде, а так как войска страдали от голода, то армия после непродолжительной остановки повернула на север. Им пришлось возвращаться по тем же районам, которые они опустошили до того, и во время этого марша армия очень страдала от холода, недостатка еды и болезней, вызванных тем самым голодом, который она сама же и создала. Кроме того, значительная часть ирландских кланов отказалась поддержать Эдуарда Брюса. После отъезда Роберта I из Ирландии (май 1317 года) практически прекратился приток шотландских солдат.

Свадьба

Эдуард получил разрешение на свадьбу с Изабеллой Росс, дочерью Уильяма II, графа Росса, 1 июня 1317 года. Их свадьба могла состояться, но могла и не состояться, однако в любом случае детей у них не было.

Протест ирландских королей

Так как правление Ирландией было закреплено за Плантагенетамии, благословлённым на это папской буллой Laudabiliter, изданной в 1155 году папой Адрианом IV, союзники Эдуарда под руководством Дональда О’Нейлла в 1317 году отправили протест папе Иоанну XXII. Они просили отозвать буллу Laudabiliter и информировали папу о том, что избрали Эдуарда своим королём:

Мы единогласно провозгласили его нашим королём и повелителем нашего вышеупомянутого королевства, ибо по нашему суждению и суждению людей он человек праведный и благоразумный, скромный и непорочный, весьма воздержанный, во всех поступках спокойный и умеренный, и получив в свои руки власть (о чём мы молим Бога) избавит нас от рабства с помощью Господа и нашего правосудия, наделит каждого тем, что ему полагается по праву, а над всеми восстановит полностью церковь Ирландии во всех её владениях и свободах

Папский двор ни признал права Эдуарда, ни согласился на протест, и его правление было «де факто» над отдельными частями Ирландии и никогда «де юре» над всем островом.

Битва при Фогхарте

Роберт Брюс вернулся в Шотландию, и осенью 1318 года армия Эдуарда двинулась на юг. В то же время в конце лета 1318 года сэр Джон де Бирмингем со своей армией отправился навстречу Эдуарду Брюсу. 14 октября 1318 года, в воскресенье, войска встретились на Фогхартских холмах, что на две мили на север от Дандолка, при этом английское войско было намного больше шотландского. Битва, произошедшая здесь, положила конец войне. Английский рыцарь сэр Джон Маупас ринулся прямо на Эдуарда Брюса, пробившись в середину шотландского строя, убил его и тотчас был убит сам — после битвы его тело, изрубленное и исколотое копьями, было найдено лежащим поверх тела Эдуарда. Шотландско-ирландская армия Брюса была разгромлена полностью, конец битвы превратился в бойню. Джон де Бирмингем обошёлся с телом Брюса по-варварски: его тело четвертовано, части его разосланы по городам Ирландии, а голова доставлена Эдуарду II, за что тот наградил Бирмингема титулом графа Лаута и передал ему поместье Арди.

Анналы Ольстера (ошибочно датируемые 1315 годом) собирают враждебные чувства, питаемые к Эдуарду Брюсу англо-ирландцами:

Эдуард Брюс, разрушитель Ирландии и всего, иностранного и гэльского, был убит иностранцами, оставившими след битвы на Дун-Делдане. И там же были убиты вместе с ним Мак Руайдри, король Гебридов (возможно Айлин Мак Руайдри) и Мак Дональд, король Аргайла (Анналы Коннахта, датируемые 1318 годом, говорят что погибшим королём Аргайла был Александр, сын Аонгаса Мор Мак Дональда и брат Аонгаса Ог Мак Дональда), а также множество шотландцев. И не было со времён сотворения мира деяния лучше для жителей Ирландии, чем это. Здесь пришла смерть к людям, во время жизни которых во всей Ирландии на протяжении трёх с половиной лет её жители без сомнения были вынуждены есть друг друга.

Историческое наследие

Эдуард Брюс создал хаос в колонизированных районах Ирландии, и можно сказать, что поставил поселенцев на колени. Несмотря на его проигрыш, он потряс ирландское правительство до основания и ослабил его на столетия. Ольстер был почти полностью очищен от английских колонистов, многие вожди и кланы вернули свои земли, утраченные ранее, и подобные вещи происходили также и в других районах Ирландии. В то же время общая нужда и безумное уничтожение собственности ввергли множество народа в безнадёжную нищету, а вся страна впала в беспорядок и безвластие, из которого она смогла выйти только через несколько поколений спустя. И, в довершение всего, бедность вызвала голод и моровые эпидемии — чума разных видов охватывала страну несколько раз на протяжении всего столетия.

Вместе с проигрышем Эдуарда Брюса провалилась надежда возродить королевство Ирландия и прогнать английских поселенцев. С этого момента гэльское возрождение более не имело национального лидера. Но идея возрождения возникла снова к концу средневековья, и достигла успеха во многочисленных битвах местных вождей или союзов вождей. Но, несмотря на то, что повсеместно происходил возврат утраченных гэльских территорий, с тех пор не предпринималось серьёзных попыток создать объединенную гэльскую Ирландию или уничтожить английскую власть в Ирландии и прекратить её колониальный статус.

Наследие

Эдуард Брюс создал ощущение того, что существует крепкое братское чувство между средневековыми шотландцами и ирландцами, и что у них есть один общий враг — Англия. Это было отражено в фильме Мела Гибсона «Храброе сердце», где ирландцы пришли для того, чтобы присоединиться к Уильяму Уоллесу для дальнейшей совместной войны с Англией. В реальной жизни же ирландское ополчение дралось против Уоллеса на стороне англичан.

Эдуард Брюс похоронен на церковном кладбище на холмах Фогхарта в горном проходе Куули, возле Дандолка, в графстве Лаут.

Литература

• Bannockburn Proved, William Scott 2006.
• Bannockburn Revealed, William Scott 2003.
• Robert Bruce and the Community of the Realm of Scotland, GWS Barrow, 1976.
• Annals of Ireland 1162—1370" in «Britannia» by William Camden; ed. Richard Gough, London, 1789.
• Robert the Bruce’s Irish Wars: The Invasions of Ireland 1306—1329, Sean Duffy, 2004.
• The Greatest Traitor: The Life of Sir Roger Mortimer, 1st Earl of March, Ian Mortimer, 2004.

Ссылки

• [www.ucc.ie/celt/published/T100001B/index.html Текст «Анналов Ольстера» (Annala Uladh)] (англ.)
• [www.ucc.ie/celt/published/T310000-001/index.html Текст Ремонстрации ирландских вождей папе Иоанну XXII] (англ.)
• [www.thepeerage.com/p10351.htm#i103508 Эдуард Брюс на сайте The Peerage.com] (англ.)

Отрывок, характеризующий Брюс, Эдуард

Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.