Эдуард де Вер, 17-й граф Оксфорд

Эдуард де Вер, 17-й граф Оксфорд англ. Edward de Vere, 17th Earl of Oxford
граф Оксфорд Лорд великий камергер
Род:	де Вер

Эдуард де Вер (англ. Edward de Vere, 17th Earl of Oxford, 12 апреля 1550, замок Хединэм — 24 июня 1604, Хакни, Лондон) — английский государственный деятель, 17-й граф Оксфорд, лорд Балбек, Лорд великий камергер в 1562—1604 годах при дворе королевы Елизаветы I.

Известность в популярной культуре получил благодаря версии, которую высказал в 1920 году английский педагог и церковный деятель Джон Томас Луни и согласно которой настоящим автором произведений, приписываемых Уильяму Шекспиру, на самом деле является 17-й граф Оксфорд. Сторонники этой теории, не признанной научным сообществом из-за несоответствия критериям научности, называют себя «оксфордианцами». Они разделяют автора драматургических произведений, писавшего под псевдонимом Shakespeare, и актёра Shaksper, живших примерно в одно и то же время (см. шекспировский вопрос). «Оксфордианская» версия во второй половине XX века стала наиболее популярной из «нестратфордианских» теорий авторства шекспировских текстов и нашла отражение в фильме Роланда Эммериха «Аноним» (2011).

Биография

Представитель одного из величайших дворянских родов в истории Англии, глава которого с XII по XVIII века носил титул графа Оксфорда. Эдуард де Вер осиротел в возрасте 12 лет, когда умер его отец, и мальчик унаследовал титулы графа Оксфорда и лорда великого камергера. Как для сироты высокого рода его опекуном выступила английская корона, воспитывался он в доме сэра Уильяма Сесила, 1-го барона Бёрли, лорда-казначея, члена Государственного совета при королеве Елизавете I и её ближайшего советника. Сторонники «оксфордианской» версии видят в бароне Бёрли прообраз Полония из трагедии «Гамлет». Эдуард получил у Бёрли отличное образование, знал французский и латинский языки.

В конце 1560-х годов Эдуард де Вер прибывает к королевскому двору. В 1564 году он становится бакалавром Кембриджского университета, в 1566 году — магистром Оксфордского университета. С 1567 года он получает юридическое образование при адвокатской коллегии в Лондоне Грей Инн. Впрочем, согласно историку Алану Нельсону, де Вер свои университетские звания «получил незаслуженно». 23 июля 1567 года де Вер, во время урока фехтования с закройщиком Эдвардом Байнамом во дворе дома Сесила, убивает безоружного повара Томаса Бринкнелла. На последующем судебном процессе было «решено», что покойный сам набежал на обнажённую шпагу де Вера, чем совершил самоубийство (одним из присяжных на этом суде был хронист Рафаэль Холиншед, материалами которого постоянно пользовался У. Шекспир при написании своих произведений).

19 декабря 1571 года де Вер женится на 15-летней дочери Сесила, Анне. Сэр Уильям Сесил в 1571 году был удостоен титула барона, что сократило разницу в ранге между ним и графом Оксфордом. В этом браке родилось 5 детей, из них 3 дочери дожили до совершеннолетия. В 1575 году Оксфорд совершает путешествие в Европу, он посещает Германию, Францию и Италию. Был известен своими симпатиями к католицизму. По возвращении в Англию его корабль был захвачен пиратами и разграблен, сам же граф чудом избежал смерти. Дома открылась неверность его жены, родившей в его длительное отсутствие ребёнка.

В 1580 де Вер обвинил перед королевой нескольких своих знакомых-католиков в заговоре и предательстве, в то же время отрицая свою принадлежность к католическому вероучению. В свою очередь, его бывшие «друзья» предъявили целый список обвинений де Вера в «преступлениях», в том числе в намерении убить целый ряд придворных (в том числе фаворитов королевы сэра Филиппа Сидни, сэра Роберта Дадли и др.). Хотя эти обвинения никто не воспринял всерьёз, всё же репутация графа Оксфорда в глазах королевы была подмочена. В 1581 году де Вер был уличён во внебрачной связи с Анной Вавасур, родившей от него ребёнка, и на короткое время был заключён в Тауэр, так как это его приключение привело к длительной вражде с дядей Вавасур, сэром Томасом Найветтом, закончившейся схваткой с тремя убитыми и несколькими ранеными. Граф сам был на одной из дуэлей тяжело ранен, что стало причиной его хромоты. Вражда была прекращена лишь после личного вмешательства королевы. На Рождество 1581 года де Вер примирился с женой, и с тех пор они жили вместе.

В 1585 году граф Оксфорд командует войсками в Нидерландах, в 1588 году он участвует в разгроме испанской Великой армады. В том же году умирает, в возрасте 32 лет, его первая жена, Анна Сесил. В 1591 году де Вер женится вторично, на Элизабет Трентам, одной из приближённых королевы.

Эдуард де Вер растратил своё состояние и оказался на пороге разорения. В 1586 году королева Елизавета предоставила ему ежегодную пенсию в 1 000 фунтов, которую выплачивал и после её смерти король Яков I. Предполагается, что эта сумма ему выдавалась в связи с тем, что с 1580 года граф постоянно поддерживал, в том числе и материально, целую группу поэтов, драматургов и актёров. В поздние годы своей жизни де Вер всё больше уходит в театральную и литературную жизнь. Он известен как меценат и многолетний покровитель ряда писателей и поэтов, таких как Эдмунд Спенсер, Артур Голдинг, Роберт Грин и др. Поэты Джон Лили и Энтони Манди на протяжении ряда лет служили у графа секретарями. Кроме этого, де Вер и сам был известным поэтом елизаветинской эпохи.

Доводы «оксфордцев» и «стратфордцев»

Среди современных сторонников нестратфордианской версии граф Оксфорд считается наиболее подходящим кандидатом на авторство шекспировских произведений. Сторонники идеи о его авторстве приводят различные доводы своей правоты. Прежде всего, они находят схожесть между событиями, описываемыми в пьесах Шекспира, и реальными фактами из жизни де Вера. Так, он являлся зятем барона Бёрли, якобы прообраза Полония из «Гамлета»; дочь самого де Вера была помолвлена с Генри Ризли как раз в то время, когда, как считает большинство исследователей, были написаны первые сонеты Шекспира. Де Вер был приближённым королевы, человеком, прекрасно знавшим придворную жизнь и обычаи. К тому же был признанным драматургом и поэтом. В сохранившихся письмах граф Оксфорд высказывает мысли и идеи, схожие с изложенными в шекспировских произведениях; в его личной Библии отмечены места с комментариями его рукой, якобы совпадающими с цитатами из пьес великого драматурга.

Одним из решающих козырей «стратфордцев» (сторонников авторства Уильяма Шекспира) является датировка его произведений. Так, граф Оксфорд скончался 24 июня 1604 года, в то время как 11 произведений Шекспира были написаны позднее этой даты (в том числе пьесы «Буря» 1610 года и «Генрих VIII» 1613 года). «Оксфордцы» же настаивают на изначально ошибочной датировке этих сочинений. Кроме этого, «стратфордцы» справедливо указывают на тот факт, что в своих произведениях Шекспир практически никогда не пользовался ссылками на Библию, что обесценивает цитаты из молитвенника графа Оксфорда как доказательства. Френсис Мерес в 1598 году, перечисляя комедиографов своего времени, называет Оксфорда и Шекспира в одном ряду как двух разных авторов. Сторонники общепринятой в науке точки зрения подчёркивают также, что оксфордианцы обычно сильно преувеличивают литературные таланты своего героя, и что похвалы ему, расточаемые некоторыми современниками, связаны с его высоким общественным положением.

Литература

Сочинения

• Edward de Veres Lyrik. Laugwitz, Buchholz 2005, ISBN 3-933077-13-3.

Биографии

• Capt. Bernard M. Ward: The Seventeenth Earl of Oxford. John Murray, London 1928.
• Alan H. Nelson: Monstrous Adversary. The Life of Edward de Vere, 17th Earl of Oxford. Liverpool University Press, Liverpool 2003, ISBN 0-85323-678-X.
• Mark Anderson: «Shakespeare» by Another Name. The Life of Edward de Vere, Earl of Oxford, the Man Who Was Shakespeare. Gotham, New York 2005, ISBN 1-59240-103-1.
• Kurt Kreiler: Der Mann, der Shakespeare erfand: Edward de Vere, Earl of Oxford (1550—1604). Insel, Frankfurt am Main 2009, ISBN 978-3-458-17452-3

Шекспироведение

• John Thomas Looney: «Shakespeare» Identified in Edward de Vere, Seventeenth Earl of Oxford. Cecil Palmer, London 1921, (3rd revised, annotated edition: Ruth Loyd Miller (издатель.): Kennikat Press u. a., Port Washington NY u. a. 1975, ISBN 0-8046-1877-1).
• Charlton Ogburn jr.: The mysterious William Shakespeare the myth and the reality. 2. Auflage. EPM, McLean 1992, ISBN 0-939009-67-6.
• Georg Blume: Der falsche und der wahre Shakespeare. Bericht über ein neuen Shakespeare nach J. Thomas Looney sowie Dorothy und Charlton Ogburn. Verlag Max-Stirner-Archiv, Leipzig 2000, ISBN 3-933287-38-3.
• Joseph Sobran: Genannt: Shakespeare. Die Lösung des größten literarischen Rätsels. DuMont, Köln 2002, ISBN 3-8321-5952-5.
• Walter Klier: Der Fall Shakespeare. Die Autorschaftsdebatte und der 17. Graf von Oxford als der wahre Shakespeare. Laugwitz, Buchholz 2004, ISBN 3-933077-15-X.

В кино

• Michael Peer: Заговор «Шекспир», 1999 г.
• Аноним / Anonymous (2011; Великобритания, Германия, США) режиссёр Роланд Эммерих, в роли Эдуарда Люк Томас Тейлор (в детстве), Джейми Кэмпбелл Бауэр (в молодости), Рис Иванс (в зрелом возрасте).

Ссылки

Захаров Н. В., Луков Вл. А. [www.world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/3900.html Оксфорд, Эдуард де Вер, 17-й граф]. Электронная энциклопедия «Мир Шекспира» (2009). Проверено 11 июня 2011. [www.webcitation.org/67ZSPsHdM Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Эдуард де Вер, 17-й граф Оксфорд

– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.