Эд (король Франции)

Эд Парижский фр. Eudes de París<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
король Западно-Франкского королевства
29 февраля 888 — 3 января 898
Коронация:	13 ноября 888, Реймсский собор, Реймс, Франция
Предшественник:	Карл III Толстый
Преемник:	Карл III Простоватый
маркиз Нейстрии
12 мая 886 — 29 февраля 888
Предшественник:	Гуго Аббат
Преемник:	Роберт I Парижский
граф Парижа
12 мая 886 — 29 февраля 888
Предшественник:	Гуго Аббат
Преемник:	Роберт I Парижский
Рождение:	ок. 856 года
Смерть:	3 января 898(0898-01-03) Ла-Фер, Франция
Место погребения:	Аббатство Сен-Дени, Париж, Франция
Род:	Робертины
Отец:	Роберт Сильный
Мать:	Аделаида Турская
Супруга:	Теодрада де Труа
Дети:	сыновья: Рауль, Арнульф, Ги

Эд Парижский (фр. Eudes, ок. 856 — 3 января 898) — граф Парижа и маркиз Нейстрии в 886—888 годах, король Западно-Франкского королевства в 888—898 годах из династии Робертинов. Старший сын Роберта Сильного, графа Анжера, и Аделаиды, дочери графа Гуго III Турского. Граф Парижский, правил в области Иль-де-Франс (Малая Франция).

Биография

Эд — граф Парижа

Возвысился во время осады нормандским вождём Сигурдом (Зигфридом) Парижа в ноябре 885 — ноябре 886. Эд отважно отражал все нападения норманнов и своими вылазками наносил им сильный урон. Когда защитники стали изнемогать от тягот осады, Эд сам отправился просить помощи у императора Карла III Толстого, а затем с большим трудом пробился обратно. Карл, однако, не решился на сражение, а предпочёл откупиться от викингов. И чем более его порицали за этот трусливый поступок, тем более превозносили отвагу Эда. Его возвышение совпало со смертью Гозлена в апреле, и Гуго Аббата в мае 886 года. В тот же год умерли и такие влиятельные люди как Бернар Плантвелю и Вульгрин I Ангулемский. Эд, маркиз Нейстрии, стал самой важной персоной в Западно-Франкском королевстве.

Борьба за престол Западно-Франкского королевства

После смерти императора Карла вельможи Нейстрии разделились между собой; одна часть, возглавляемая архиепископом Фульконом Реймским, хотела поставить королём Гвидо Италийского, сына Ламберта Нантского, герцога Сполето королевского происхождения, родственника и союзника архиепископа Фулькона Реймского, другая, среди которых самым выдающимся был граф Теодорих, — Эда Парижского. Сторонники Эда собрались на съезде в Компьене и 29 февраля 888 года избрали французским королём Эда. Это был человек храбрый, одарённый величественной и прекрасной наружностью и великими талантами и потому вполне достойный престола.

Между тем в самом начале 888 года в Лангре часть знати Бургундии провозгласила королём Гвидо. А в Верхней Бургундии на собрании в Туле был поставлен королём Рудольф Бургундский, племянник Гуго Аббата. Кроме Лозанны, Сиона, Женевы, доставшихся ему от отца герцога Конрада, младшего брата Гуго Аббата, королевство Рудольфа включало в себя также провинцию Безансон, принадлежавшую ранее Бозону Провансальскому. В Бретани принял королевский титул Ален I Великий. Гвидо же, не имея поддержки в среде западно-франкской аристократии и услышав, что в Западно-Франкском королевстве королём стал Эд, возвратился в Италию вместе со своими сторонниками. Там он повел с королём Беренгаром I войну и, принудив, наконец, Беренгара бежать из королевства, позднее отправился в Рим и стал императором (891).

Король же Эд поспешил перетянуть на свою сторону частично лестью, частично угрозами тех франков, которые не желали подчиняться его власти. Однако среди его врагов оставались такие знатные вельможи, как архиепископ Реймса Фулькон, аббат монастыря св. Ведаста Рудольф и граф Бодуэн II Фландрский. Между тем 24 июня 888 года Эд с небольшим отрядом одержал победу над норманнами на реке Эна, при Монфоконе в Аргонах. Эта победа принесла ему славу и значительно подняла авторитет короля. К тому же Эд поспешил опереться на авторитет короля восточных франков. Он встретился в Вормсе с королём Арнульфом Каринтийским, который признал его власть в обмен на присягу о верности. После этого Фулькон и другие правители северной Сены без особого удовольствия согласились считать Эда королём. Тем не менее, власть, которую получил новый король, была очень непрочной. Эду приходилось постоянно отбивать нападения норманнов и укрощать собственных вассалов.

Борьба с норманнами

Между тем норманны осадили город Мо, построили осадные машины и соорудили насыпь, чтобы завоевать его. Но граф Мо Теутберт, брат Аскриха, епископа Парижа, мужественно противостоял им, пока не пал, как и почти все его воины. Горожане, утомлённые осадой, обессилевшие от голода, не надеясь на помощь, договорились с норманнами о том, чтобы, сдав город, они смогли уйти, сохранив жизнь. Однако когда они вышли из города, норманны бросились их преследовать и пленили их всех. Затем они сожгли город и разрушили его стены. Осенью 888 года король Эд пришёл с собранным им войском в Париж и они разбили лагерь вблизи города для того, чтобы его снова не осадили. Норманны же возвратились по Марне в Сену; двигаясь отсюда дальше по земле и воде, они вошли в реку Луан и соорудили вблизи её берега укреплённую стоянку.

Коронация в Реймсе

13 ноября 888 года Эд был заново коронован в Реймсе, причём король Арнульф прислал ему из Ахена корону, мантию и скипетр.

Коронация в Реймсе в значительной степени легитимизировала его положение в глазах знати. Там же, следуя благочестивым убеждениям, он простил тех, которые прежде отвергли его, их прегрешения, вновь принял их в своё окружение и призвал их впредь сохранять ему верность.

Действия в Аквитании

В правление Эда проявился и такой факт — разделение между королевской властью и фактической способностью короля осуществлять её. Как монарх, Эд был почти повсеместно признан в королевстве, однако он не мог вмешиваться в дела своих вельмож. Его шаги в Аквитании свидетельствуют об этой двойственной роли. В самом начале 889 года Эд отправился в Аквитанию, чтобы добиться там признания своей власти. Рамнульф II, граф Пуатье, который был в то время властителем большой части Аквитании, вместе со своими сторонниками и находящимся при его дворе маленьким Карлом, сыном короля Людовика Заики встретился с ним в Орлеане. Возникло недоразумение. Однако Рамнульф оказал приличествующую его королевскому величеству честь и присягнул Эду, за себя, своих людей и, одновременно и за Карла, чтобы относительно него не возникло никаких дурных подозрений. Приобретя, таким образом, верность части аквитанцев, король поспешил возвратиться в Нейстрию, где вновь появились норманны. Но, когда через некоторое время после смерти Рамнульфа в 890 году Эд попытался передать владения в Пуатье своему брату Роберту и обеспечить себе право наследования на Нижней Луаре, то он потерпел полную неудачу. Несмотря на то, что юный сын Рамнульфа Эбль обратился в бегство и у какой-то крепости был убит камнем, а его брат Гоцберт был окружён и вскоре так же окончил свою жизнь, брат Эда Роберт Нейстрийский остался ни с чем. В начале 893 года, преемником Рамнульфа оказался граф Адемар, глава рода ангулемских графов, родственных и одновременно соперничающих с династией из Пуатье. Не преуспел Эд и в деле с Гийомом Благочестивым. Король отнял у Гийома графство Бурж, чтобы отдать его своему приближённому Гуго. Гийом в сражении в июле 893 года убил последнего и вернул себе владения и должности. На юге от Луары король франков более не имел графские должности и даже королевские права. Получилось так, что король обладал одинаковой властью с крупными вельможами, которых он сам не так давно сделал ровней, а не господствовал над ними.

Нападения норманнов

Даны же, по своему обыкновению, опустошили огнём и мечом Бургундию, Нейстрию и часть Аквитании, не встречая сопротивления. К осени 889 года они вернулись под Париж и король Эд выступил против них, но снова был вынужден уплатить выкуп, чтобы норманны ушли из-под Парижа. Затем норманны покинули Сену и, двигаясь дальше по морю на кораблях, по суше пешком или на лошадях, разбили стоянку в округе города Кутанс возле крепости Сен-Ло и немедленно осадили эту крепость. Когда пали знатные люди из гарнизона той крепости, её укрепления были, наконец, захвачены, жители убиты, а сама крепость сравнена с землей. Однако бретонцы мужественно защищали своё королевство и вынудили данов, истощенных боями, возвратиться на Сену.

В 890 году накануне праздника Всех святых даны, войдя через Сену в Уазу, подошли к городу Нуайон, чтобы разбить здесь лагерь для зимовки. Тех же, кто шёл сухопутным путём, король Эд встретил у Германиака. Но из-за неудобства места он не сумел причинить им никакого вреда. Норманны продолжили свой путь до намеченной цели и разбили лагерь напротив города. Гастинг, один из норманнских вождей со своими людьми укрепился на Сомме возле Аргуёв. Король же Эд, собрав войско, осел на берегу Уазы с тем, чтобы норманны не опустошали беспрепятственно его королевство.

В 891 году от норманнов, что были под Нуайон, отделился отряд и прошёл всю страну до Мааса; оттуда они возвратились через Брабант, переправились через Шельду и затем, двигаясь дальше по непроходимым местам, попытались вернуться в лагерь. Король же Эд преследовал их и настиг у Гальтеры (местоположение не выяснено). Однако норманны бросили добычу и, рассеявшись по лесам, спаслись и таким образом вернулись в лагерь. С приближением весны они покинули Нуайон и отправились на побережье, где провели всё лето; отсюда они двинулись к Маасу. Арнульф и Эд сплотили свои силы в борьбе с ними и, хотя Арнульф одержал уверенную победу, Эд потерпел поражение в округе Вермандуа и бежал.

Мятеж Бодуэна II Фландрского

В 892 году против короля открыто выступил Бодуэн (Балдуин) II, граф Фландрский. Он отказался приносить присягу верности Эду и захватил, без ведома короля, аббатство св. Ведаста, принадлежащее умершему к этому времени его родственнику Рудольфу. Бодуэн укрепился в крепости Аррас и приготовился к сопротивлению, несмотря на то, что епископы отлучили его от церкви. Поддержал его мятеж и граф Валкер (Вальтгар), один из его родственников. Он присвоил себе крепость Лан, которую получил от короля; но король осадил крепость и вскоре занял этот город. Валкера король не помиловал и велел отрубить ему голову. Король Эд, собрав войско, отправился как будто в Аррас; в действительности же он намеревался идти во Фландрию. Граф Бодуэн двинулся из Арраса по другой дороге, опередил короля и встал на его пути; король без какого-либо успеха вновь возвратился в свою страну.

Провозглашение королём Карла Простоватого

Явная слабость королевской власти привела к тому, что 28 января 893 году в соборе Сен-Реми в Реймсе в присутствии большого числа светских и духовных феодалов архиепископ Фулькон помазал на царствование короля Карла Простоватого, которому к тому времени исполнилось 14 лет. Мятежники называли Эда похитителем престола и говорили, что воюют за права последнего Каролинга — Карла Простоватого, сына Людовика II Заики. Король Эд, который в то время находился в Аквитании, двинулся с войском против мятежников. В апреле архиепископ Фулькон и граф Герберт, взяв с собой короля Карла, со всем войском выступили против Эда. Мятеж поддержали также Ричард Отенский, герцог Бургундии, брат Бозона Провансальского, Гильом I Благочестивый, герцог Аквитании, сын Бернара Плантвелю и Адемар. Все это завершилось тем, что каждая из сторон, ничего не добившись, возвратилась к себе. Карл со своими вернулся во Франкию, Эд же остался в Аквитании. Но во время сбора урожая король Эд внезапно появился в Нейстрии и принудил Карла и его сторонников покинуть королевство. Всё же в сентябре Карл со своими неожиданно прибыл в Нейстрию и, обменявшись послами, они с Эдом заключили между собой мир до Пасхи. Итак, король Эд отправился в Компьен; Карл же вместе с Фульконом возвратился в Реймс.

Война между Эдом и Карлом

В 894 году после Пасхи король Эд, собрав войско, двинулся против Реймса. Когда сподвижники Карла увидели, что у них недостаточно сил для сопротивления, они ночью ушли из города со своим королём, и отправились под защиту короля Арнульфа Каринтийского. Арнульф радушно принял своего родственника, уступил ему отцовское королевство и выделил для поддержки людей из Восточно-Франкского королевства. Возвращаясь от Арнульфа, они натолкнулись на Эда, который ожидал их с войском в своём королевстве на реке Эсн. Из-за того, что в войске Карла, посланном Арнульфом, было много вельмож, поддерживающих с королём Эдом дружеские отношения, войска разошлись без сражения. Король Эд остался в Нейстрии, Карл же отправился к герцогу Ричарду. Эд вторгся в Бургундию, намереваясь с помощью оружия положить конец спору. Хотя войска Эда сильно опустошили Бургундию, существенной победы они не достигли. Во время этих боевых действий Манассом (или Манассией), графом Шалона, одним из людей герцога Бургундии Ричарда, был ослеплён и низложен Теутбольд, епископ Лангра, родственник Карла Простоватого, принимавший участие в его коронации.

Арнульф вмешивается в спор двух королей

В 895 год король Арнульф, как самая значительная фигура на политическом небосклоне Европы в последние десятилетия IX в., решил в качестве арбитра вмешаться в спор двух королей и вызвал их к себе. Всё же сторонники Карла удержали своего короля от этой поездки и отправили Арнульфу Каринтийскому лишь своё посольство. Король Эд, напротив, двинулся в путь со своими сподвижниками и пришёл к королю Арнульфу, которому оказал великий почёт. Король же уважительно принял его и с радостью отослал обратно на родину.

Когда король Эд возвращался от Арнульфа, он встретил по пути архиепископа Фулькона, направлявшегося к Арнульфу. Тот едва успел спастись бегством, в то время, как граф Аделунг, сопровождавший его, был убит. Сторонники Карла отправились к Цвентибольду, незаконнорожденному сыну Арнульфа, королю Лотарингии и предложили ему часть королевства при условии, что он придёт и поможет своему родственнику Карлу. Цвентибольд и Карл пришли с войском и осадили Лан. Однако Цвентибольд, действуя в своих интересах, замыслил убить Карла. Граф Балдуин, его брат Рудольф, а также Райнер покинули Карла и перешли на сторону Цвентибольда. Когда сторонники Карла увидели, как уменьшается их число, они отправили к Эду послов и просили выделить Карлу и им часть королевства, какую тот пожелает, и снова помириться с ними. Король с готовностью согласился на это. Цвентибольд поспешно возвратился в своё королевство. Король же Эд пришёл в Корбье и дальше в Аррас и осадил крепость и монастырь св. Ведаста. Когда люди Балдуина увидели, что не могут сопротивляться ему, они попросили о мире, дали королю заложников и открыли ворота.

Попытка примириться с мятежниками

Со стороны Карла и его сторонников к Эду прибыли Герберт, граф Вермандуа, Херкенгер, граф Труа, и Хекфрид, граф Седани с переговорами о мире. А от Балдуина Фландрского прибыл его брат Роберт. Король повелел возвратить Роберту ключи от крепости, а всем своим людям покинуть её — так люди Балдуина снова получили крепость во владение. Король же велел идти из Арраса в Сен-Кантен и Перонну. Дело в том, что Рудольф Бургундский, организовав заговор, под покровом ночи отнял крепость Сен-Кантен у сына Теодериха. Но так как надвигалась зима, поход отложили до весны.

Король Эд перезимовал в Нейстрии, король же Карл на Мозеле. Из-за того, что сторонники Карла видели в Балдуине врага, ими повсюду были причинены опустошения в его владениях. Весь 896 год прошёл в различных собраниях. Король Эд созвал своих сторонников на собрание, поскольку хотел выделить Карлу часть королевства, которую они держали. Но граф Родульф сорвал всё это собрание; затем Герберт и Херкенгер, всё уже безвозвратно потеряв, отправились к королю Эду и лишь немногие остались с Карлом. После этого король Эд осадил крепость Сен-Кантен и Перонну и изгнал оттуда людей Родульфа. Архиепископ же Фулькон, который до сих пор оставался на стороне Карла, увидев, что со всех сторон окружён владениями верных Эду вельмож, поневоле пришёл к королю и принес присягу верности. Карл, услышав об этом, удалился в Лотарингию к Цвентибольду.

Вторжение норманнов

В это время норманны под предводительством своего вождя Хундео на пяти кораблях вошли в Сену. И так как король предпочёл решать другие дела, то заметно ухудшил своё положение и положение королевства. Родульф же, распалённый гневом из-за утраты крепостей, не прекращал разграблять аббатство Сен-Кантен, до тех пор, пока, наконец, не был убит Херибертом в битве. Норманны, численность которых к тому времени заметно увеличилась, вошли в Уазу и, не встречая сопротивления, укрепили лагерь в Шуази.

В 897 году норманны, не встречая сопротивления, отправились за добычей и дошли вплоть до Мааса. Когда же они возвращались обратно из своего грабительского похода, им повстречалось королевское войско; однако ничего не произошло. Всё же после этого норманны вновь оснастили свои корабли и возвратились в Сену, чтобы не столкнуться с войском короля и не оказаться в окружении. Здесь они оставались всё лето и грабили, не встречая отпора.

Мир с Карлом

Сторонники Карла, видя свою малочисленность и не имея надежного убежища, вновь направились к королю Эду, чтобы напомнить ему, что их сеньор является сыном его прежнего сеньора, то есть короля Людовика Заики, и поэтому надо уступить тому какую-то часть из отцовского наследства. Не с позиции материальной силы, а, вероятно, из слабости идеологического порядка, Эд принял Карла очень милостиво, простил его приверженцев и отдал Лан. Договорились также о том, что Карл наследует бездетному Эду. Также к королю пришёл граф Фландрии Балдуин II, побужденный королевским братом Робертом. Тот с честью принял его, а он в свою очередь исполнил все, что приказал ему король. Затем Эд отпустил его домой. Норманны же, надеясь на свою многочисленность, опустошали огнём и мечом все остальные части королевства. Тогда король, желая выкупить королевство, отправил к ним посольство и после заключения договора они пошли на Луару, чтобы перезимовать там. Король же Эд прибыл в крепость Ла Фер на Уазе и там тяжело заболел. И чувствуя себя день ото дня все хуже и хуже, он обратился ко всем с просьбой сохранить верность Карлу. И действительно, после кончины Эда 3 января 898 года в Ла Фере, Карл не встретил сопротивления со стороны его могущественного брата Роберта. Похоронен Эд в Сен-Дени.

Эд был женат на Теодраде де Труа, от которой имел 3-х сыновей: Рауля (родился около 882 году), Арнульфа (родился в 885 году) и Ги (родился в 888 году), но никто из них не прожил дольше пятнадцати лет.

Литература

• Эвд // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.krotov.info/acts/09/vedast.html Ведастинские анналы]
• Лот, Фердинанд. Последние Каролинги. — СПб.: изд. Евразия, 2001. — 320 с.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/CAPET.htm#Eudesdied898 KINGS OF FRANCE 888-898 and 922-936] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 28 июля 2010.

Отрывок, характеризующий Эд (король Франции)

– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.