Буден, Эжен

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Эжен Буден»)
Перейти к: навигация, поиск
Эжен Буден
Eugène Boudin

Эжен Буден
Место рождения:

Онфлёр

Место смерти:

Довиль

Гражданство:

Франция Франция

Влияние:

Барбизонская школа

Влияние на:

Клод Моне
импрессионизм

Награды:

Работы на Викискладе

Эже́н-Луи́ Буде́н (фр. Eugène-Louis Boudin; 12 июля 1824 — 8 августа 1898) — французский художник, предшественник импрессионизма. Будучи учителем К. Моне, оказал на него значительное влияние. Творчество Будена является связующим звеном между искусством его учителей — представителей барбизонской школы (Труайона, Милле, Коро и Теодора Руссо) и его последователей-импрессионистов.

Был связан с Барбизонской школой. Работал в Бретани, Бордо, Голландии и Венеции.





Биография

Буден родился 12 июля 1824 года в Онфлёре, старом портовом городке в Нормандии. Учился живописи в Гавре, затем в Париже у известного мариниста Эжена Изабе. Большую часть своей жизни Буден прожил на севере Франции; посещал Бельгию, Голландию, Италию.

Специального образования художник не получил. Пользовался советами Ж. Ф. Милле, К. Труайона, Т. Кутюра. На формирование его творческой манеры большое влияние оказала живопись Я. Б. Йонгкинда. Был первым учителем К. Моне в Гавре и оказал большое влияние на формирование его живописного метода.

В 1847 году Буден переезжает в Париж. В Лувре Буден копирует работы фламандских и голландских художников, пишет пейзажи окрестностей Парижа. Буден знакомится с художником Курбе и с поэтом Бодлером. На выставку 1850 года в Гавре он отправляет две свои картины. За эти работы он получает стипендию на три года. С 1859 года постоянный участник Салонов. С 1860 года художник жил в Онфлере. В 1881 году организовано несколько выставок Будена в Бостоне и Париже.[1]

Признание пришло к нему, когда он был уже смертельно болен. Умер в Довиле 8 августа 1898 года.

В 1892 году Буден был награждён орденом Почётного легиона.

Творчество

Ранние работы Будена представляют собой яркие сцены фешенебельной курортной жизни, исполненные в импрессионистической манере. Более поздние произведения — в основном морские пейзажи без изображений людей. В пейзажах с видами гаваней ему удалось передать состояние неба, тревожное перед штормом или ясное и чистое; море в них написано широкими мазками и наполнено множеством самых разных кораблей со сложной оснасткой. Хотя художник не считал себя импрессионистом, он принял участие в первой выставке импрессионистов, проходившей в 1874 году. Поэтичные работы Э. Будена, пронизанные влажным серебристым воздухом и скользящим мерцающим светом, оказали большое влияние на творчество многих французских импрессионистов. В 1860—1870-х годах создал лучшие свои произведения («Гавань и верфь в Трувиле», 1863, Национальная галерея искусств, Вашингтон; «Мол в Довилле», 1869; «Вид антверпенского порта», 1872; «Порт Бордо», 1874 — все в Лувре, Париж). Своеобразной маркой творчества Э. Будена служат его «пляжные» композиции, отличительными чертами которых является приглушенная цветовая гамма и быстрый импульсивный мазок («Кринолины на пляже в Трувиле», 1869, частное собрание, Париж; «Женщина в белом на пляже в Трувиле», 1869, Музей изящных искусств, Гавр; «Пляж в Трувиле», 1871, ГМИИ, Москва; «На пляже», начало 1890-х, Эрмитаж, Санкт-Петербург).

Напишите отзыв о статье "Буден, Эжен"

Примечания

  1. [www.hudojnik-impressionist.ru/boudin.htm Биография Эжена Будена. Картины]

Ссылки

  • [impressionnisme.narod.ru/BOUDIN/biograph_boudin.htm Биография художника]

Отрывок, характеризующий Буден, Эжен

– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»