Оздамар, Эмине Севги

Эмине Севги Oздамар
Emine Sevgi Özdamar
Дата рождения:	10 августа 1946(1946-08-10) (77 лет)
Место рождения:	Малатья, Турция
Род деятельности:	актриса, театральный режиссёр, писательница
Премии:	премия Ингеборг Бахман (1991), премия Клейста (2004), Берлинская художественная премия (2009)

Эмине Севги Оздамар, Эздамар (нем. Emine Sevgi Özdamar, 10 августа 1946, Малатья) — немецкая актриса, театральный режиссёр и писательница турецкого происхождения.

Биография

С детских лет играла в театре. В 1965 приехала в Германию, работала на фабрике в Берлине. В 1967—1970 училась в театральной школе в Стамбуле. С 1976 живёт в Германии. Работала помощником режиссёра в театре Фольксбюне (Восточный Берлин), была с театром в Париже и Авиньоне, затем работала в театрах Бохума и Франкфурта. Выступала в постановках Маттиаса Лангхоффа и Бенно Бессона. Сыграла несколько ролей в кино. В 1982 начала публиковать пьесы и прозу.

Произведения

• Karagöz in Alamania (1982, драма, пост. автором во Франкфурте, 1986)
• Родной язык/ Mutterzunge (1990, рассказы; англ. пер. 1994, исп. и голл. пер. 1996)
• Keleoğlan in Alamania (1991, драма)
• Жизнь - караван-сарай с двумя дверьми, я вошла в одну и вышла в другую/ Das Leben ist eine Karawanserei, hat zwei Türen, aus einer kam ich rein, aus der anderen ging ich raus (1992, автобиогр. роман; тур. и голл. пер. 1993, норв. пер. 1995, фр. пер. 1997, греч. пер. 1999, англ. пер. 2000)
• Мост через бухту Золотой Рог/ Die Brücke vom Goldenen Horn (1998, роман; голл. пер. 1999, исп. и фр. пер. 2000, англ., пол., греч. пер. 2007)
• Der Hof im Spiegel (2001, рассказы; тур. пер. 2012)
• Seltsame Sterne starren zur Erde (2003, роман; исп. пер. 2005, тур. и дат. пер. 2012)
• Perikizi. Ein Traumspiel (2010, драма)

Признание

Проза Оздамар переведена на многие языки. Писательница получила премии Ингеборг Бахман (1991), за роман «Жизнь — это караван-сарай…»), Адельберта фон Шамиссо (1999), Клейста (2004), Берлинскую художественную премию (2009) и др. С 2007 она — член Немецкой академии языка и поэзии.

Литература

• Horrocks D., Kolinsky E. Turkish culture in German society today. Providence: Berghahn Books, 1996.
• Konuk K. Identitäten im Prozess: Literatur von Autorinnen aus und in der Türkei in deutscher, englischer und türkischer Sprache. Essen: Die Blaue Eule, 2001
• Bird S. Women writers and national identity: Bachmann, Duden, Özdamar. Cambridge; New York: Cambridge UP, 2003
• Kocadoru Y. Geçmişten günümüze Almanya’da Almanca yazan Türkler ve Emine Sevgi Özdamar. Eskişehir: Yüksel Kocadoru, 2003
• Weber A. Im Spiegel der Migrationen: Transkulturelles Erzählen und Sprachpolitik bei Emine Sevgi Özdamar. Bielefeld: Transcript, 2009

Публикации на русском языке

• Мост через бухту Золотой Рог/ Пер. Марины Кореневой и Михаила Рудницкого. СПб: Амфора, 2004
• Дорогой Бессон// Минуя границы: Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают. М.: Текст, 2009, с.130-141

Ссылки

• [www.literaturfestival.com/bios1_3_6_705.html (англ.)]
• [www.kuenstlerinnenpreis.nrw.de/oezdamar/oezdamar.html (нем.)]
• [www.taz.de/index.php?id=archiv&dig=2004/11/20/a0257 (нем.)]
• [www.taz.de/index.php?id=archiv&dig=2007/03/17/a0003 (нем.)]
• [www.imdb.com/name/nm0644356 Страница] на сайте IMDB
• [magazines.russ.ru/authors/e/ezdamar Страница] в Журнальном зале

Отрывок, характеризующий Оздамар, Эмине Севги

Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.