Эйблман против Бута

United States v. Booth
Верховный суд США
Закрыто 7 марта, 1859
Полное название	Stephen V. Ableman, plaintiff in error v. Sherman M. Booth; and United States, plaintiff in error v. Sherman M. Booth
Источник	62 U.S. 506 (ещё)
Суть иска	{{{Требования}}}
{{{Решение}}}
Мнения
Большинство	Тони

«Эйблман против Бута» (англ. Ableman v. Booth) — прецедентное дело в Верховном суде США (1859)

В 1854 редактор-аболиционист Шерман М. Бут был арестован по обвинению в нарушении Закона о беглых рабах 1850 года, поскольку подстрекал к побегу большую группу чернокожих рабов в штате Висконсин, находившихся в собственности федерального чиновника Стивена В. Р. Эйблмана. Бут апеллировал к Верховному суду штата Висконсин, который признал федеральный закон противоречащим Конституции США и приказал освободить Бута. Тогда Эйблман обратился в Верховный суд США, который в своём решении подтвердил конституционность Закона о беглых рабах 1850 и указал, что решение Верховного суда штата Висконсин, освободившего Бута от ответственности за нарушение закона, противоречит Конституции. Указывалось также, что суд штата не вправе начать судебное преследование заключённого, содержащегося под стражей в федеральной тюрьме. В решении чётко разграничивалась компетенция судов федерального и штатного уровня, устанавливалось верховенство федеральных органов власти над штатными. Это дело также продемонстрировало, насколько аболиционисты Севера были возмущены принятием Закона о беглых рабах.

Отрывок, характеризующий Эйблман против Бута

«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.