Эвери, Генри

Генри Эвери
Henry Every, Henry Avery, Henry Evarie
Генри Эвери, сопровождаемый рабом. Гравюра восемнадцатого века
Имя при рождении:	англ. Henry Bridgeman
Род деятельности:	пират
Дата рождения:	23 августа 1659(1659-08-23)
Место рождения:	Newton Ferrers, 9,7 км от Плимута, Девоншир, Англия
Подданство:	Англия
Дата смерти:	1699(1699)
Место смерти:	Корабль Эвери.
Супруга:	Дороти Артер (Dorothy Arther), Фатима, дочь Великого Могола Мухйи уд-Дин Абу-л-Музаффар Султан Мухаммад Аурангзеба

Генри Эвери, прозвища Архипират и Долговязый Бен (23 августа 1659, Newton Ferrers, 9,7 км от Плимута, Девоншир — 1699) — пират, прозванный «одним из самых успешных буканьеров и джентльменов удачи».

Жизнь

Родился в деревне Newton Ferrers, Девоншир, в 9,7 км юго-восточнее Плимута. Был сыном капитана английского флота. С малых лет грезил морем и далёкими путешествиями. Юнгой он попал на торговый корабль, который ходил в Вест-Индию. В 1694 году получил назначение первым помощником на большой 30-пушечный фрегат «Сharles II», который направлялся в Вест-Индию грабить французские суда. Это был корсарский корабль, капитану которого испанское правительство выдало каперский патент (Англия и Испания тогда являлись союзниками, и Британия не возражала, когда испанский король нанимал английских корсаров себе на службу).

7 мая 1694 года на судне вспыхнул мятеж, вызванный длительной невыплатой жалованья (команде не платили уже восемь месяцев). Капитану предъявили ультиматум: или встать на путь пиратства, или покинуть свой пост. Тот отказался, и тогда новым капитаном был провозглашён бывший первый помощник капитана Эвери. Высадив капитана и нескольких его сторонников на шлюпку, команда захватила корабль и вышла в море под пиратским флагом. Корабль переименовали в «Fancy» («Воображение»).

Став предводителем пиратов, Эвери решил плыть, обогнув мыс Доброй Надежды, в Индийский океан, надеясь встретить там богатые торговые арабские и индийские суда. По пути он захватил три английских корабля у островов Зелёного Мыса и два — датских пиратов. Через некоторое время он достиг Мадагаскара.

Пиратская эскадра провела на Мадагаскаре около двух месяцев. Эвери встретился там со знаменитым пиратом Томасом Тью. Он разбойничал в местных водах на двух небольших быстроходных шлюпах. Тью предложил отправиться к Аравийскому побережью: он сообщил, что в Красное море вскоре должна прибыть флотилия судов индийских паломников, ежегодно направляющихся в Мекку. В море вышла пиратская флотилия из 6 кораблей под общим командованием Эвери. Вскоре один из кораблей, ввиду тихоходности, был сожжён (его экипаж перешёл на «Fancy»). Потом отстал ещё один. К моменту перехвата индийского каравана у пиратов было 4 судна против 25 индийских. В первый день пираты, после недолгого сражения, захватили второй по величине корабль индийцев, «Фат-Махмамади», а потом, через несколько дней преследования, крупнейший — «Ганг-и-Савай».

Борта «Воображения» и «Ганг-и-Савая» находились почти вровень, и пиратам не было необходимости забрасывать верёвки. Они клали мостки, по которым перебирались на палубу судна Империи Великих Моголов. Генри Эвери бился в первых рядах нападающих. Индийцы отчаянно оборонялись, но потом сдались. Впоследствии добыча пиратов оказалась неслыханной: 9 миллионов рупий (примерно 600 тысяч фунтов, не считая драгоценностей и изделий из золота и серебра. Добычей Эвери стала и дочь Великого Могола Фатима (по другим данным — Джаландхар), которая со своими служанками совершала паломничество в Мекку. Спустя некоторое время Эвери официально женился на ней.

Развернулась настоящая международная охота за «Воображением». Голова Эвери была оценена Лондоном в 500 фунтов стерлингов. Ещё столько же пообещал падишах (император) Великих Моголов тому, кто доставит ему пирата живым или мёртвым. Однако захватить Эвери не удалось.

В 1695 году «Воображение» покинул мадагаскарские берега и взял курс в Карибское море. В районе Кейптауна фрегат повстречал английскую эскадру. Эвери не подчинился приказу спустить паруса и лечь в дрейф. Он решил не вступать в бой и, пользуясь преимуществом скорости, оторвался от погони и скрылся. После недолгой остановки на безлюдном острове Вознесения достиг Багамских островов, где пираты доделили добычу, продали корабль и распрощались. Однако группа из 75 человек, во главе с Эвери, позже переселилась в США, где в Бостоне Эвери попробовал зажить частной жизнью бизнесмена. Однако вскоре разорился и, купив новые документы, вернулся в Британию.

Дальнейшая его судьба неизвестна. По одним сведениям, он снова вышел в море и вскоре погиб в сражении. По другим, он разорился и умер в нищете.

Интересные факты

Существует версия, что Генри Эвери послужил прообразом героя книги Даниэля Дефо «Жизнь и приключения славного капитана Сингльтона», на основе которой Чарльз Джонсон написал впоследствии комедию «Пират-счастливчик».

В видеоигре Uncharted 4: A Thief's End главные герои ищут Сокровища Генри Эвери.

Появление в литературе и играх

• David Cordingly, ‘Avery, Henry (bap. 1659, d. 1696?)’, Oxford Dictionary of National Biography, Oxford University Press, 2004
• The Pyrates, George MacDonald Fraser, William Collins & Sons, 1983, ISBN 0-330-28390-1
• J. Franklin Jameson, Privateering and Piracy in the Colonial Period: Illustrative Documents, New York: A.M. Kelley, 1923.
• Douglas Botting, The Pirates, Time-Life Books, 1978.
• E T Fox «King of the Pirates: The Swashbuckling Life of Henry Every» Tempus 2008 ISBN 9780752447186
• Энциклопедия «Пираты и разбойники», Москва, издательство «Росмэн», 2001.
• игра "Uncharted 4", Генри Эвери является ключевой исторической личностью в этой части серии, Naughty Dog, 2016

Ссылки

• [www.privateers.ru/notorious-persons/avery-henry.html ВЕСЕЛЫЙ РОДЖЕР — история морского разбоя — Эвери, Генри]

Отрывок, характеризующий Эвери, Генри

Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.