Эйе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фараон Древнего Египта
Тутанхамон Хоремхеб
Эйе
XVIII династия
Новое царство

Голова из Амарны, приписываемая Эйе
Хронология
  • 1325 — 1321 гг. (4 года) — по Ю. фон Бекерату
  • 1338 — 1334 гг. (4 года) — по Э. Хорнунгу
  • 1339 — 1335 гг. (4 года) — по Р. Паркеру
  • 1324 — 1321 гг. (3 года) — по Э. Ф. Венте
  • 1331 — 1327 гг. (4 года) — по K. A. Китчену
  • 1323 — 1319 гг. (4 года) — по Р. Крауссу
  • 1309 — 1305 гг. (4 года) — по W. Helck
Захоронение Долина Царей (гробница WV23)
Эйе на Викискладе

Эйе (иначе Ай, Аи, Эй, Эи, Хайа) — сановник амарнского периода, ставший впоследствии фараоном Древнего Египта, правивший приблизительно в 1323 — 1319 годах до н. э., согласно традиции, относится к XVIII династии.





Царствование

Приход к власти

Исторические документы и памятники, которые могли бы быть явно приписаны Эйе, редки, и не только из-за непродолжительного времени его правления, но также и потому что его преемник, Хоремхеб, проводил мероприятия по повсеместному уничтожению имён, как Эйе, так и других фараонов, связанных с непопулярным, заслужившим проклятие в глазах египтян Амарнским периодом.

Происхождение и начало карьеры Эйе точно не выяснены. Он, как кажется, был уроженцем города Апу (известен также как Хент-Мин; греч. Панополь или Хеммис; ныне Ахмим), главного города 9-го нома Верхнего Египта. Именно в этом городе, во время своего краткого царствования Эйе выстроил храм, посвященный местному богу Мину. Эйе был женат на Тии — кормилице фараона Эхнатона. Эта Тии, называемая в надписях «высокая кормилица», «мать, вскормившая божественного», «одевавшая царя», видимо, пользовалась особым расположением Эхнатона. Богатство её дома росло необычайно, до такой степени, как говорит наивно египетский документ, что жители города перешептывались об этом часто на ухо.

Существует предположение, что Эйе мог быть сыном Юя (Йуйя) Yuya, также происходящего из Ахмима, жреца при храме Мина и заведующего скотными дворами этого храма. Этот Юя и его жена Туя были, как известно, отцом и матерью Тийи, главной жены Аменхотепа III. Таким образом, Эйе мог быть братом Тийи, шурином Аменхотепа III и дядей по материнской линии Эхнатона. В пользу этой теории свидетельствует видимое сходство изображений приписываемых Эйе с сохранившейся мумией Юя, а также похожесть их имён.

Возможно также, что Эйе и его жена Тии были родителями главной жены Эхнатона Нефертити. Однако, упоминание о таком родстве с провинциалами отнюдь не льстило бы царице. Тии в официальных надписях именовалась всего лишь «кормилицей Нефертити, великой супруги царя», в то время как Мутнеджмет, младшая сестра Нефертити, открыто именовала Тии матерью.

Эти две теории взаимно неисключаемы, и в любом случае объясняют, каким образом Эйе пробился в высшие круги власти. Уже в царствование Эхнатона Эйе носил высокие титулы «носителя опахала по правую руку царя, главного из друзей царя», «начальника всех коней владыки обеих земель», «личного писца царя». Эйе был ревностным приверженцем Эхнатона и пропагандируемому последним культу Атона, о чём наглядно свидетельствует «Гимн Атону», начертанный на стене его гробницы в Амарне.

В последние годы царствования Эхнатона, имя Эйе не упоминается, равным образом, как и в правление Семнехкара. Но при Тутанхамоне он снова встречается в должности верховного сановника — чати (визиря), который при малолетнем фараоне сосредоточил в своих руках всю реальную власть.

После смерти Тутанхамона, его вдова Анхесенамон, пытаясь сохранить свои права на престол, просила хеттского царя Суппилулиуму I прислать ей в мужья одного из своих сыновей. Хеттский царь уступил просьбам Анхесенамон и послал ей в мужья своего сына Цаннанцу. Но царевича по пути убили, возможно, по приказанию полководца Хоремхеба, лелеявшего далеко идущие надежды, которые осуществить сразу он был не в состоянии. Надо полагать, что Эйе, бывший тогда визирем Южного Египта, знал о переписке Анхесенамон с Суппилулиумой. Более того, быть может, она велась по его инициативе, так как, выдав замуж молоденькую вдову за чужеземца, не знающего ни местных обычаев, ни порядков, он мог бы ещё надолго сохранить фактическую власть. Попытка сближения с хеттами, очевидно предпринятая по инициативе Эйе, провалилась. Суппилулиума, разгневанный гибелью сына, вторгся в пределы египетских владений. В Сирии, в районе Амка (южнее Кадеша) встретились египетские и хеттские войска, но решающего сражения не произошло, так как в хеттском войске от египетских пленных вспыхнула чума. Хетты вынуждены были отступить.

Не исключена возможность, что именно Хоремхебу пришлось руководить отражением хеттов. Это, естественно, в какой-то мере, отвлекло его от непосредственного участия в борьбе за наследие Тутанхамона. В результате к власти пришёл престарелый Эйе, закрепивший свои права на престол, по всей вероятности, женитьбой на Анхесенамон, годившейся ему, по крайней мере, во внучки. Правда, некоторые историки отрицают этот брак, несмотря на то, что сохранилось кольцо, где их картуши стоят рядом. Все эти события протекали, очевидно, весьма быстро, потому что на фресках в погребальном покое Тутанхамона, Эйе уже изображен со всеми регалиями фараона, а между кончиной Тутанхамона и временем их написания прошло всего несколько месяцев.

Попытка возродить былое величие страны

Местом пребывания царя, по имеющимся скудным данным, оставался Мемфис. Эйе делал вид, что воскрешает боевые традиции царей-воителей. При нём постоянная фараоновская титулатура вновь зазвучала воинственно, чего не наблюдалось в предшествующие царствования. Однако, помимо наименования «могучий силою, подавляющий северо-восток» и изображения в виде грозного стрелка из лука на колеснице, известий о воинских подвигах престарелого фараона как будто бы нет. Эйе довершил начатое при Тутанхамоне украшение храма в Сульбе в Нубии, где были установлены два великолепных изваяния льва из розового гранита. В то же время Эйе совершил весьма неблаговидный поступок, присвоив себе две незаконченные статуи усопшего царя.

Сохранилось множество записей, датированных 3-им годом правления Эйе (в частности, на плите фиванского номарха Ра-мосе). Позднейший известный нам год правления Эйе — 4-й.

Помимо того, что была разрушена новая гробница Эйе (WV23), сооруженная по традиции Нового царства на западе Долины царей, саркофаг Эйе был разбит на множество осколков; однако, крышка саркофага осталась нетронутой и была открыта в 1972.

Культурное влияние

Перипетии перехода власти от Эхнатона до Хоремхеба описаны в трилогии Жеральда Мессадье «Бури на Ниле», а также романах Сергея Шаповалова «Ликующий на небосклоне»[1] и «Живущий правдой»

Напишите отзыв о статье "Эйе"

Примечания

  1. [magru.net/pubs/3082/Likuyuschiy_na_Nebosklone Ликующий на Небосклоне]. Magru. Проверено 15 апреля 2016.

Литература

  • История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
  • [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
XVIII династия
Предшественник:
Тутанхамон
фараон Египта
ок. 1323 — 1319 до н. э.
Преемник:
Хоремхеб


Отрывок, характеризующий Эйе

– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»