Эйзенштадт, Шмуэль

Шмуэль Ной Эйзенштадт
Shmuel Noah Eisenstadt
Ш.Н.Эйзенштадт, март 2008
Дата рождения:	10 сентября 1923(1923-09-10)
Место рождения:	Варшава
Дата смерти:	2 сентября 2010(2010-09-02) (86 лет)
Место смерти:	Тель-Авив
Страна:	Израиль Израиль
Научная сфера:	социология
Место работы:	Еврейский университет
Альма-матер:	Еврейский университет
Награды и премии:	Премия Израиля по социальным наукам (1973), Премия Бальцана (1988), Премия Макса Планка (1994), Премия Амальфи (2001), Премия Хольберга (2006)

Шмуэль Ной Эйзенштадт или Айзенштадт (англ. Shmuel Noah Eisenstadt, 10 сентября 1923, Варшава — 2 сентября 2010) — американский и израильский социолог, специалист в области сравнительных исследований цивилизаций и общетеоретических проблем развития, революции и модернизации.

Биография

Родился в семье Михаила Айзенштадта и Розы Борухин. В начале 1930-х с овдовевшей матерью переселился в Иерусалим. В 1940 году поступил в Еврейский университет, окончил факультет социологии.

В 1959—1990 — профессор социологии Еврейского университета. Преподавал также в Чикаго, Гарварде, Стэнфорде, Цюрихе, Берне, Вене, Гейдельберге.

Научные интересы

Основная область занятий — сравнительное исследование цивилизаций Запада и Востока в контексте перехода от традиционных обществ к модерным. В этом смысле его интересуют проблемы инициативных групп и протестных движений, вносящих идеи социальных перемен, механизмы институционализации и воспроизводства изменений, в том числе — от поколения к поколению.

Эйзенштадт как социолог сложился под воздействием структурного функционализма, одним из его преподавателей был Эдвард Шилз. Он развивал идеи Макса Вебера о харизме и её роли в становлении социальных институтов, представления Карла Ясперса об осевом времени.

Вклад в политическую теорию

Работы Шмуэля по проблематике модернизации способствовали тому, что другие представители социальных наук отказались от прямого противопоставления современного и традиционного обществ, а также заинтересовались изучением традиционных и переходных обществ, кризисных явлений в ходе модернизационных процессов.

Эйзенштадт дал новую жизнь теории модернизации, зародившейся в середине XX в., связывая модернизацию с культурно-историческими особенностями и с последствиями революций в государствах. Шмуэль Эйзенштадт выдвинул концепцию множественной модернизации, в основе которой лежит идея, что модернизация и вестернизация — это не одно и то же, западный образец является лишь одним из вариантов, и модернизации в разных странах и культурах может идти различными путями. Современная цивилизация — это отличный тип цивилизации. Представление о современности как об отличной цивилизации подразумевает, с точки зрения Эйзенштадта, что ядро современности — это кристаллизация и развитие способа или способов интерпретации мира, иных культурных программ, развитие набора или наборов новых институциональных формирований. Эйзенштадт утверждал, что для того, чтобы понять современный мир и объяснить его историю, необходимо понять множественность культурных программ и культурных образцов модернизации.

Модернизация проходила мирным путем, но чаще через путь выливающихся конфликтов и конфронтаций. Важным элементом модернизации стали революции.

«Великие („классические“) революции: Английская, Американская и Французская революции, позднее — Китайская, Русская и Вьетнамская революции, возможно, также другие, такие как, Турецкая революция, изменили мир. Они были тесно связаны с развитием современного мира, современной цивилизации».

Первые революции имели место в христианской цивилизации: европейские в его протестантских и католических проявлениях; Русская — в зоне Восточного христианства. Китайская и Вьетнамская революции произошли в странах конфуцианской цивилизации. Т.о. Эйзенштадт приводит к выводу, что все эти революции произошли в т. н. Осевых цивилизациях. При этом под Осевыми Цивилизациями Эйзенштадт подразумеваетиду «те цивилизации, которые кристаллизовались в течение тысячи лет от 500 г. до н. э. до первого века Нашей эры».

Признание

Член Американской академии искусств и наук, почетный доктор Варшавского университета, почетный доктор Гарварда. Лауреат премии Бальцана (1988), премии Макса Планка (1994), премии Амальфи (2001), Международной премии Хольберга (2006) и других наград.

Избранные труды

• From generation to generation; age groups and social structure (1956)
• The Political System of Empires (1963)
• Essays on comparative institutions (1965)
• Modernization, Protest, and Change (1966)
• Protestant ethic and modernization; a comparative view (1968)
• Post-Traditional society (1972)
• Traditional patrimonialism and modern neopatrimonialism (1973)
• Revolution and the Transformation of Societies (1978)
• Patrons, Clients and Friends: Interpersonal Relations and the Structure of Trust in Society (1984, with Luis Roniger)
• European Civilization in a Comparative Perspective (1987)
• Japanese Civilization — A Comparative View (1996)
• Paradoxes of democracy: fragility, continuity, and change (1999)
• Fundamentalism, Sectarianism, and Revolution: The Jacobin Dimension of Modernity (2004)
• 'Multiple Modernities': Der Streit um die Gegenwart (2007)

Публикации на русском языке

• Эйзенштадт, Ш. «Осевая эпоха»: возникновение трансцендентных видений и подъем духовных сословий// Ориентация — поиск: Восток в теориях и гипотезах. — М.: Наука, 1992
• Эйзенштадт, Ш. Конструктивные элементы великих революций: Культура, социальная структура, история и человеческая деятельность // THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. — Т. 1. Вып. 2. — С. 190—212
• Эйзенштадт, Ш. Культура, религия и развитие в североамериканской и латиноамериканской цивилизациях // Международный журнал социальных наук. — 1993. — № 1
• Эйзенштадт, Ш. Прорывы «осевого времени»: их особенности и происхождение// Современные теории цивилизаций. Вып. 3. — М.: Наука, 1995
• Эйзенштадт, Ш. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Eras/55.php Новая парадигма модернизации] // Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия: Учеб. пособие для студентов вузов. / Сост., ред. и вступ. ст. Б. С. Ерасов. — М.: Аспект Пресс, 1998. — С. 470—479. — 556 с. ISBN 5-7567-0217-2.
• Эйзенштадт, Ш. Революция и преобразование обществ: Сравнительное изучение цивилизаций. — М.: Аспект-Пресс, 1999
• Эйзенштадт, Ш. [magazines.russ.ru/nz/2010/6/e4.html Срывы модернизации] // «Неприкосновенный запас». — 2010. — № 6.(74)

Литература

• Comparative social dynamics: essays in honor of S.N. Eisenstadt/ Erik Cohen, Moshe Lissak, Uri Almagor, eds. Boulder: Westwiew Press, 1985
• Дубин Б. В. Культурные ориентации, идеологические группы и динамика традиционных обществ в работах Ш. Эйзенштадта// Критический анализ буржуазных теорий модернизации. М.: ИНИОН АН СССР, 1985. — С. 227—240

Отрывок, характеризующий Эйзенштадт, Шмуэль

– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.