Эйзенштейн в Гуанахуато

Эйзенштейн в Гуанахуато
Eisenstein in Guanajuato
Жанр	драма, биография
Режиссёр	Питер Гринуэй
Продюсер	Фемке Волтинг, Бруно Феликс, Сан Фу Малта, Кристина Веласко (Cristina Velasco), Хорхе Санчес (Jorge Sanchez)
Автор сценария	Питер Гринуэй
В главных ролях	Эльмер Бек (Elmer Bäck)
Оператор	Рейнир ван Брюммелен
Кинокомпания	«Submarine» (Голландия), «Fu Works» (Голландия), «Fandango Films» (Мексика), «Climax Films» (Бельгия), «Superprod» (Франция), при поддержке «Nederlands Filmfonds»
Длительность	90–120 минут
Бюджет	4 млн €
Страна	Нидерланды Мексика Бельгия Франция
Язык	Английский
Год	2015
IMDb	ID 1702429
Выход фильма «Эйзенштейн в Гуанахуато» (оригинальное название — Eisenstein in Guanajuato)

К:Фильмы 2015 года

«Эйзенштейн в Гуанахуато» — полнометражный фильм Питера Гринуэя, мировая премьера которого состоялась 11 февраля 2015 года в рамках основной конкурсной программы 65-го Берлинского кинофестиваля. Согласно замыслу Гринуэя, фильм — своеобразный биопик о советском режиссёре Сергее Эйзенштейне. Кадры хроники сочетаются с поставленными сценами и вставками разного рода, в том числе анимационными, основанными на рисунках Эйзенштейна.

Работа над фильмом

Замысел фильма начал формироваться приблизительно в 2006 году, когда Гринуэй стал исследовать путешествие Эйзенштейна по Мексике. Названию «Эйзенштейн в Гуанахуато» предшествовало «10 дней, которые потрясли Эйзенштейна», придуманное по аналогии со вторым названием фильма Эйзенштейна «Октябрь» — «10 дней, которые потрясли мир».

Внешние изображения
	[twitchfilm.com/assets_c/2015/02/E_IN_G_POSTER30x40-thumb-2244x2992-53417.jpg Официальный плакат фильма]

Поиск средств для «Эйзенштейна в Гуанахуато», в отличие от «Гольциуса и Пеликаньей компании», не оказался для Гринуэя столь затруднительным. Продюсерами фильма стали голландцы Фемке Волтинг и Бруно Феликс, которые уже работали с Гринуэем над фильмом «Рембрандт. Я обвиняю!»

25 ноября 2011 года Питер Гринуэй прибыл в Мексику для подготовительной работы над фильмом. Изучая локации будущего фильма, Гринуэй по следам Эйзенштейна побывал в Гуанахуато, Мехико и Оахаке, осматривая площади, улицы, храмы, посещённые Эйзенштейном. В поисках неких архивных материалов, Гринуэй также посетил дом-музей Фриды Кало и Диего Риверы, который, по словам мексиканского продюсера фильма Кристины Веласко (Cristina Velasco), является важным местом действия фильма. Гринуэй также провёл пробы некоторых мексиканских актёров. По итогам визита было объявлено, что в январе 2012 года вместе с оператором-постановщиком Рейниром ван Брюммеленом Гринуэй снимет в Мексике первые сцены фильма (на IMDb датой начала съёмок было неверно указано 1 декабря 2011 года). Основную же часть материала Гринуэй намеревался снять в Гуанахуато в июле 2012-го, во время работы международного кинофестиваля «Expresión en Corto».

14 декабря 2011 года, во время визита в Москву, Гринуэй сообщил, что по условиям контракта «обязан взять на главную роль американского артиста». Тем не менее, в июне 2012 года в Санкт-Петербурге и в июле 2012-го в Одессе Гринуэй провёл кастинги русских актёров на роль Эйзенштейна. Поскольку создатели фильма намеревались использовать большое количество фотохроники и фотографий Эйзенштейна, а также сыграть на том, чтобы часть снятого материала выглядела как кинохроника, Гринуэю требовалось достаточно хорошее портретное сходство, что осложняло поиски актёра. Другим обязательным требованием было знание английского языка.

Затянувшийся пост-продакшн «Гольциуса» и поиски актёра на роль Эйзенштейна отсрочили съёмки до ноября — декабря 2012 года. Впоследствии съёмки были отсрочены ещё раз — до осени 2013 года. В сентябре 2013-го появляется информация о том, что съёмки начнутся в ноябре, а основной съёмочной площадкой выбрано Сан-Мигель-де-Альенде.

22 ноября 2013 года в Лугано Питер Гринуэй встретился с генеральным директором Госфильмофонда России Николаем Бородачёвым, мэром Лугано Марко Боррадори и Арминио Шолли, владельцем галереи «Иль Ривеллино» (Локарно). Эта встреча впоследствии привела к развитию проекта об Эйзенштейне и началу работы Гринуэя над приквелом «Рукопожатие Эйзенштейна». В январе 2015 года в прессе появились сообщения о том, что сценарий фильма «Рукопожатие Эйзенштейна» возвращён на доработку Питеру Гринуэю. Причиной послужили включённые в сценарий детали личной жизни Эйзенштейна, в частности, упоминания о его нетрадиционной сексуальной ориентации. Как пояснил Бородачёв, в случае, если Питер Гринуэй откажется переделывать сценарий, российская сторона не будет участвовать в проекте. Позднее Бородачёв пояснил, что разногласия носят иной характер, и речь не шла о закрытии проекта.

В середине декабря издательством «Dis Voir» анонсирован выход книги со сценарием фильма.

20 декабря 2013 года Питер Гринуэй и оператор-постановщик Рейнир ван Брюммелен прилетели на несколько дней в Мексику для работы над фильмом. Сразу после прибытия Гринуэй и Брюммелен отправились в музей мумий Гуанахуато, где с семи вечера до полуночи снимали экспонаты. Одновременно в городе был открыт кастинг на второстепенные роли. В последующие дни Гринуэй вместе с Брюмелленом ездили по окрестностям Гуанахуато и Сан-Мигель-де-Альенде, в очередной раз изучая локации: театр имени Хуареса, сад Хардин-де-ла-Унион, город-призрак Минераль-де-ла-Лус, копи ла-Валенсиана, гору Серро-де-ла-Буфа и другие места. На время рождественских праздников Гринуэй сделал перерыв и вернулся в Амстердам. В это же время становится известно, что роль Эйзенштейна получил финский актёр Эльмер Бак. Также в фильме участвуют Расмус Слятис и Якоб Ёхрман, коллеги Бака по финскому театру «Новая рампа» (Nya Rampen).

7 января 2014 года Гринуэй публикует в «Фейсбуке» первые кадры из снимающегося фильма, а 23 января возобновляет съёмки в Гуанахуато. Фильм снимается как в интерьере, так и на натуре. Съёмки в Мексике завершились 22 февраля.

27 июля в галерее Словацке-музеума (Угерске-Градиште, Чехия) Гринуэй открыл собственную выставку «Эйзенштейн в Гуанахуато (рисунки к будущему фильму)». Пятьдесят выставленных работ были вдохновлены артефактами культур доколумбовой Америки. В это время Гринуэй планирует показать фильм на Берлинском кинофестивале.

11 августа в швейцарском городе Аскона Питер Гринуэй рассказывает о своих проектах, посвящённых Эйзенштейну, и впервые показывает 3,5-минутный трейлер «Эйзенштейна в Гуанахуато».

В сентябре в Хельсинки Гринуэй провёл съёмку дополнительных сцен с участием Эльмера Бека и Луиса Альберти.

15 декабря выходит пресс-релиз дирекции Берлинского кинофестиваля, официально сообщающий об участии «Эйзенштейна в Гуанахуато» в конкурсной программе Берлинале.

27 января становится известно, что мировая премьера фильма состоится 11 февраля.

2 февраля обнародован официальный постер.

8 февраля в сети появился официальный трейлер фильма.

Книга

31 января 2014 года французское издательство «Dis Voir» издало книгу «Эйзенштейн в Гуанахуато. 10 дней, которые потрясли Эйзенштейна». На 83 страницах опубликован литературный вариант сценария, написанного Питером Гринуэем. Книга вышла одновременно с двумя другими сценариями Гринуэя — «Любовь питают музыкой» и «Кукла ОК» (история об австрийском художнике Оскаре Кокошке и его любви к вдове Густава Малера Альме).

Актёрский состав

• Русская сторона:
  • Сергей Эйзенштейн, русский кинорежиссёр — Эльмер Бек / Elmer Bäck
  • Григорий Александров, сценарист и ассистент Эйзенштейна — Расмус Слятис / Rasmus Slätis
  • Эдуард Тиссэ, оператор Эйзенштейна — Якоб Эрман / Jakob Öhrman
  • Всеволод Мейерхольд — Райно Ранта / Raino Ranta
• Мексиканцы:
  • Хорхе Паломино-и-Каньедо, мексиканский учёный / Jorge Palomino y Cañedo — Луис Альберти / Luis Alberti
  • Консепсьон Каньедо, жена Хорхе / Concepción Cañedo — Майя Сапата / Maya Zapata
• Продюсеры Эйзенштейна:
  • Хантер С. Кимбро, шурин Эптона Синклера / Hunter S. Kimbrough — Стелио Саванте / Stelio Savante
  • Мэри Крэйг Синклер, жена Эптона Синклера / Mary Craig Sinclair — Лиза Оуэн / Lisa Owen
• Остальные персонажи:
  • Альба, одна из присутствующих в ресторане / Alba — Монтсеррат де Леон / Montserrat de León
  • Мерседес, горничная в гостинице / Mercedes — Сара Хуарес / Sara Juárez

Сюжет

В октябре 1931 года маститый кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн, которому на тот момент тридцать три года, всё ещё девственник, путешествует по Мексике, работая над фильмом «Да здравствует Мексика!» (¡Que viva México!), финансируемым частным образом американскими сторонниками коммунистов во главе с писателем Эптоном Синклером. Эйзенштейн намерен провести несколько дней в Гуанахуато, прекрасном городе серебряных копей XVIII века, где собирается увидеть и заснять знаменитый Музей Мертвецов. Осведомлённый о враждебном отношении к нему в меняющейся при Сталине советской России, одинокий и тоскующий по родине Эйзенштейн сталкивается здесь с новыми способами мифологического мышления — далёкими от европейских традиций. Он открывает идеи начала XX века, связанные с мифом о благородном дикаре, мифом о невинной жизни, плотскими сущностями секса и смерти. Открытия сильно потрясают его. На фоне этих декораций Эйзенштейн, очарованный свежестью и жизнеспособностью мексиканской культуры, проживает недолгую историю любви со своим гидом в Гуанахуато — молодым и женатым мексиканским историком Паломино Каньедо. Эйзенштейн проводит в городе десять ярких и чувственных дней (каждый день последовательно пронумерован). Эти переживания изменили Эйзенштейна и сыграли ключевую роль в его жизни и кинокарьере.

Ссылки

•  (англ.) [www.youtube.com/watch?v=fb364B6u1XE Официальный трейлер] фильма
•  (рус.) [www.article.illuzionjournal.com/2015/02/eisensteininguanajuato.html#01/ Рецензия на фильм «Эйзенштейн в Гуанахуато»] в журнале ILLUZION JOURNAL
•  (рус.) [seance.ru/blog/mexico-perezagruzka/ Интервью Питера Гринуэя о фильме] в журнале «Сеанс»
•  (рус.) [greenaway-peter.livejournal.com/tag/Сергей%20Эйзенштейн Материалы по фильму] в ЖЖ-сообществе по творчеству Питера Гринуэя
•  (англ.) [www.submarine.nl/project/eisenstein-in-guanajuato/ Синопсис фильма] на сайте продюсерской компании
• «Эйзенштейн в Гуанахуато» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Эйзенштейн в Гуанахуато

Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.