Эйснер, Курт

Курт Эйснер Kurt Eisner<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Баварии
8 ноября 1918 — 21 февраля 1919
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Мартин Зегиц
Рождение:	14 мая 1867(1867-05-14) Берлин
Смерть:	21 февраля 1919(1919-02-21) (51 год) Мюнхен
Отец:	Эмануэль Эйснер
Мать:	Хедвиг Левенштайн
Партия:	Независимая социал-демократическая партия Германии

Курт Э́йснер(нем. Kurt Eisner, 14 мая 1867, Берлин — 21 февраля 1919, Мюнхен) — немецкий левый политический деятель и журналист, участник Ноябрьской революции, первый премьер-министр Баварии.

Биография

Эйснер родился в еврейской семье, его родителями были Эмануэль Эйснер и Хедвиг Левенштайн. Эйснер стал журналистом, работал в «Frankfurter Zeitung».

Эйснер принадлежал к марксистам-ревизионистам, в 1898 году вступил в Социал-демократическую партию Германии, в 1900 году после смерти Вильгельма Либкнехта он стал главным редактором партийной газеты «Vorwärts» (до 1905 года). Позднее был главным редактором «Münchner Post» и издавал собственную газету «Arbeiter-Feuilleton». После начала Первой мировой войны Эйснер, в отличие от большинства СДПГ, занял пацифистскую позицию, участвовал в антивоенной Бернской конференции социалистов. В 1917 году он вступил в отколовшуюся от СДПГ Независимую социал-демократическую партию Германии. В следующем году он организовал забастовку на одном из военных предприятий, за что был обвинён в государственной измене и ненадолго арестован.

7 ноября 1918 года, в ходе начавшейся Ноябрьской революции, Эйснер совместно с лидером революционного крыла Баварского крестьянского союза Людвигом Гандорфером возглавил начавшиеся в Мюнхене массовые демонстрации против монархии Виттельсбахов. В ночь на 8 ноября на заседании Мюнхенского совета рабочих и солдатских депутатов он объявил короля Людвига III низложенным, а Баварию — независимой республикой. 8 ноября 1918 года Советом было сформировано временное правительство, в котором Эйснер стал премьер-министром и министром иностранных дел. С самого начала он заявил, что его программа в корне отличается от программы большевиков и гарантирует защиту частной собственности.

На выборах в ландтаг, прошедших 12 января 1919 года, Независимая социал-демократическая партия Германии получила 2,53 % голосов и 3 места, что означало отставку правительства. Когда 21 февраля 1919 года Эйснер направлялся в ландтаг Баварии, чтобы официально сложить полномочия, он был застрелен монархистом графом Антоном фон Арко-Валли. Правые круги, к которым принадлежал граф, ненавидели Эйснера не только потому, что тот несколько недель занимал свой пост вопреки воле большинства избирателей, и был евреем из Берлина и пацифистом. Основной виной Эйснера в их глазах была публикация в выдержках баварских документов о развязывании мировой войны, где руководство Германии представало в невыгодном свете, причём Эйснер опустил важные пассажи, что вызвало подозрение в манипуляции и у людей с умеренными политическими взглядами.

Последовавшие волнения привели к установлению Баварской Советской республики.

Племянник — известный британский биохимик Эрнст Чейн.

См. также

• Народный суд (Бавария)

Ссылки

• [www.br-online.de/alpha/campus/vor0709/20070911.shtml Биография Эйснера на Br-online.de] (нем.)
• [www.spartacus.schoolnet.co.uk/GEReisner.htm Биография Эйснера] (англ.)
• [berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer11/Mininberg1.htm Леонид Мининберг: «Биографии известных евреев, именами которых названы улицы города»]. Проверено 23 марта 2009. [www.webcitation.org/616K6MwRd Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Эйснер, Курт

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.