Эйтингон, Макс

Макс Эйтингон
Макс Ефимович Эйтингон
Дата рождения:	26 июня 1881(1881-06-26)
Место рождения:	Могилёв, Российская империя
Дата смерти:	30 июля 1943(1943-07-30) (62 года)
Место смерти:	Иерусалим, Палестина эпохи Британского мандата
Научная сфера:	психоаналитик, президент Международной психоаналитической ассоциации

Макс Эйтингон (Марк Ефимович, впоследствии Макс Ефимович Эйтингон; 26 июня 1881, Могилёв, Российская империя — 30 июля 1943, Иерусалим, Палестина) — психоаналитик, один из первых и наиболее преданных учеников Фрейда, основатель ряда психоаналитических обществ, издательств, библиотек и институтов, организатор психоаналитического обучения.

На деньги Эйтингона были изданы почти все поздние работы Фрейда, созданы три Института психоанализа. Наряду с принцессой Мари Бонапарт, Эйтингон был одним из крупнейших спонсоров и талантливых менеджеров, которым психоанализ обязан таким активным развитием в XX веке.

Биография

Макс (Мордух) Эйтингон родился в Могилёве, в семье богатого предпринимателя и промышленника Хаима Мордуховича Эйтингона (1857, Шклов — 1932, Лейпциг) и его жены Хаси (впоследствии Александры) Лившиц. В 1880 году умер его дед Мордух Эйтингон и родившегося в следующем году мальчика назвали Мордухом в честь деда. У него были сёстры Эстер и Фаня, и брат Вальдемар. В 1893 году семья перебралась в Лейпциг, где отец превратился в одного из крупнейших предпринимателей: его фирма «Chaim Eitingon Aktiengesellschaft» стала одной из самых известных в мире мехо-пушного бизнеса.

Из-за сильного логоневроза, который сохранился у него на всю жизнь, Макс Эйтингон был вынужден оставить школу, окончив её экстерном. В 1903 году он поступил в Марбургский университет на факультет медицины, а в 1909 году перевёлся в Цюрих, где несколькими годами спустя защитил докторскую диссертацию. В клинике Бурхольцли он познакомился с Карлом Абрахамом и Карлом Густавом Юнгом и начал заниматься психоанализом.

28 января 1907 года Эйтингон впервые встретил Зигмунда Фрейда и через некоторое время вступил в его Венское психоаналитическое общество; он прошёл дидактический психоанализ у Фрейда и начал частную практику. После переезда в Берлин совместно с Карлом Абрахамом он создал и развил Берлинское психоаналитическое общество, Берлинский институт психоанализа, библиотеку и издательство. После смерти Абрахама в 1925 году, он стал Президентом Международной психоаналитической ассоциации (IPA). Когда к власти в 1933 году в Германии пришли нацисты, Эйтингон, будучи открытым сионистом, вынужден был покинуть не только территорию Рейха, но и вообще Европу, и перебраться в Палестину, где он как и прежде создал Палестинское общество, первую аналитическую библиотеку и институт.

Но в историю психоанализа Эйтингон вошёл не только как блестящий предприниматель, успешный коммерсант и популяризатор идей Фрейда, но и как автор ряда дидактических исследований. В 1922 году Эйтингон предложил для психоаналитического сообщества новую образовательную систему, которая и по сей день остаётся классической моделью, состоящей из личного анализа (у сертифицированного специалиста) и супервизорского контроля (работы под наблюдением старшего коллеги). Он также предложил правило, согласно которому психоаналитик не может начать свою частную практику до тех пор, пока не закончит курс своего дидактического психоанализа. Это правило было принято Международной психоаналитической ассоциацией (IPA) и с уточнениями Отто Кернберга сохраняет свою силу до наших дней.

Поскольку очень сложно разделить дидактический психоанализ и супервизорский контроль, Эйтингон предлагал внимательно исследовать этот феномен. Его работы о переносе в супервизии и в клинике, остаются базовыми для психоанализа на протяжении уже 80 лет.

В ряде книг Макс Эйтингон описывается как важная фигура в группе агентов советской разведки, осуществивших убийство Льва Седова, Игнатия Рейса, а также похищение генерала Евгения Миллера. Роберт Конквест высказал мнение, что, хотя и нет прямого доказательства причастности Макса Эйтингона к этим акциям, но его финансовые связи с СССР и связи со всеми ключевыми участниками акций, включая троюродного брата Макса Наума Эйтингона, Николая Скоблина и Надежду Плевицкую, являются серьёзными основаниями для таких подозрений.

Семья

• Жена (с 1913 года) — актриса Мирра Яковлевна Буровская (сценический псевдоним Мирра Биренс, 1877—1947), первым браком замужем за Борисом Осиповичем Харитоном, мать физика Юлия Борисовича Харитона. Мирра и Макс Эйтингон содержали известный в Берлине психоаналитический салон. В 1922 году М. Е. Эйтингон с женой гостили в Париже у её сестры Елизаветы Яковлевны Буровской и её мужа Леонида Николаевича Райгородского; у них в доме Эйтингон познакомился с философом Л. И. Шестовым и между ними завязалась переписка, опубликованная полностью лишь в 2014 году.
• Троюродный брат — советский разведчик, генерал-майор НКВД Наум Исаакович Эйтингон.

Литература

• Eitingon M., Flügel E. Kunst und Sudermann. Eine Laienstudie. — Lpz.: Schmidt, 1900.
• Eitingon M., Hauptmann G. Kaiser Karls Geisel. Ein Legendenspiel. — B.: S. Fischer 1908.
• Eitingon M. Report of the International Training Commission. // International Journal of Pycho-Analysis. — No. 7, 1922. — P. 130—134.
• Eitingon M. Report of the Berlin Psychoanalytical Polyclinic. // International Journal of Pycho-Analysis. — No. 4, 1923. — P. 27—37.
• Sigmund Freud — Max Eitingon Briefwechsel (1906—1939). / Michael Schröter (Hg.). — B., 2005.
• Max Eitingon in Memoriam. // Israel Psycho-Analytical Society. — No. 8, 1950.
• Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона / Сост., подг. текста В. Хазана, Е. Ильиной; вст ст. и ком. В. Хазана. — М.: Водолей, 2014. — 280 с., тираж не указан, ISBN 978-5-91763-187-5

См. также

• Зигмунд Фрейд
• Мари Бонапарт
• психоанализ
• дидактический психоанализ
• перенос
• бессознательное
• проработка
• анализант
• основное правило психоанализа

Ссылки

• [www.isfp.co.uk/russian_thinkers/max_eitingon.html Макс Эйтингон в Галерее Русских мыслителей]
• [www.jjew.ru/index.php?cnt=16465 Биография Макса Эйтингона]

Отрывок, характеризующий Эйтингон, Макс

Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]