Эйтингон, Наум Исаакович

Наум Исаакович Эйтингон
генерал-майор Н. И. Эйтингон
Место рождения:	Шклов, Могилёвская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Отец:	Исаак Файвел Эйтингон
Награды и премии:

Наум Исаакович Эйтингон (Эйдингтон, Эттингтон; 6 декабря 1899, Шклов, Могилёвская губерния — 3 мая 1981, Москва) — советский разведчик, генерал-майор государственной безопасности. Один из разработчиков операции по ликвидации Льва Троцкого.

Биография

Родился в семье конторщика бумажной фабрики Исаака Файвеловича Эйтингона и Евгении Гранат. Дед Файвел Израилевич Эйтингон был присяжным поверенным Шкловского уездного и Могилёвского окружного судов. Троюродный брат психоаналитика М. Е. Эйтингона.

Ещё до революции семья Эйтингонов переехала из Шклова в Могилёв. Учился в Могилёвском коммерческом училище.

Трудовую деятельность начал в Могилёве в начале 1917 года, во время немецкой оккупации был рабочим цементного завода, где состоял членом профсоюзного комитета.

После поступил на службу в Могилёвский губернский продовольственный комитет на должность делопроизводителя 2-го разряда, затем был назначен инструктором по товарообмену. С 20 марта 1919 года перешёл в распоряжение бюро губернской рабочей кооперации, где работал по декабрь (в апреле 1919 года в связи с образованием Гомельской губернии административный центр из Могилёва был перенесён в Гомель). Во время проведения партнедели в октябре 1919 года Эйтингон, будучи на курсах кооперации, вступил в ряды РКП(б). С декабря 1919-го по май 1920 года служил в учреждениях Гомельского губпрофсоюза.

Член партии левых эсеров с 1917 года. С 1918 года — в Красной Армии, с 10 мая 1920 года сотрудник Гомельской ЧК. Член РКП(б) с 1920 года.

В докладе представителя ВЧК Романовского, который в начале декабря 1920 года, проведя ревизию работы Гомельской губчека и констатируя значительные недостатки, персонально отметил Эйтингона как «светлое пятно из уполномоченных». В списке личного состава на 15 января 1921 года Эйтингон значился как помощник заведующего секретно-оперативным отделом (СОО) с одновременным исполнением обязанностей заведующего. В конце января — начале февраля 1921-го Эйтингон находился в командировке в Москве, а с 28 февраля он временно замещал председателя Гомельской губчека Волленберга. 20 марта 1921 года губком РКП(б) утвердил Эйтингона членом коллегии губчека. В апреле 1921 года, выступая на заседании губкома, Волленберг отметил, что «главным отделом является секретно-оперативный, который распадается на институт уполномоченных по различным направлениям, и в нём наиболее продуктивным работником является его руководитель Эйтингон».

В операции против савинковских бандгрупп в 1921 году тяжело ранен.

20 октября 1921 года на заседании Гомельского губпроверкома по чистке партии Эйтингон был временно оставлен вне рядов РКП(б) для «дополнительного испытания» со следующими мотивирующими формулировками: буржуазное происхождение, чересчур быстрая чекистская карьера, комиссарские замашки, отсутствие скромности, недостаточно проникся пролетарской психологией и дисциплинированностью. 24 ноября губпроверком по чистке партии возвращался к вопросу об Эйтингоне и пересматривал его дело, решив «восстановить в правах члена РКП, принимая во внимание факт ранения при участии в борьбе с бандитизмом, а также предстоящий отъезд в Башкирию» (12 ноября в Москве Оргбюро ЦК РКП(б) постановило назначить председателя Гомельской губчека Волленберга председателем Башкирской ЧК с правом взять с собою лично отобранных сотрудников).

По окончании в 1924 году восточного отделения Военной академии РККА — в иностранном отделе ОГПУ: на работе в Китае (1925), затем — в Турции (1929). В 1927—1929 годах был вице-консулом Генерального консульства СССР в Харбине. В 1930—1932 годах — помощник Я. И. Серебрянского в Управлении специальных операций, затем руководитель секции нелегальных операций ИНО ОГПУ.

Гражданская война в Испании

В 1936—1938 годах — заместитель резидента в Испании А. М. Орлова. Известен как «генерал Леонид Александрович Котов» (во время Гражданской войны в Испании), Грозовский, Леонов, Наумов, тов. Пабло и др.

Диверсии и акты террора за рубежом

Занимался организацией диверсий и актов террора за рубежом, в частности, таких как убийство диктатора Северного Китая и Манчжурии Чжан Цзолиня, похищение видных участников белого движения генералов А. П. Кутепова и Е. К. Миллера во Франции. Вероятно, причастен к судьбе «тройного агента» Н. В. Скоблина в Испании. Организовал вывоз в СССР испанского государственного золотого запаса. Совместно с П. А. Судоплатовым разработал и подготовил операцию «Утка» в Мексике, в ходе которой агент Рамон Меркадер убил Л. Д. Троцкого.

Вторая мировая война

С июля 1941 года заместитель начальника 4-го управления НКВД и начальника Особой группы Судоплатова при наркоме внутренних дел Берии.

В 1941—1942 годах участвовал в акциях, обеспечивавших нейтралитет Турции во Второй мировой войне.

В 1942 году был назначен заместителем начальника 4-го управления НКВД СССР, занимавшегося разведкой, террором и диверсиями в тылу противника. В этом качестве (заместитель П. А. Судоплатова) провёл оперативные игры «Монастырь», «Курьеры», «Березино», «Операция Арийцы».

В 1944 году, в ходе операции «Березино», оперативная группа НКВД под его непосредственным командованием захватывала и перевербовывала диверсантов Скорцени, в белорусских лесах (в составе группы работал и В. Г. Фишер, ставший позднее известным как Рудольф Абель).

Отдел «С»

С 1945 года заместитель начальника отдела «С» НКВД (затем НКГБ) СССР, которому было поручено добывание и обобщение разведданных по созданию ядерного оружия.

Деятельность в послевоенные годы

В послевоенные годы возглавлял операции по уничтожению нацистских бандформирований, проводимые СССР против «лесных братьев» в Литве и Западной Белоруссии.

Был организатором политических убийств деятелей украинского националистического движения: бывшего советского функционера А. Шумского и греко-католического епископа Т. Ромжи.

Руководил сверхсекретной операцией по уничтожению сепаратистского движения казахов в Северном Синьцзяне, возглавляемого Оспан-батыром Силамулы (каз. وسپان باتىر, Оспан батыр, кит. упр. 欧斯曼 巴图尔, пиньинь: Ōusīmàn Bātúěr; 1899 — 29 апреля 1951).

Руководил ликвидацией врагов советской власти, гласное осуждение и казнь которых были невозможны по ряду причин: Наума Самета, инженера-судостроителя, уличенного в выдаче за рубеж технических сведений, Исаака Огинса, американского гражданина, переметнувшегося агента Коминтерна.

Аресты и заключение

В октябре 1951 года был арестован по «делу о сионистском заговоре в МГБ». После смерти И. В. Сталина был освобожден по ходатайству П. А. Судоплатова и назначен в систему МВД СССР. С мая 1953 года — заместитель начальника 9-го отдела МВД СССР. В августе 1953 года вновь арестован как член «банды Берии» и приговорен к 12 годам заключения.

Редактор

В 1964 году был освобождён и работал старшим редактором в издательстве «Международная книга».

Смерть

Смерть наступила в результате естественных причин.

Похоронен в Москве, на Новом Донском кладбище.

Реабилитация

Реабилитирован посмертно в 1992 году. Некоторыми исследователями правомерность его реабилитации оспаривается.

Семья

Был женат на Анне Шульман, Ольге Зарубиной (Наумовой). С 1941 года в браке с Музой Григорьевной Малиновской (Вихревой).

Дети:

• сын — Владимир Наумович Эйтингон (1924—2014)
• дочь — Светлана Наумовна Уруцкоева (1927—2003)
• сын — Леонид Наумович Эйтингон (род. 1943)
• дочь — Муза Наумовна Малиновская (род. 1947), автор книги «На предельной высоте» о жизни Н. И. Эйтингона и М. Г. Малиновской.
• дочь (удочеренная) — Зоя Зарубина, разведчица, переводчица.

Внуки — Елена Владимировна Эйтингон, Леонид Ирбекович Уруцкоев, Елена Ирбековна Уруцкоева, Галина Леонидовна Эйтингон, Анастасия Леонидовна Эйтингон, Александр Геннадьевич Ефремов, Игорь Геннадьевич Ефремов.

Внук — Алексей Александрович Козлов, предприниматель, автор «Бутырка-блога»^{[неавторитетный источник? 3775 дней]}

Литература

• Шарапов Э. П. Наум Эйтингон — карающий меч Сталина. — СПб.: «Нева», 2003. — (Люди особого назначения). — ISBN 5-7654-3121-6
• Судоплатов П. А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930—1950 годы. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1997. — ISBN 5-87322-726-8
• Антонов В. С., Карпов В. Н. Расстрелянная разведка. — М.: Международные отношения, 2008. — 304 с. — (Секретные миссии). — 2000 экз. — ISBN 978-5-7133-1328-9.

Ссылки

• [echo.msk.ru/programs/all/617199-echo/ Наум Исаакович Эйтингон, генерал-майор НКВД] 06.09.2009
• [www.victory.mil.ru/lib/books/memo/sudoplatov_pa/09.html Глава 9. Рауль Валленберг, «Лаборатория-Х» и другие тайны политики Кремля]
• [eternaltown.com.ua/content/view/9325/2/ Н. Эйтингон — руководитель советской нелегальной разведки]
• [www.knowbysight.info/EEE/00020.asp Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991]

Отрывок, характеризующий Эйтингон, Наум Исаакович

– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.