Эй, Арнольд!
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.
В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
(перенаправлено с «Эй, Арнольд»)
«Эй, Арно́льд!» (англ. Hey Arnold!) — мультсериал американского детского телеканала Nickelodeon. Демонстрировался в США с 7 октября 1996 по 8 июня 2004 года.
Содержание
Сюжет
Главный герой сериала — 9-летний школьник Арнольд, живущий со своими дедушкой Филом и бабушкой Гертрудой по прозвищу Пуки в пансионе «Сансет-Армз» (Sunset Arms), владельцами которого они являются. Его родители Стелла (врач) и Майлз (этнограф) пропали без вести, когда Арнольду исполнился год — они принимали участие в операции по спасению таинственного племени Зеленоглазых в далёкой стране, судя по всему, в Мексике.
Сюжет сериала составляют школьные приключения Арнольда и его друзей, истории, происходящие с жильцами пансиона, которым владеет его семья. Особое место занимает история тайной любви Хельги к Арнольду, в которой она никак не может ему признаться, а также борьба с возникающими у её отца бизнес-идеями, так или иначе угрожающими тихому и мирному существованию города. Крэйг Бартлетт, выросший в Сиэтле, в основу многих серий брал реальные места и случаи, происходившие с ним.
Место действия
Действие сериала происходит в вымышленном американском городе Хиллвуд. В одном из интервью Крэйг Бартлетт сказал, что образ города из мультсериала основан на образах крупных северных городов: Сиэтл (его родной город), Портленд, штат Орегон (где он окончил художественную школу), Нью-Йорк и его район Бруклин. Во многих эпизодах сериала показан мост, похожий на Бруклинский. В других эпизодах показывают дом Арнольда с небоскрёбами Нью-Йорка на горизонте, включая Эмпайр-стейт-билдинг, Центральный парк и Всемирный торговый центр, которые находятся в Хиллвуде и напоминают окрестности Бруклина и Куинса. В соответствии с перечнем государственных начальных школ в Нью-Йорке, PS 118 — это школа в Сент-Албан, в районе Куинс. Кроме того, в эпизоде «Велосипед Юджина» Арнольд и Юджин идут на стадион Куигли, который находится на Восточном побережье, штат Коннектикут. Вместе с тем стадион, показанный в этой серии, не имеет никакого сходства с настоящим стадионом Куигли.
Создание
Автором мультфильма является Крейг Бартлетт. Впервые Арнольд появился в 1988 году в коротких пластилиновых мультфильмах, представленных Бартлетом на Международном анимационном турнире; один из фильмов позднее был показан в детской программе «Улица Сезам». В 1991—1993 годах Бартлет работал над комиксом «Арнольд», который печатался в журнале Simpsons Illustrated (Мэтт Грейнинг, автор Симпсонов — шурин Бартлетта). Но узнаваемый сегодня образ Арнольда появился лишь в середине 1990-х, когда идеей заинтересовался канал Nickelodeon. Арнольд надел свитер, из-под которого свободно выпущена клетчатая рубашка, напоминающая в таком виде килт. Из пластилинового мультфильма нетронутой осталась только любимая кепка Арнольда. 10 июля 1996 года вышла пилотная серия мультсериала, которая была переделана в эпизод «24 Hours to Live», вышедший 3 февраля 1997 года.
Основные персонажи
Главные герои
- Арнольд (Arnold) — «главный» и «старейший» (так как впервые появился в 1988 году) персонаж сериала. Носит свитер поверх клетчатой рубашки навыпуск, напоминающей в таком виде килт, и кепку на несколько размеров меньше его головы. Арнольд — мечтатель и идеалист, всегда старающийся видеть хорошее в людях и совершать правильные поступки. Его голова имеет продолговатую форму, что делает её похожей на мяч для американского футбола (за что Хельга прозвала его football head, «футбольная башка», в русских переводах — обычно «репоголовый»). Арнольд живет вместе со своими дедушкой Филом и бабушкой Гертрудой в пансионе «Сансет-Армс» (Sunset Arms), которым они владеют. Его комната со стеклянным потолком наполнена высокотехнологичными устройствами, управляемыми с пульта дистанционного управления. Арнольд влюбчив. В первом сезоне сериала главным объектом его симпатий была шестиклассница Рут Мак-Дугал, во 2-м — Арнольд влюбляется в учительницу мисс Фелтон. Начиная с третьего сезона (эпизода «Арнольд и Лайла») он влюблён в одноклассницу Лайлу Сойер. Его фамилия остается неизвестной, что является поводом для многочисленных «гэгов» (когда его фамилия почти произносится, но этому всегда что-нибудь мешает). Настоящая фамилия Арнольда должна была быть раскрыта в «фильме про джунгли», однако в конце 2002 года создатель Крэйг Бартлетт заявил, что фамилию Арнольда уже неоднократно произносили в сериале. Слушает радио MJZZ (однако радиостанции с названием на букву М есть только в Великобритании и Северной Ирландии), играет на губной гармошке.
Семья Арнольда
Sunset Arms — небольшая гостиница (пансион, или скорее гостевой дом), которую содержит дедушка Арнольда. Перед входом висят таблички, что в Sunset Arms не разрешается селиться с детьми, но разрешено держать домашних животных (No kids/Pets OK). Тем не менее, на протяжении сериала в нём несколько раз селились дети, в основном — одноклассники Арнольда. Четверо жильцов живут в Sunset Arms на протяжении всего мультсериала (они поселились там до рождения Арнольда):
- Дедушка «Железный» Фил (Steely’ Phil) — Дед Арнольда владеет пансионом «Sunset arms». Фил — ветеран Второй Мировой Войны, ему установлен небольшой памятник в Вашингтоне. В свои 81 год отличается неплохим здоровьем, за исключением проблем с пищеварением, и не обращался к врачу уже более 25 лет. У него есть сестра-близнец Митци. Фил профессионально играет в китайские шашки, за что его прозвали «Железный Фил». В пансионе у него есть собственная секретная ванная-люкс, о которой никто из жильцов не знал до серии «Четырехглазый Джек». Очень любит Арнольда, в трудных ситуациях даёт ему советы (пусть и не всегда полезные). Часто рассказывает истории, в основе которых обычно реальные случаи, произошедшие с ним, слегка приукрашенные выдумкой.
- Бабушка «Пуки» Герти (Гертруда) (Gertie (Gertrude), ‘Pookie’) — старушка со странным поведением, которую все считают сумасшедшей. Обычно ходит в зелёном платье и белом переднике, но часто одевается в костюмы пирата, Снегурочки и т. д. В своих фантазиях превращает любое дело в захватывающую историю, даже если нужно просто поймать муху. Она не называет Арнольда настоящим именем — чаще всего именем очередного выдуманного ей же персонажа. В серии о родительском дне можно услышать, как она назвала его настоящее имя. Нередко спасает Арнольда и его друзей, когда они попадают в беду, появляясь в самый неожиданный момент. В детстве она училась с Филом в одном классе и всегда его всячески доставала (как Хельга Арнольда). Имеет множество талантов: играет на фортепиано, владеет восточными боевыми искусствами и др. Она не очень хорошо готовит, так как любит экспериментировать с готовкой.
- Эрни Поттс (Ernie Potts) — темпераментный, низкого роста (настолько низкого, что даже может поместиться в чемодане), дружит с Арнольдом. Занимается сносом зданий и гордится тем, что снёс более пятисот домов. Держит у себя в комнате коллекцию кирпичей от снесённых зданий, и запас взрывчатки под кроватью — достаточный, чтобы разрушить дом. Всегда носит с собой молоток.
- Оскар Кокошка (Oskar Kokoshka) — лицо неопределенно славянского происхождения. Носит пиджак, который не сходится на его животе, зато подстёгнут золотой цепочкой. Оскар — пройдоха, тунеядец и аферист, живущий за счет жены. Ему 38 лет. Он очень любит азартные игры, из-за чего в его комнате нередко можно видеть разных сомнительных лиц. Также любит играть на саксофоне (что у него выходит очень скверно). В пансионе Сансет-Армс его часто не ценят, особенно дедушка Арнольда. Является тёзкой (хотя латиницей их имена пишутся несколько иначе) австрийского художника, поэта и драматурга чешского происхождения.
- Сьюзи Кокошка (Suzie Kokoshka) — жена Оскара Кокошки, безумно измотанная необходимостью содержать его, но продолжающая его любить.
- Мистер Хьюн (Mr. Huyan) — иммигрант из Вьетнама. Работает поваром в мексиканском ресторане. Хорошо поёт и сочиняет песни в стиле кантри. В рождественском спецвыпуске выясняется, что 20 лет назад он был разлучён с дочерью.
- Кузен Арни (Arnie) — двоюродный брат Арнольда с материнской стороны. Внешне немного похож на Арнольда, но очень скучный, немного заторможенный и не общительный. Носит штаны на подтяжках и кепочку-вертолётик. Всё время шмыгает носом. Любит жевать безвкусную жевательную резинку, собирать катышки с одежды и читать этикетки с продуктов.
- Абнер (Abner) — домашняя свинья Арнольда с повадками собаки. Преподнесена родителям Арнольда племенем Зеленоглазых в качестве свадебного подарка. Хорошо умеет искать грибы, очень любит грязные носки. Его хрюканье озвучивает сам создатель сериала Крейг Бартлет.
В течение первого сезона в Sunset Arms проживали:
- Мистер Пурди (Mr. Purdy), державший дома курицу. Появлялся только в серии «Джеральд приходит в гости» (его не показывали в кадре, слышан был только их разговор с Арнольдом и кудахтанье курицы).
- Мистер Смит (Mr. Smith), который никогда не показывал своего лица. Он жил в двухэтажном номере с отдельным душем. Для связи с ним использовались различные технические приспособления, при этом каждое обращение к нему требовало ввода пароля.
Ученики школы № 118
Одноклассники Арнольда
- Джеральд Джоханссен — афроамериканец, чьи предки переехали из Ганы, один из лучших друзей Арнольда. В основном именно с ним Арнольд появляется в ситуационных историях чаще всего. Носит высокую причёску (как у Мардж Симпсон) и красную футболку с номером «33». Очень предприимчив, готов прийти на помощь. Знает множество легенд и историй, которыми с удовольствием делится: в классе даже сложился особый ритуал для подобных моментов — Сид произносит вступительную речь, после чего передаёт слово Джеральду, и тот рассказывает помпезно и с пафосом. Хорошо учится и обладает хорошим чувством юмора. В некоторых сериях заметно, что он испытывает симпатию к Фиби.
- Гарольд Берман (Harold Berman) — толстый, прожорливый, ленивый мальчик. Носит кепку козырьком назад, под которой практически лысая голова. По вероисповеданию — иудей. Самый старший по возрасту ученик в классе, так как оставался на второй год так же, как и Торвальд. Его родителей зовут Джерри (Jerry) и Мэрилин (Marilyn). В серии «Hey Harold!» он подружился (и впоследствии влюбился) с Пэти.
- Сид (Сидни) (Sid (Sidney)) — мальчик с длинным носом из бедной семьи, который хочет выглядеть крутым. Носит зелёную кепку козырьком назад, под которой — засаленные непослушные волосы, чёрную куртку и белые сапоги с каблучками. Произносит вступительное слово к речам Джеральда, иногда также аккомпанирует ему на барабанчиках бонго. Мнителен и склонен к паранойе, но, тем не менее, друг Арнольда и Стинки.
- Стинки (рус. «Вонючка») Петерсон (Stinky Peterson) — самый высокий мальчик в классе, друг Арнольда и Сида. У него большие уши и нос. Иногда он надевает напульсники с шипами. Приехал в город с фермы в Арканзасе. Из-за тягучего южного говора и неумения держать свои мысли при себе многие считают его тугодумом. Склонен к пессимизму, страдает от заниженной самооценки. Его любимое блюдо — лимонный пудинг. Почти всех мужчин в его семье также зовут Стинки. Портрет его дедушки и бабушки похож на картину Гранта Вуда — Американская готика.
- Хельга Джеральдин Патаки (Helga Geraldine Pataki) — одноклассница Арнольда. Носит розовое платье поверх белой кофты, розовый бант и два хвоста. Склонна к цинизму и злым шуткам. Обожает рестлинг. Совершенно неженственна, не пытается даже скрывать недостатки своей внешности. Хельга — главная задира в классе, которым она правит с помощью своих кулаков. Особенно худо от неё достается Арнольду, в которого она страстно влюблена, но боится признаться. Посвятила ему не менее четырнадцати книг своих стихов и статую-идол в шкафу, но свою любовь держит в тайне.
- Фиби Хейердал (Phoebe Heyerdahl) — девочка смешанного Японско-Кентуккийского происхождения. Девочка маленького роста, носит синий свитер и большие очки. Лучшая подруга Хельги и одновременно полная её противоположность: тихоня и круглая отличница. Привыкла всегда и во всем быть первой и лучшей, но Хельга её подавляет. Разговаривает длинными мудреными словами, учит Хельгу японскому языку. Старается во всём помогать Хельге, иногда в ущерб себе. Её отца зовут Кё (Kyo), a маму — Реба (Reba). В некоторых сериях показано что ей очень нравится Джеральд .
- Ронда Веллингтон-Ллойд (Rhonda Wellington Lloyd) — девочка из богатой семьи. Высокомерна, любит вечеринки и красивую одежду. Самопровозглашённая королева моды в классе. Её родителей зовут Брук (Brooke) и Бакли (Buckley).
- Надин (Nadine) — лучшая подруга Ронды, любит насекомых. Заплетает волосы во множество косичек.
- Лайла Сойер (Lila Sawyer) — девочка с рыжими волосами в зелёном платье и клетчатой кофте. Самая новенькая девочка в классе — появилась со 2-го сезона. Приехала в город из сельской местности. Всегда вежлива, аккуратна, хорошо учится, любит рассказывать глупые, но милые шутки. Она нравится всем мальчикам в классе, особенно Арнольду, сама она его тоже любит, но обыкновенно, как друга (за что её ненавидит Хельга).
- Брейни (Brainy) — сутулый мальчик в очках. Часто подслушивает, как Хельга произносит страстные монологи о своей любви к Арнольду, за что получает по носу. Влюблен в Хельгу, в одной из серий даже дарит ей кольцо. Персонаж также озвучен Крейгом Бартлетом.
- Керли Таддеус Гаммельторп (Curly (Thaddeus Gammelthorpe)) — странный мальчик, подстриженный под горшок, у которого не всё в порядке с психикой. Может выйти из себя из-за вещи, которая другому покажется пустяком, или совершить безумный поступок. Страстно влюблен в Ронду. Посещает балетный кружок. Не меняет нижнее бельё неделю.
- Лоренцо (Lorenzo) — мальчик из богатой семьи, живёт в соответствии с жёстким распорядком дня и почти не играет с другими детьми. Постоянно носит с собой ноутбук, сотовый телефон, пейджер и коммуникатор. Лучший друг Сида.
- Шина (Sheena) — девочка, которая носит зелёную майку с розовым цветком. Любит Юджина, терпеть не может жестокость. Её тетя Шелли (Aunt Shelly) — школьная медсестра, а её дядя Эрл (Uncle Earl) — известный всем детям города лодочник.
- Юджин Хоровитц (Eugene Horowitz) — рыжеволосый мальчик, с которым вечно происходят несчастные случаи (в одной серии упоминалось, что он родился в пятницу тринадцатого), некоторые из них специально подстраивают одноклассники. Не вылезает из больниц, к чему, впрочем, уже привык. Носит шорты и рубашку, которую заправляет в трусы, в некоторых сериях носит сандалии. Никогда не унывает, его коронная фраза — «я в порядке». Любит классическую музыку.
- Торвальд (Torvald) — хулиган-двоечник, которого несколько раз оставляли на второй год. В школе появляется редко. Очень боится огорчить свою маму, которая, несмотря ни на что, очень гордится сыном.
- Игги (Iggy) — был самым крутым в классе Арнольда, пока все не узнали, что он спит в детской пижаме. Носит рубашку навыпуск, так же, как и Арнольд.
- Билли (Billy) — появлялся в серии «Велосипед Юджина», предлагал познакомиться с червяком Пинки, которого раздавила Хельга. Также эпизодически появляется в серии «Самозащита».
- Джоуи (Joey) — афроамериканец, у которого не хватает переднего зуба. Часто появляется на заднем плане.
- Парк (Park) — мальчик с большой буквой «U» на майке. Часто появляется на заднем плане, а также заведовал убежищем четвероклашек в серии «Самый длинный понедельник».
- Пипод-Кид (Peapod Kid, то есть «Мальчик-стручок») — мальчик, который в серии «Downtown as fruits» был в костюме горохового стручка. Лучший друг Парка, возможно, тоже такой же богатый, как Ронда, к тому же его родители знакомы с её родителями. Разговаривает длинными витиеватыми фразами.
Другие ученики
- Пэтти Смит (Patty Smith) — ученица шестого класса. Более известна ученикам под прозвищем «Большая Пэтти». Сильная, из-за чего все её побаиваются. Некоторое время встречалась с Гарольдом. Все считают её глупой, но иногда она способна удивить своей проницательностью. Несмотря на своё телосложение и репутацию, очень добрая и отзывчивая, однако если её обидеть, может и ответить (иногда даже покалечить, особенно Хельгу). Родители Пэтти ростом меньше своей дочери.
- Вольфганг (Wolfgang) — хулиган из пятого класса, от которого часто достается четвероклассникам. Носит майку с изображением нападающей кобры. Единственный, кто имеет угрозу над четвероклашками больше чем Хельга.
- Эдмунд (Edmund) — мальчик на побегушках у Вольфганга, во всём его слушает. Стрижётся под горшок, немного тугодум.
- Мики (Mickey) по прозвищу «Хорёк» — ученик 5-го класса, коротышка с большим носом, носит куртку с капюшоном. За деньги выполняет различные поручения Вольфганга.
- Девочка из организации «Костер» (Camp-fire Lass) — член скаутской организации, занимающаяся распространением шоколадного печенья. В оригинале говорит с шотландским акцентом. Носит килт.
- Конни и Мария (Connie and Maria) — подружки-шестиклассницы. Также в их компанию входят шестиклассницы Куки (Cookie) и Симона (Simone). Их парней зовут Томми (Tommy) и Барт (Bart).
- Рут П. Мак-Дугал (Ruth P. McDougal) — шестиклассница, в которую был влюблён Арнольд в первом сезоне.
- Сеймур Стам (Seymour Stam) — ученик 2-го класса, мальчик с коричневыми волосами в очках и со слуховым аппаратом.
- Шоколадный мальчик (Chocolate Boy) — обожает есть шоколад, из-за чего всё время ходит чумазый.
- Большой Джино (Big Gino) — школьный «мафиози», отбирает деньги у учеников начальной школы, а также спекулирует шоколадом и лимонадом. Везде появляется в сопровождении двух «телохранителей», которые носят такую же причёску, как у него. Носит строгий костюм, постоянно сосёт леденцы.
- Людвиг (Ludwig) — хулиган из 6 класса, конкурент Вольфганга.
Взрослые
Работники школы № 118
- Мистер Френк (Mr. Frank) — учитель шестого класса в школе № 118. Страстный любитель кофе.
- Мистер Пэкенхем (Mr. Packenham) — учитель пятого класса в школе № 118. Обожает оперы и пытается привить любовь к ним школьникам.
- Мисс Словак (Miss Slovak) — учительница, преподававшая в четвёртом классе в первом и в некоторых сериях второго сезона. Первой покидает класс, как только прозвенит звонок. Ушла из школы, чтобы посвятить себя игре в гольф.
- Мистер Роберт Симмонс (Mr. Robert Simmons) — учитель четвертого класса в школе № 118. Считает, что каждый урок сможет превратить в нечто особенное. Пытается достичь взаимопонимания со своими учениками.
- Тренер Джек Уиттенберг (Couch Jack Wittenberg) — учитель физкультуры в школе № 118. Жаден до спортивных наград. У него есть сын Такер (Tucker), игрок школьной баскетбольной команды, и жена Тиш Уиттенберг (Tish Wittenberg), которая занимается со школьной командой девочек.
- Директор Вуортц (Principal Wartz) — директор школы № 118. Строгий и иногда даже несправедливый, при этом малодушный и немного инфантильный, играет в игрушки, когда остаётся один. Любит караоке и пафосные речи. Пока сам учился в школе, был изгоем за то, что предал своих друзей.
- Шелли (Shelley) — школьная медсестра, тётя Шины.
- Лейтенант Гус (Lieutenant Major Goose) — был классным руководителем класса Арнольда, когда Мистер Симмонс ушел из-за того, что его не приняли новые ученики. Носит военную форму. Даже при работе в школе не отказывается от использования армейских порядков.
- Мисс Фелтер (Miss Felter) — преподавала временно, пока мисс Словак была в отпуске. Арнольд думал, что она в него влюблена.
- Доктор Блисс (Dr. Bliss) — школьный психолог. Любит картины Эдварда Хоппера, стихи и животных. Умеет найти подход к каждому ученику.
- Повариха в столовой, имя неизвестно. Женщина грубая и бесцеремонная, но совершенно меняется от вежливого к ней отношения.
Прочие персонажи
- Роберт Патаки («Большой Боб») (Robert Pataki (‘Big Bob’)) — отец Хельги. Владелец сети магазинов, продающих пейджеры и сотовые телефоны. Успешный бизнесмен, но плохой муж и отец. Нередко на работу надевает корону, мантию и ремень с золотой пряжкой, на которой выгравирован его портрет, а также берёт с собой скипетр. Даже на его повседневной рубашке вышита корона. Любит себя, свою старшую дочь Ольгу (за её выдающиеся успехи) и телевизор. Постоянно называет Хельгу Ольгой, путая её со старшей сестрой. В некоторых сериях показан с коричневыми волосами, в некоторых — с седыми.
- Мириам Патаки (Miriam Pataki) — мать Хельги. Рассеянная и неловкая, часто засыпает на ходу и всё забывает. Оживает, когда приезжает Ольга.
- Ольга Патаки (Olga Pataki) — старшая сестра Хельги. Носит зелёную клетчатую юбку, белую кофту и чёрную жилетку. Круглая отличница, лучшая ученица школы 118 за всю её историю. Ей 21 год, она учится в колледже на Аляске и преподает в качестве учительницы-практикантки. Хорошо играет на фортепиано. Когда она приезжает домой к родителям, это становится праздником для Большого Боба и Мириам, и наказанием для Хельги. Ольга очень любит Хельгу, однако считает малышкой, не воспринимает всерьёз и постоянно с ней сюсюкается, чем дико раздражает Хельгу
- Мистер Бейли (Mr. Bailey) — архивариус. Чтобы заставить его работать вне плана, надо уметь найти к нему особый подход.
- Мадам Бланш (Madame Blanche) — гадалка, торгующая магическими снадобьями.
- Миссис Вителло (Mrs. Virello) — владелица цветочного магазина.
- Ник Вермичелли (Nick Vermicelli) — деловой партнер Большого Боба, нередко обманывает его.
- Вик и Морри (Vic and Morrie) — люди с сомнительной репутацией. Владеют авторемонтной мастерской. Их часто можно видеть играющими в карты с Оскаром Кокошкой. В некоторых сериях они занимаются разными преступными махинациями: например, производством фальшивых монет.
- Мэр Дикси (Mayor Dixie) — женщина-мэр города Хиллвуд.
- Марти Грин (Marty Green) — владелец мясной лавки, которая досталась ему по наследству. Добродушный толстяк, очень любит свою работу.
- Продавец Джолли-Олли (Уилли) (Willie) — водитель фургона мороженого «Джолли-Олли» (Jolly Olly Ice Cream). Ненавидит детей и свою работу, но боится её потерять, так как она уже 58-я по счёту. Иногда у него случаются приступы паранойи.
- Жак (Jacques) — официант французского ресторана Chez Pierre.
- Мики Кейлайн (Mickey Kaline) — бывший знаменитый бейсболист. Владеет кафе.
- Лейчлитор (Leichliter) — театральный критик и постановщик. Давний враг мистера Симонса.
- Диджей Нед (Radio DJ Ned) — диджей на радиостанции MJZZ.
- Офицер Падни (Officer Pudney) — женщина-офицер полиции, носит шапку-ушанку, пьёт много кофе.
- Рекс Смайт-Хиггинс (Rex Smythe-Higgins) — старинный враг дедушки Фила. Его внук Рекс Смайт-Хиггинс III (Rex Smythe-Higgins III) — традиционный соперник Арнольда.
- Джимми Кафка (Jimmy Kafka) — старый приятель дедушки Фила, с которым тот часто ссорился.
- Дино Спомони (Dino Spumoni) — бывший известный певец. Начинал свою карьеру в пансионе Sunset Arms. По ходу мультсериала жил там два раза: в первый — когда поссорился с Доном Рейнольдсом, во второй — когда выдавал себя за мёртвого и притворялся призраком, пугая всех постояльцев.
- Дон Рейнольдс (Don Reynolds) — поэт, пишущий тексты песен для Дино Спумони.
- Доктор Стайглитц (Dr. Murray Steiglitz) — врач-хирург.
- Почтальон Харви (Mailman Harvey) — местный почтальон, афроамериканец. Из-за удалённых в детстве гланд имеет красивый низкий голос, любит петь.
- Человек-обезьяна (Monkeyman) — местный супергерой, живущий в порту и питающийся бананами.
- Эдуардо (Eduardo) — друг Майлза, позвавший его помогать племени Зеленоглазых.
- Парень-ступенька (Stoop Kid) — парень, который живет на крыльце старого дома и боится с него сходить, все же в одной из серий Арнольд помог преодолеть ему этот страх.
- Человек-голубь (The person-pigeon) — человек, обитающий на крыше одного из домов города Хиллвуда. Любит голубей, заботится о них, однажды признался Арнольду, что понимает их.
Призраки
- Четырёхглазый Джек (Four-Eyed Jack) — призрак учёного, когда-то жившего в пансионе «Сансет-Армс», по ночам он бродит по пансиону, пытаясь отыскать свои очки.
- Призрак невесты (Синтия Снелл) (Ghost Bride (Cynthia Snell)) — призрак девушки, зарубившей топором свою сестру, и покончившей после этого с собой, появляется по ночам на кладбище.
- Поезд-призрак и его Машинист (Haunted Train and its Engineer) — появляется раз в год на заброшенной станции и увозит в ад имевших несчастье войти в него.
- Извозчик без головы (Headless Cabbie) — пародия на всадника без головы, появляется по ночам в городском парке.
- Кашляющий Эд (Wheezin' Ed) — призрак гангстера, спрятавшего свои сокровища в пещере на острове и продолжающего их охранять.
Оригинальная озвучка
- Торан Коделл — Арнольд (1 сезон, 2 сезон: 13, 14, 15, 17, 18, 19, 20 серии), Вольфганг.
- Филип ван Дайк — Арнольд (2, 3 сезоны), Людвиг.
- Спенсер Клейн — Арнольд (4, 5 сезоны).
- Расти Флуд — малыш Арнольд.
- Франческа Смит — Хельга Патаки, Шина, девочка из организации КОСТЕР, Глория.
- Крэйг Бартлетт — Брейни, Майлз, Эрл.
- Дэниел Стерн — мистер Пэкенхем.
- Грант Хувер — Арни.
- Джозеф Парди — мистер Парди.
- Тим Вайли — Эдмунд
- Адам Уайли — Керли Гаммельторп (1 сезон: 17 серия; 2 сезон: 1, 6, 11, 17 серии; 3 сезон: 1, 6, 12, 15, 19 серии; 5 сезон: 4, 5, 14 серии).
- Дэн Кастеланетта — дедушка Фил, отец дедушки, дедушка дедушки, лодочник Эрл, Джолли Олли.
- Мария Бамфорд — бабушка Стинки, мать Игги, мэр Дикси.
- Тресс МакНилл — бабушка Герти, мисс Словак, тётя Гарольда.
- Кэт Сауси — Мириам Патаки, Мерилин Берман, Нэнси, малыш Оскар.
- Кэти Мориарти — Тиш Уиттенберг.
- Эвриэл Эппс — Тимберли Джохансен.
- Бен Аарон Хоаг — Джейми О. Джохансен (1, 2 сезон).
- Майкл Донован — отец Марии.
- Майкл Левин — Рэй Доппел.
- Ника Футтерман — Ольга Патаки, мать Лоренцо.
- Эллиотт Гулд — Раввин Голдберг.
- Кэти Наджими — мадам Бланш.
- Сэм Гифальди — Сид, Билли.
- Эннди МакЭфи — Фиби Хейердал.
- Кристина Эверсол — Лана Вэйл.
- Филлис Диллер — Митзи.
- Джош Райан Эванс — третьеклассник.
- Кайл Гибсон — охранник Большого Джино.
- Даниелла Джадовитз — Пэтти Смит.
- Камерон ван Хой — Большой Джино.
- Джон О Харли — Глэдхэнд.
- Виктор Сэмюэл Лопез — Лоренцо.
- Кристофер Уолберг — Стинки Питерсон, Чаки.
- Мэри Гросс — школьная медсестра Шелли.
- Баоан Коулман — мистер Хьюн.
- Харви Корман — Дон Рейнольдс.
- Лу Роулз — Харви.
- Винсент Скьявьелли — мистер Бэйли, человек голубь.
- Рик Корсо — Дино Спумони.
- Кэти Бартлетт — Хельга в детстве.
- Джордан Варкол — шоколадный мальчик.
- Джастин Шенкароу — Гарольд, маленький Гарольд.
- Джозеф Эштон — Игги.
- Джоуи Стинсон — Рекс Смайт-Хиггинс III, Тони Джей-Рекс Смайт-Хиггинс.
- Джамил Уокер Смит — Джеральд Джохансен, Пипод Кид.
- Майкл Бэколл — Торвальд.
- Майкл Фишман — Джоуи Стивенсон.
- Карлос Алазраки — Фрэнки Джи, Эдуардо, Карлос.
- Сэм МакМюррей — Бакли Ллойд.
- Оливия Хак — Ронда Веллингтон-Ллойд.
- Лори Алан — Брук Ллойд.
- Джин Смарт — Реба Хейердал.
- Джордж Такей — Кё Хейердал.
- Зельда Рубенштейн — мать Пэтти.
- Генри Гибсон — отец Пэтти.
- Эшли Баккиль — Лайла Сойер.
- Дэн Батлер — мистер Симмонс, отец Лайлы.
- Маркус Тоджи — Парк.
- Дэвид Уол — директор Уортз, Джерри Берман.
- Джон Гарри — лейтенант Гус.
- Джон Мариано — Вик, Рэй, Морри.
- Кевин Майкл Ричардсон — слепой мужчина.
- Марк Хэмилл — бомж.
- Клэнси Браун — Порки.
- Грант Гельт — Такер Уиттенберг.
- Джеймс Белуши — Тренер Джек Уиттенберг.
- Лорен Робинсон — Надин.
- Маим Бялик — Мария.
- Каризма Ли Карпентер — Симона.
- Джулия Луис-Дрейфус — Мисс Фелтер.
- Стив Викстен — Оскар Кокошка, Жак водитель карта, Джузеппе, водитель карта.
- Кристофер Кастиль — Юджин Хоровитз (1 сезон; 2 сезон: 20 серия), Роберт.
- Джарретт Леннон — Юджин Хоровитз (1 сезон: 17 серия; 2 сезон: 19 серия).
- Блэйк МакИвер Юинг — Юджин Хоровитз(5 сезон: 10, 14, 21 серии; эпизод "Юджин, Юджин").
- Бен Дискин — Юджин Хоровитз (2 сезон: 4, 9, 10, 13, 17 серии; 3 сезон: 2, 6, 8, 9, 12-15, 19 серии; 4 сезон 3, 9, 12, 14 серии; 5 сезон: 15 серия), Бобби Миллер.
- Джереми Леллиотт — Юджин свободный.
- Рик Фиттс — Мартин Джохансен.
- Фил ЛаМарр — Джейми О. Джохансен (4, 5 сезоны).
- Кэти Бейкер — доктор Блисс.
- Ди Ди Ричер — мать Торвальда.
- Дейви Джонс(певец) — Дейви Джонс.
- Морис ЛаМарш — Большой Боб Патаки, дедушка Стинки, Жак официант.
- Хэйли Джоэл Осмент — Керли Гаммельторп (4 сезон: 9 серия)
- Майкл Уэлш — Керли Гаммельторп (5 сезон: 18, 21 серии).
- Джазз Рейкол — Хлои.
- Майкл Джитер — Нэйт Хоровитз.
- Шари Белафонт — миссис Джохансен.
- Дэвид Л.Лэндер — король сточных вод.
- Мэри Шир — Сьюзи Кокошка.
- Дженнифер Джейсон Лейч — Бриджет.
- Элизабет Эшли — миссис Вителло.
- Рон Перлман — Микки Калин.
- Джон Рубано — Доктор Мюррей Стеглит, Стик.
- Джо Лала — Миллер.
- Кэнди Мило — Черис.
- Хлоя Уэбб — Кэнди.
- Митци МакКолл — Пёрл.
- Дэнни Кукси — парень-ступенька.
- Хьеп Тхи Ли — Май Хьюн.
- Джейми Фарр — мистер Вако.
- Стив Фицпатрик — Флойд.
- Вэнди Хэммерс — Джеки Ли.
- Кристиан Мена — Ронни Мэттьюс.
- Питер Сколари — Даг ЛаШем.
- Рэнди Трэвис — певец мистер Хьюн.
- Джо Аляски — немецкий майор.
- Ребекка Форстадт — Синди.
- Райар Сикрест — ведущий телеигры СРАЖАЮЩИЕСЯ СЕМЬИ.
- Джек Эйнджел — суперинтедант Чаплин.
- Энди Дик — обезьян мен.
- Беверли Митчелл — Саммер.
- Ричард Маллиган — Джимми Кафка.
- Пэт Корли — мистер Камачо.
- Мико Хьюз — Алан Редмонд.
- Джим Лэнг — группа Дэйви.
- Фред Уиллард — Сэмми Редмонд.
- Род МакЛахлан — Дэниел Ньютон.
Перечень эпизодов
Мультсериал «Эй, Арнольд!» состоит из пяти сезонов, которые включают в себя в общей сложности 100 серий. Большинство серий состоят из двух отдельных историй продолжительностью 11,5 минут, не связанных сюжетно друг с другом. Некоторые эпизоды занимают серию целиком, а эпизод The Journal — две серии. Общее число эпизодов 185.
The Movie
Полнометражный анимационный фильм «Hey Arnold!: The Movie» на основе сериала вышел на экраны летом 2002 года. По сюжету Арнольд и Джеральд спасают свой дом и соседей от коварных планов главы могущественной корпорации мистера Шека, который мечтает построить на этом месте торговый центр. Ребята разыскивают документ, который подтвердил бы историческую значимость квартала, указывающий на его роль в так называемом «Помидорном инциденте». В этом фильме Хельга наконец признаётся Арнольду в любви (тема её тайного обожания главного героя была одной из основных движущих сил сюжета сериала).
Изначально фильм планировался для показа на телевидении, однако вырос до полноценной кинокартины. Он получил в целом негативную оценку и собрал в прокате 13 миллионов долларов (при бюджете в 10 миллионов).
The Jungle Movie
«Hey Arnold! The Jungle Movie» — второй полнометражный мультипликационный фильм про Арнольда, в котором планировалась развязка сериала. Должен был стать последним эпизодом, после серии «Дневник» (The Journal), в конце которой Арнольд находит карту и решает отправиться в джунгли на поиски родителей.
Известно, что сценарий второго полнометражного мультфильма был давно написан Бартлеттом, он сам много говорил об этом в интервью и чатах с фанатами. Сначала Nickelodeon нравилась идея второй полнометражки, но после провального выхода Arnold the Movie ситуация резко изменилась: проект заморозили и отложили на неопределённый срок. Крэйгу Бартлетту предложили работать на Nickelodeon условно, и через некоторое время он ушёл с канала. Основная же проблема заключается в том, что права на мультсериал и все его продолжения остались у Nickelodeon и, похоже, они не собираются их кому-либо передавать.
23 ноября 2015 года, Nickelodeon объявил, что в производстве находится телевизионный фильм, который продолжит сюжет сериала и прояснит судьбу родителей Арнольда[rg.ru/2015/11/24/arnold-site-anons.html]. 1 марта 2016 года было объявлено, что телевизионный фильм «The Jungle Movie» будет разделен на две части и выйдет осенью в 2017 году. 6 марта 2016 года, актриса Ника Футтерман, озвучивавшая Ольгу Патаки, подтвердила в Твиттере, что она и ее героиня появится в двухчасовом фильме.
Напишите отзыв о статье "Эй, Арнольд!"
Ссылки
- Hey Arnold! (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.tv.com/show/1626/summary.html Hey Arnold!] (англ.) на сайте TV.com
- [www.bcdb.com/cartoons/Other_Studios/G/Games_Animation/Hey_Arnold_/index.html Hey Arnold!] (англ.) на сайте Big Cartoon DataBase
- [heyarnold.wikia.com Hey Arnold Wiki] (англ.) — вики-энциклопедия сериала (см. также [heyarnold.wikia.com/wiki/External_links#Russian список ссылок], в том числе на русскоязычные фан-сайты)
Примечания
| ||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 13 августа 2012 года. |
Отрывок, характеризующий Эй, Арнольд!
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.
В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
