Эй, Иоганна

Иоганна Эй, известная также как Мамаша Эй (нем. Johanna Ey, Mutter Ey; род. 4 марта 1864 г. Викрат, ныне Мёнхенгладбах — ум. 27 августа 1947 г. Дюссельдорф) — известная владелица художественной галереи в Дюссельдорфе в 1910-1930-е годы, меценат.

Биография

Иоганна Эй родилась в простой, бедной семье. В 19 лет она приехала в Дюссельдорф. Выйдя замуж, она стала матерью 12 детей, из которых восьмеро умерли в детстве. После развода с мужем Иоганна открывает в 1910 году близ дюссельдорфской Художественной академии кафе, которое вскоре становится модным среди творческой интеллигенции города — журналистов, актёров, музыкантов и, в особенности среди художников. Заведение Мамаши Эй было особо известно тем, что она отпускала студентам и художникам свои товары в кредит.

Во время Первой мировой войны И.Эй открывает в центре Дюссельдорфа, на Гинденбургвале (ныне аллея Генриха Гейне) художественную галерею, в которой первоначально демонстрировались картины, написанные в академическом стиле. После окончания войны эта галерея, под названием «Молодое искусство — фрау Эй» становится опорой художественной экспрессионистской группы Молодой Рейнланд. Этот выбор был обусловлен не эстетическими вкусами галеристки, но сделан исключительно благодаря тому, что И.Эй была со многими из этих художников дружна.

И.Эй была многократно запечатлена на полотнах своих друзей, в том числе и таких известных, как Отто Дикс, и имела титул «наиболее часто рисуемой женщиной Германии». Ей были также посвящены стихотворения многих из её «питомцев» (например, короткое такое сочинение прислал в 1929 году на её 65-летие Макс Эрнст). Деятельность Мамаши Эй получила в Дюссельдорфе такое признание, что во время мирового кризиса 1929—1933 город оплачивал помещение её новой галереи.

С приходом к власти в Германии в 1933 году национал-социалистов большинство выставлявшихся у И.Эй художников были отнесены властями к представителям дегенеративного искусства, их работы были из галереи изъяты и впоследствии уничтожены. Многие из художников Молодого Рейнланда были активными противниками нацизма и участвовали в Движении Сопротивления. В апреле 1934 года И.Эй была вынуждена закрыть свою галерею. В 1939 году она писала в одном из своих писем: «Я как красная тряпка для властей Дюссельдорфа, потому что они скоро будут делать в штаны, слыша моё имя».

Колоритная фигура Иоганны Эй стала героиней ряда произведений театра и кино. Так, в 1991 году в Дюссельдорфе ставится опера «Эта Эй» (Die Ey., композитор Ратко Делорко, либретто Карла Мецигера). В 2000 году в Германии снимается художественный фильм «Пристрастия Иоганны» (Johannas Leidenschaften.). В Аврора-театре и театре FLIN Дюссельдорфа в 2007 году, к 60-летию со дня смерти И.Эй был поставлен спектакль «Свободная сцена для Мамаши Эй».

Художники из галереи «Молодое искусство — фрау Эй» (избранное)

Отто Дикс, Макс Эрнст, Янкель Адлер, Петер Янсен, Жан-Поль Шмиц, Карл Швезиг, Адольф Узарски, Бруно Голлер, Артур Кауфман, Герт Вольхейм, Отто Панкок.

Литература

• Annette Baumeister: Erinnerungen der Johanna Ey. Düsseldorf 2001, ISBN 3770011015
• Anna Klapheck: Mutter Ey. Eine Düsseldorfer Künstlerlegende. 4. Auflage, Düsseldorf 1984, ISBN 3770004817
• Ulrich Krempel (изд.): Am Anfang: Das Junge Rheinland. Düsseldorf 1985, ISBN 3546477715

Галерея

• [www.remmertundbarth.de/bildordnerkuenstler/dixeyoel.jpg Отто Дикс Портрет галеристки Иоганны Эй (1924, Художественное собрание земли Северный Рейн-Вестфалия, Дюссельдорф)]

Отрывок, характеризующий Эй, Иоганна

«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.