Hej, sokoły
Hej, sokoły [1] (Эй, соко́лы; Хэй, соко́лы; укр. Гей, соколи; белор. Гэй, саколы) — польская песня, популярная также на Украине и в Белоруссии. По общепринятому мнению, её автором является польско-украинский поэт, один из представителей польской украинской школы Фома Падура (1801—1871 год)[2], но тем не менее в некоторых источниках она преподносится как польская[3] или украинская[4] народная.
«Hej, sokoły» рассказывает об украинском казаке (в некоторых вариантах улане), уехавшем на чужбину и тоскующем по Родине и по любимой девушке, которая осталась там. В 1999 году песня была использована в качестве саундтрека к телесериалу «Огнём и мечом» (экранизация одноимённого романа Г. Сенкевича). В настоящее время она входит в репертуар различных польских (напр., Марыли Родович[5]), украинских (Волынский народный хор, Владимир Верминский) и белорусских (Ольга Терещенко) фолк- и поп-исполнителей. В России песню исполняет, в частности, Академический ансамбль песни и танца Российской Армии им. А. В. Александрова.
Текст и переводы песни
Оригинальный текст | Транслитерация | Перевод на русский | УкраЇнський текст | Украинская народная песня | Перевод на белорусский |
---|---|---|---|---|---|
Hej, tam gdzieś z nad czarnej wody |
Хэй, там гдjecj з над ча́рнэй во́ды |
Где-то там, над чёрными водами |
1. Гей, десь там, де чорні води, |
Гей, десь там, де чорні води, |
Гэй, над рэчкай, над чарненькай |
Напишите отзыв о статье "Hej, sokoły"
Примечания
- ↑ Другой вариант названия — «Na zielonej Ukrainie», или просто «Ukraina»
- ↑ [dziedzictwo.polska.pl/katalog/skarb,Listy_Tymko_Padury_poety_polsko-ukrainskiego_z_12_III_1841_roku_i_26_VIII_1845_roku,gid,262530,cid,1075.htm?body=desc Информация о Ф. Падуре на сайте dziedzictwo.polska.pl] (польск.)
- ↑ [spiewnik.wywrota.pl/21447_piosenka_ludowa_hej_sokoly.html Hej sokoły — piosenka ludowa; tekst piosenki] (польск.)
- ↑ [proridne.com/pisni/%D0%93%D0%95%D0%99,%20%D0%A1%D0%9E%D0%9A%D0%9E%D0%9B%D0%98.html Гей, Соколи]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=K-wgAMUGd0c Maryla Rodowicz — Hej Sokoły. Видео на youtube]
Это заготовка статьи о песне. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Hej, sokoły
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.