Экзоним
Поделись знанием:
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
Экзо́ним (от греч. ἔξω экзо «вне» и греч. ὄνομα онома «имя») — топоним или этноним (экзотопоним и экзоэтноним соответственно), не употребляющийся местным населением или народом, в том числе и на официальном уровне, однако используемый по отношению к ним внешними сообществами.
Содержание
Содержание и разделение понятий
Экзоним — это антоним к понятиям эндоним, автоэтноним (от греч. ἔνδον эндо «внутри» и греч. αὐτό авто «сам» и греч. ὄνομα онома «имя») и самоназвание.
Экзоним можно рассматривать в широком значении, то есть как все именования одним народом других народов и также топонимы, закрепившиеся в каком-либо языке, для названия других земель, географических объектов (озёр, рек и т. д.), населённых пунктов, кроме тех, которые расположены на территории современного проживания народа, так и в более узком значении — как те экзонимы, что закрепились в международной практике, в противовес эндонимам.
Наиболее часто экзонимами являются эндонимы, адаптированные к условиям и произношения в каком-нибудь конкретном языке, например, русское французы и Париж соответствует французским Français (франсэ́) и Paris (пари́) или рус. поляки соответствует польск. Polacy (поля́цы). Кроме того, экзоэтнонимами могут становиться и прозвища народов, которые со временем с ними смирились. К примеру, экзоэтноним мордва многими ошибочно воспринимается как самоназвание народа.
Также часто экзонимами являются исторические названия городов и поселений, земель (исторических провинций), изредка — народов, на территории которых в разные исторические периоды жили разные народы и/или территории которых контролировали разные государственные образования, например русское название современного французского города Стра́сбург (иногда говорят Стра́сбур), которое восходит к историческому Эльзасу, имеет 3 эндонима, при этом каждый из них относительно другого является экзонимом, — эльзас. Strossburi (Стро́сбури), нем. Straßburg (Штра́сбург) и фр. Strasbourg (Страсбу́р); украинский Ужгород в венгерском — Ungvár; река Тахо, протекающая по территории Испании и Португалии, на португальском называется Тежу и т. д.
К экзонимам относятся и латинские названия современных городов, сёл и народов — лат. Helvetia (Гельвеция) — Швейцария, лат. Leopolis (Леополис) — Львов и проч.
Все экзонимы можно разделить на:
- экзотопонимы — иноязычные наименования топонимов, напр., столица Словакии Братислава, кроме (словацк. Bratislava (Браті́слава) имеет исторические немецкое и венгерское названия: соответственно нем. Preßburg (Пре́сбург) и венг. Pozsony (По́жонь); международное название озера Байкал — это адаптированное к русскому языку якутское Бай кюль («богатое, щедрое озеро»), при этом у местных народов (бурят, эвенков и др.) есть свои названия;
- экзоэтнонимы — иноязычные наименования этнонимов, напр., (рус. румы́ны) — это румынское români (ромынь);
- этнофолизмы («экспрессивные этнонимы») — названия соседних народов с отрицательной коннотацией, элементы языка вражды («москаль», «хохол»).
В целом, термин экзоним более употребителен для экзоэтнонимов.
Происхождение и употребление
Обычно экзонимы имеют историческое происхождение. Нередко экзонимы становятся более употребляемыми, чем самоназвание народов мира, в том числе и в научной литературе (и в международных научных языках).
- Распространённое англ. Germans (дже́менс, то есть германцы, рус. немцы) происходит от названия группы древних племён, тогда как современный автоэтноним немцев нем. Deutsche (до́йче), связанный с историческим самоназванием нидерландцев, дал начало английскому экзониму нидерландцев англ. Dutch (датч).
- Другой пример того, как экзоним, являясь названием этноса другим народом, часто соседним, стал международным названием — это чеченцы. Кроме того, самоназвание чеченцев нохчи, нохчо, вероятно, восходит к общему самоназванию чеченцев и ингушей вайнахи (от вай «наши» и нах «люди»), а «в зависимости от места расселения и непосредственных контактов с различными народами, чеченцы известны у осетин — как цацаны, у кабардинцев — шашаны, у лезгин — как чачаны, у кумыков — как мичигаш и др.»[1]. Именно эти названия чеченцев соседними народами (цацаны, шашаны, чачаны), адаптированные в русском языке, дали современный международный этноним чече́нцы.
- Одним из источников происхождения экзонимов также является перенесение названия территории на имя народа, проживающего на ней. Примером такого территориального экзонима может считаться этноним афганцы в противовес самоназванию па(ш/х)то, пуштуны (под афганцами в русском языке может пониматься как всё многонациональное население Афганистана, так и его титульная нация — пуштуны).
- Экзонимы, в том числе и территориальные, часто давались народам колонизаторами (часто народами, ставшими «первооткрывателями» каких-нибудь земель). Например, фин. lopari «жители окраинной земли» в русском языке называются саамами (изначально в русском языке также назывались лопарями, но затем финнский экзоним был заменён на самоназвание). При этом, часто экзонимы колонизированных народов со временем заменяются на эндонимы (изредка на другие экзонимы), напр., старое русское гиляки́ заменилось на нивхи (самоназвание нивхгу «человек»), а этноним ненцы заменил устаревшее юрыа́ки (при этом самоназвание ненцев — хасо́ва).
- Ещё один пример такой смены, а также иллюстрация того, что исторические экзонимы со временем могут приобретать оттенок неуважительности, — ситуация с бушменами. Слово бушмен происходит от нидерл. Bosjesman («люди кустов») — в мае 1971 года в Йоханнесбурге (ЮАР) на встрече учёных, историков и политиков было одобрено решение в дальнейшем использовать термин сан[2].
- Нередко экзонимы даются для различения народов, имеющих разную национальную самоидентичность. Название монгольского племени татары, почти полностью уничтоженного Чингисханом из родовой мести, использовалось расширительно и применялся ко многим, в основном, тюркоязычным, обычно кочевым или полукочевым, народам Евразии: алтайские татары (алтайцы), братские татары (буряты), закавказские татары (азербайджанцы), горские татары (карачаевцы и балкарцы), дагестанские татары (кумыки), ногайские татары (ногайцы), абаканские / енисейские / минусинские татары (хакасы), казанские татары, крымские татары[3]. Большинство тюркских народов России после Октябрьской революции 1917 года отказалось от этого этнонима.
- Среди крестьянского сословия казанских татар вплоть до начала XX века более популярным самоназванием был конфессионим «мусульмане» и этноним «булгары» нежели этноним «татары».
Источники свидетельствует в пользу того, что тюрко-мусульманская элита и незнатное население Волго-Уральского региона долгое время использовали для самообозначения различающиеся самоназвания: первые — «татары», вторые — «мусульмане» (отметим, что и те, и другие придерживались мусульманской религии).— [xn--80ad7bbk5c.xn--p1ai/ru/node/1224 Мустакимов И. Очерк истории этнонима «татар» в Волго-Уральском регионе]
Сами себя татары Средней Волги называют булгарлык.— [rus-turk.livejournal.com/439149.html В.Л. Кигн. Переселенцы и новые места. Путевые заметки. — СПб., 1894.]
Говорят, чувашин и мордвин гордятся породниться с русским и даже называют себя русским; татары не без гордости величают себя булгарлыком (булгарством).— В. Рагозин. Исторический очерк "От Оки до Камы". 1881.
Это объясняется особенностями этнической ситуации в Казанском ханстве и Казанском крае.
Так называемые ясачные чуваши — бесермены локализовывались на основной территории Казанского ханства, исповедовали ислам и в XV—XVI вв. говорили на татарском языке. Их численность значительно превосходила собственно «татарскую» часть господствовавшего в ханстве этноса.— [xn--80ad7bbk5c.xn--p1ai/ru/node/1206 Татары. — М.: Наука, 2001. — С. 105.]
Тем не менее, благодаря усилиям Ш. Марджани и других представителей казанской интеллигенции рубежа XIX—XX веков возвеличивающих Золотую Орду, этноним «татары» остаётся за казанскими татарами, помимо крымских татар, тогда как множество других тюркских народов, также именовавшихся ранее «татарами», приобрели другие этнонимы (напр. хакасы — китайская транскрипция слова киргиз).
Марджани выступает категорически против подмены этнонима конфессионимом, заявляя: "Какая жалость! Между наименованиями (татарин и мусульманин) такая же большая разница, как расстояние между Нилом и Ефратом! О ничтожный! Если бы твой религиозный и национальный недруг не знал другого твоего наименования, кроме имени «мусульмане», он бы тебя возненавидел как «мусульман». И он восклицает: «Кто же ты, если не татарин?» (Мәрҗани. Б. 43). Ясно, что Ш. Марджани уже сделал выбор в пользу современного типа идентичности, основанного на этничности.— [xn--80ad7bbk5c.xn--p1ai/ru/node/1206 Татары. — М.: Наука, 2001. — С. 148.]
- Бывает и так, что разные народы сохраняют общее самоназвание — «нани» остаётся эндонимом ульчей, ороков и нанайцев, а в прошлом такой же автоэндоним был и у орочей[4].
- Другой случай — главная нация сама навязывает отдельные этнонимы (экзонимы) отдельным частям этноса, разделённым территориально, а позднее и административно, как случилось с адыгами, из которых в ХІХ — нач XX века были выделены кабардинцы, адыгейцы и черкесы, что не повлияло на общее национальное самосознание этих народов, при этом автоэтнонимом для всех трёх народов осталось ады́ге, а общим экзонимом — черке́сы[5].
- Ещё один случай подобного навязывания этнонима — украинцы (первоначально в австрийских документах определялись как русины, подданные Австро-Венгрии). Самоназвание русины или руськие употреблялось до первой четверти XX века. В русском языке в то время именовались малорусами и являлись среди остальных русских лишь народностью. Новый этноним ознаменовал создание новой национальности там, где он полностью или частично вытеснил старые названия (Украина, Буковина, Новороссия), но при этом в тех местах, где новое название не получило столь широкого распространения, бывшие малорусы либо остались частью русских, то есть стали частью одной национальности с бывшими великорусами (Кубань, приграничные с Украиной области России, Дальний Восток (см. Зелёный Клин)), либо отдельной национальности под названием русины (страны Восточной Европы, частично Подкарпатье). Данный факт и по сей день порой вызывает дискуссии (когда речь идёт о границах Украины), поскольку существует значительная разница в показателях переписи населения, по которым территория расселения малорусов в досоветский период и украинцев в раннесоветский период значительно превышает территорию их расселения по данным последующих лет.
- В остальном, названия народов, как и многих других вещей и явлений, в том числе социальных, могут меняться. Например, вместо популярного экзонима якуты для названия этого народа в РФ под давлением национальной якутской-саха интеллигенции в последнее время (с середины 1990-х годов) активно используется самоназвание саха́, и до сих пор в научной российской литературе встречается двойственное название манси — манси (самоназвание) и вогулы (исторический экзоним, распространённый в западноевропейской литературе).
Некоторые наиболее употребительные международные экзонимы
Ниже приведён краткий список самых известных международных экзонимов:
- Албанцы — самоназвание алб. Shqiptarët (шкипта́р, шкипта́рт; дословно «горные орлы»): на Балканах ещё до нашей эры жили иллирийские племена со сходным названием.
- Армяне — самоназвание арм. Հայ (hay): пример территориального экзонима. Название происходит от урартск. Ḫāti, или, по другим предположениям, от названия страны Хайаса упоминаемый на глиняной хеттской таблице, относящейся ко второму тысячелетию до нашей эры (подробнее см. Этногенез армян). Согласно древнеармянской легенде, это название связано с общим прародителем всех армян — легендарным Хайком.
- Баски — самоназвание баск. Euskaldunak (эускалдунак, то есть «носители эускара» — баскского языка): название распространилось из языков соседних народов (испанцев, французов, этому слову родственны названия Бискайский залив и исторической области Бискайя, а также Гасконь).
- Венгры — самоназвание венг. Magyarok (мадьярок); официальный международный экзоним Венгрия (англ. Hungarian, швед. ungrare, рум. unguri, праслав. *ǫgъrinъ, др.-рус. ѹгринъ, польск. węgier, болг. унгарци) происходит из булг. оn ogur, тюрк. оn oguz «десять огузских родов»[6].
- Греки — самоназвание балканских греков греч. Έλληνες (э́ллинес): единства мнений по этому вопросу среди учёных нет, но можно сказать, что происхождение экзонима связано с эпонимом первых греческих колоний на юге Италии — Грайкои из Эвбеи; фактом остаётся начало распространения этнонима во времена Древнего Рима[7].
- Грузины — самоназвание груз. ქართველები (картве́ли), адаптировано, например, венграми венг. Kartvéliek; название грузины происходит от имени св. Георгия — покровителя Грузии, которое на распространённых в Малой Азии каппадокийском и киликийском наречиях средневекового греческого языка звучало как Гюрги, в раннем Средневековье её население в сасанидском Иране стали называть гурз, гюрдж. В русский язык слово, как предполагают некоторые историки, заимствовано через посредство одного из тюркских языков.
- Ирландцы — кроме англоязычного автоэтнонима Irish (а́йриш), имеют другое, кельтское самоназвание Éireannaigh (э́йренах), происходящее от кельтского названия острова Ирландия Э́йре.
- Китайцы — самоназвание хань 汉, ханьжень 汉人, ханьцзу 汉族; международные экзонимы китайцев (англ. Chinese чайни́з, нем. Chinesen хине́зен или кине́зен, хорв. Kinezi кине́зы, польск. Chińczycy хиньчы́цы) представляют собой изменённый эндоним, происходящий, в свою очередь, от династии Цинь (221 год до н. э. — 206 год до н. э.), проводившей объединительную государственную политику; рус. Китайцы, так же как тюркские тат. Qıtay, каз. قىتاي, Қытай, Qıtay, уйг. خىتاي, Xitay и монг. Хятад, происходит от названия кочевого племени монгольского происхождения каракитаи (кидани в китайских источниках), захвативших часть Северного Китая[8]; в Средневековье в Европе этот экзоним также был распространён — итальянский путешественник Марко Поло (1254—1324) употребляет в своих заметках слова Китай, Катай.
- Корейцы — экзоним происходит от названия средневековой страны на Корейском полуострове Корё (918—1392), самоназвание же корейцев кор. 조선 사람; 朝鮮 사람 Chosŏn saram (чосон сарам) в Северной Корее и кор. 한국 사람; 韓國 사람 Hanguk saram (хангук сарам) в Южной Корее. Солангами в Средневековье также называли корейцев[9].
- Немцы — самоназвание нем. Deutsche. В русском, как и в большинстве славянских языков, название происходит от слова немой — говорящий неясно, непонятно. Это слово использовалось на Руси как собирательное название иностранцев, не владеющих русским языком. В других языках распространено название, происходящее от собирательного экзонима германцы. Во французском языке название немцев происходит от названия союза древнегерманских племен — алеманнов (фр. les Allemands).
- Осетины — два самоназвания в зависимости от двух основных субэтничных групп — иро́н и дигоро́н; экзоним «осетины» происходит от топонима груз. ოსეთი (о́се́ти) — «земля Осов», от груз. ოსი (о́си) наименования аланов (предков осетин) в средневековых грузинских источниках (в древнерусских — ясь).
- Финны — самоназвание фин. Suomalaiset (суомалайсет): единого мнения о происхождении экзонима не существует, по версиям, возможно перенесение на финнов древнего, ещё с римской эпохи, экзонима саамов; экзоним распространился благодаря названиям в скандинавских языках (швед. finländare).
- Чукчи — самоназвание луораветла́н («настоящие люди»); экзоним произошёл от названия, данного чукчам эвенами чаучу́, «богатый оленями».
- Якуты — самоназвание саха; экзоним предположительно произошёл от эвенского «яко», или «эко», следует также отметить, что по фонетическим законам слову саха на других тюркских языках соответствовало бы незафиксированное в источниках слово jaqa/yaqa.
- Японцы — самоназвание нихондзин, ниппондзин 日本人 (букв. «человек [страны] восходящего солнца»); экзоним японцы представляет собой искажённое, под влиянием западного Japanese, в свою очередь, перенятого португальцами из старо-китайского названия Японии — 日本 Жибень (RiBen; ср. совр. путунхуа Rìběn и шанхайское Zeppen), самоназвание.
Интересные факты
- Большинство названий народов в русском языке являются многозначными словами и могут обозначать также и граждан страны, название которой происходит от названия народа. Например, китайцы или испанцы. Этноним русские в досоветский период также имел второе значение и употреблялся по отношению ко всем подданным Российской империи. При этом, чтобы не путать русскую национальность и русское подданство, не русских по национальности жителей России принято было называть россиянами, т. е. термином, применяемым ныне ко всем гражданам страны.
- Использование разных экзонимов, обычно экзотопонимов, часто бывает мотивом, на котором строятся сюжеты произведений литературы, кино и т. д. Например, в романе Жюля Верна «Дети капитана Гранта» несколько раз обыгрываются ситуации с названиями географических объектов на разных языках.
- Одним из старейших и поныне используемых экзоэтнонимов, известным примерно с VI века до н. э., является этноним армяне, много веков существующий параллельно с самоназванием hай.
См. также
Напишите отзыв о статье "Экзоним"
Примечания
- ↑ З. Х. Хамидова. Проблемы становления и развития чеченского языка — [www.zhaina.com/2006/06/07/problemy_stanovlenija_razvitija.html «Нахская библиотека»]
- ↑ Tanaka J. The San. Hunter-Gatherers of the Kalahari. — Tokyo, 1980. — P. XIII.
- ↑ [www.vokrugsveta.ru/encyclopedia/index.php?title=%D0%A2%D0%B0%D1%82%D0%B0%D1%80%D1%8B Татары // Энциклопедия «Вокруг света»]
- ↑ Штернберг Л.Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны. — Хабаровск: Дальгиз, 1933. — С. 393-395.
- ↑ Волкова Н. Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. — Москва, 1973. — С. 18-19.
- ↑ [etymolog.ruslang.ru/index.php?act=contents&book=vasmer Этимологический словарь русского языка] = Russisches etymologisches Wörterbuch : в 4 т. / авт.-сост. М. Фасмер ; пер. с нем. и доп. чл.‑кор. АН СССР О. Н. Трубачёва, под ред. и с предисл. проф. Б. А. Ларина [т. I]. — Изд. 2-е, стер. — М. : Прогресс, 1986—1987.</span>
- ↑ Полиномия греков в статье «Греки» в англоязычной Википедии, см. также «Имена греков».
- ↑ III // [historik.ru/books/item/f00/s00/z0000032/st017.shtml Всемирная история. Энциклопедия]. — Москва: Государственное издательство политической литературы, 1957. — Т. 3.
- ↑ Названия корейцев в статье «Корейцы» в англоязычной Википедии, см. также «Названия Кореи».
</ol>
Литература
- Агеева Р.А. Страны и народы // Происхождение названий. — Москва, 2002.
- Агеева Р.А. О таксономических единицах в этнонимике и типах экзоэтнонимов // Этническое и языковое самосознание. — Москва, 1995.
Отрывок, характеризующий Экзоним
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
