Экономика дара

Экономика дара (англ. Gift economy; экономика дарения, дарономика, безвозмездная экономическая система) — это система общественного устройства, при которой ценные товары и услуги регулярно передаются без каких-либо конкретных договорённостей о немедленной или будущей награде (то есть отсутствует обмен, нет требования «услуга за услугу»). В идеале, регулярные дары (акты дарения) создают постоянную циркуляцию и перераспределение ценностей в обществе. Организация экономики дарения существенно отличается от бартерной экономики и рыночной экономики. Вместо фиксированного обмена товарами или услугами на деньги или другие товары (услуги) в экономике дара обмен происходит посредством личного определения ценности получаемого блага.

Экономики дара были распространены до появления рыночной экономики, но постепенно исчезли, когда общество стало более сложным. Некоторые элементы такой экономики сохранилось до настоящего времени, но в наши дни ни одно общество не функционирует как экономика дарения. Элементы общества дарения в настоящее время чаще всего встречаются в виде религиозных даров и в обществе информационных технологий.

Традиция научного исследования является примером культуры дарения. Учёный публикует результаты своих исследований, тем самым предоставляя другим исследователям возможность использовать публикации в своих трудах. Чем больше других авторов ссылается на работу учёного, тем больше его престиж и авторитет в глазах сообщества, что приводит к повышению вероятности получения исследовательских грантов. Кроме того, все учёные используют растущую базу знаний.

Сообщество свободного программного обеспечения имеет корни в хакерской культуре и также может быть примером культуры дарения. Программисты предоставляют исходный код сообществу с той целью, чтобы каждый мог изменить и улучшить его. Индивидуальные программисты таким образом могут завоевать авторитет, а всё сообщество выиграет от улучшения программного обеспечения.

Анархисты также используют принципы дарения в своей культуре. Продукты часто жертвуются и распространяются свободно.

Культура дарения может сосуществовать с плановой экономикой, рыночной экономикой и бартерной экономикой.

История

Вопреки распространенному мнению, нет никаких доказательств того, что общество опиралось прежде всего на бартер, до того как начало использовать деньги для торговли. На самом деле, неденежные общества действовали в значительной степени по принципам экономики дарения и долга. В то же время, бартерные отношения возникали, как правило, между незнакомцами или потенциальными врагами.

Льюис Хайд обнаруживает происхождение экономики дарения в обмене пищей, приводя в качестве примера протокол Тробрианских островитян со ссылкой на подарок в Круге Кула как «пищу, которую мы не могли есть», хотя этот подарок не является пищей, а орнаментом, изготовленным специально для передачи в качестве подарка. Фестиваль Потлач также зародился как «большое кормление». Хайд утверждает, что во многих обществах это привело к понятию дара как чего-то, что должно «погибнуть».

Антрополог Маршалл Салинс пишет, что экономическая система в Каменном веке была по своему характеру экономикой дарения и изобилия, а не дефицита, несмотря на современные представления читателей о её объективной бедности.

С появлением городов-государств существование денег стало необходимостью, и экономика дарения была заменена экономикой на основе товарно-денежных отношений.

Характеристика

Чаще всего, для экономики дарения требуется, чтобы обмен подарками был больше, чем просто взаимный обмен между двумя людьми. Например, в кашмирской сказке рассказывается о двух женщинах браминах, которые пытались выполнять свои обязательства давать милостыню, просто передавая подаяние туда и обратно друг другу. После смерти они превратились в два отравленных колодца, из которых никто не мог пить, что отражает бесплодие этого жалкого подобия благотворительности. Явление расширения круга дарения можно также наблюдать в обществах, где охотники отдают животных священникам для пожертвования их части божеству (ожидается, что взамен оно даст обильную охоту). Охотники не жертвуют самих себя божеству.

Многие общества имеют строгие запреты перехода подарков в торговлю или товарный капитал. Антрополог Джеймс Венди пишет, что среди народа удук в северо-восточной Африке существует стойкий обычай, в котором любой подарок, который пересекает межродовые границы, должен быть потреблён, а не сохранён. Например, подаренное животное должно быть съедено и не идёт на развод потомства. Однако, как в примере тробрианской повязки и ожерелья, эта «гибель» не обязательно должна состоять из потребления как такового, вместо этого дар может передаваться дальше. В других обществах принято предоставлять ответный подарок либо непосредственно в обмен, либо третьей стороне. Предосудительно сохранять дар и не давать ничего другому. Хайд замечает: «В народных сказках, человек, который пытается удержать подарок, обычно умирает».

Примеры

Общество

Океания

Тихоокеанские островные общества до девятнадцатого века были, по существу, экономиками дарения. На сегодняшний день такая практика по-прежнему присутствует в некоторых частях Тихоокеанского региона — например, на некоторых отдаленных островах Кука. В Токелау, несмотря на постепенный приход рыночной экономики, форма экономики дарения по-прежнему сохраняется в практике инати — строгом уравнительном распределении всех продовольственных ресурсов на каждом атолле. На острове Анута всё ещё существует экономика дарения под названием «Aropa».

В Папуа-Новой Гвинее по сей день существует Круг Кула, а также другие системы обмена, такие как обмен Мока.

Значительная часть диаспоры тихоокеанских островитян, живущих в Новой Зеландии, Австралии и США, до сих пор сохраняют отношения, характерные для экономики дарения. Несмотря на то, что они оказываются вовлечены в рыночную экономику этих стран, некоторые из них стремятся сохранить основы экономики дарения, такие как взаимные денежные подарки или денежные переводы на родину.

Индейцы

Североамериканские индейцы, жившие на Северо-Западе у тихоокеанского побережья (в первую очередь квакиутл), практиковали ритуал потлач, в котором вожди отдают большое количество товаров своим подданным для усиления групповых связей. Принося в жертву накопленные богатства, лидер получал почёт среди народа, а также бросал вызов своему сопернику, ответить на который можно было новым потлачем, более щедрым, чем первый.

Мексика

У племени тараумара на северо-западе Мексики существует обычай под называнием корима (kórima). Обычай гласит, что долг каждого — делиться своим богатством с другим.

Испания

В 1930-х годах, испанские анархо-коммунисты, находившиеся среди деревенских жителей, пытались минимизировать денежные отношения, поддерживая экономику дарения. Товары и услуги производились работниками и распределялись в общественных магазинах, в которых каждый (в том числе сами работники, производящие их) имел полное право получать то, что он хочет или в чём нуждается, в качестве оплаты за произведённые им товары и услуги.

Burning Man

«Burning Man» («Горящий человек») — ежегодное восьмидневное событие в мире искусства, проводимое в пустыне Блэк-Рок на севере штата Невада в США. Сами организаторы определяют событие как эксперимент по созданию сообщества радикального самовыражения, при этом полностью полагающегося только на себя (англ. radical self-expression, and radical self-reliance). Торговля на событии находится вне закона (за исключением продажи льда, кофе, и билетов на само мероприятие), всячески поощряется дарение. Дарение является одним из десяти ключевых принципов фестиваля. Участникам события предлагается руководствоваться принципами экономики дарения как во время фестиваля, так и в остальное время. О практике дарения на Burning Man рассказывается в документальном фильме 2002 года «Gifting It: A Burning Embrace of Gift Economy».

Экономика информационного дарения

Так как информация способна распространяться практически без финансовых затрат и при этом увеличивать свою ценность, она идеально подходит для экономики дарения.

Наука

Традиционное научное исследование можно считать частью информационной экономики дарения. Ученые проводят исследовательские работы и публикуют их результаты через журналы и конференции (хотя доступ к самим журналам может быть дорогим), а другие ученые могут свободно ссылаться на такие источники. Таким образом, все учёные, имеющие доступ к этим журналам, получают пользу от увеличения объёма знаний. Сами авторы не имеют прямой выгоды от публикации собственной работы, но повышают свою репутацию в научном мире. Отказ от ссылки на работы оригинальных авторов (что лишает их должной репутации) считается неприличным поведением.

Файлообмен

С помощью файлообменных сетей любой пользователь, используя поиск, может найти на компьютере любого другого пользователя те ресурсы, которые тот выложил в свободный доступ, и бесплатно скачать их. А так как количество пользователей таких файлообменных программ исчисляется сотнями тысяч, а иногда даже миллионами, пользователь скорее всего найдёт нужный ему файл.

Маркус Гислер, в своей этнографической работе «Системы потребительских даров» («Consumer Gift Systems») характеризует загрузку музыки, как систему социальной солидарности, основанную на свободной передаче.

Программы с открытым кодом

Известный хакер и программист Эрик Раймонд в своей книге «Заселяя ноосферу» отмечает, что разработчики свободного программного обеспечения с открытым кодом создали «культуру дарения», участники которой соревнуются за престиж, вкладывая своё личное время, энергию и творчество. Однако, престиж не является единственным стимулом для дарения кода. Социологическое исследование среди участников сообщества Fedora, проведённое в Университете Северного Техаса в 2010-11 годах, показало, что основной причиной своего участия они называют «удовольствие от обучения и сотрудничества с интересными и умными людьми». Мотивация на личную выгоду и карьерный рост встречалась гораздо реже. Типичным ответом среди опрошенных было что-то вроде: «в принципе, я помогаю для того чтобы самому с ней работать» и «у программистов просто „руки чешутся“».

Члены сообщества Linux часто называют свою деятельность экономикой дарения. Debian — наиболее известный дистрибутив операционной системы GNU/Linux предлагает для скачивания более 35000 бесплатных программных пакетов с открытым исходным кодом.

Википедия

Свободная онлайн-энциклопедия Википедия содержит миллионы статей, и почти ни один из её многочисленных авторов и редакторов непосредственно не получает материального вознаграждения.

Бизнес

Сделки со свободной ценой

Система оплаты по принципу «плати, сколько считаешь нужным» (англ. Pay what you want) также основана на принципах экономики дарения. В отсутствие фиксированной цены получатель имеет возможность самостоятельно определить ценность полученного блага и отблагодарить дающего в соответствии со своими возможностями.

Социальные теории

Существуют различные социальные теории, характеризующие экономику дарения. Некоторые считают дарение формой взаимного альтруизма. Другие заявляют, что в обмен на дары приобретается социальный статус. Например, среди некоторых охотников-собирателей обмен добытой пищей является гарантией для любого человека от неудачи в его ежедневной добыче. Этот обычай, возможно, отражает заботу о благополучии других и может служить неформальной формой страхования, или приносит социальный статус и прочие преимущества.

Хайд

Льюис Хайд в своей известной книге «Дар. Как творческий дух преображает мир» (The Gift: Creativity and the Artist in the Modern World) показывает, что традиционная экономика дарения основана на «обязательстве давать, обязательстве принимать, а также на обязательстве отвечать взаимностью», что несёт в себе «одновременно экономический, юридический, моральный, эстетический, религиозный и мифологический смысл». Он описывает дух экономики дарения (и её отличие от рыночной экономики) следующим образом:

В противоположность «индейцу-дарителю» ставится «белокожий хранитель»... Всё полученное предполагается отдавать не сохраняя. И если что-то сохраняется, то что-то, имеющее равную ценность, должно уходить... Дар может быть возвращён своему первоначальному дарителю, но это не обязательно... Самое главное: дар должен постоянно двигаться.

Хайд также утверждает, что есть разница между «истинным» даром в знак благодарности, и «ложным» даром, сделанным только лишь из обязательств. По мнению Хайда, «истинный» (бескорыстный) дар создаёт связь, выходящую за пределы любой товарной сделки, но «мы не можем стать по-настоящему связанными с тем, кто даёт нам ложные подарки».

По утверждению Хайда, когда экономика, основанная главным образом на принципе дарения, превращается в товарную экономику, «социальная структура сообщества неизменно распадается». Подобно запрету на превращение даров в капитал, есть запреты на отношение к обмену подарками, как к бартеру. Среди жителей Тробрианских островов, например, превращение Круга Кула в бартер считается позором. Хайд пишет, что в принципе все коммерческие товары могут стать подарками, но когда дары становятся товарами, дар «…либо перестаёт быть подарком, либо теряет свои пределы… Сделки с сердцем находятся вне рамок закона, и когда такие сделки нисходят до узаконенных правоотношений, круг дарения сужается».

Мосс

Социолог Марсель Мосс утверждает, что дар всегда влечёт за собой обязательство и никогда не является «свободным». По словам Мосса, какой бы привлекательной ни казалась экономика дарения, люди не всегда хотят быть запутаны в паутине обязательств. «Дар, который ещё не оплачен, унижает человека, который принимает его» что доказывает опыт, через который проходят молодые люди, пытающиеся начать самостоятельную жизнь и решающие не принимать больше денег или подарков от своих родителей. Как пишет Хайд: «Есть моменты, когда хочется побыть чужаками и незнакомцами». Хотелось бы иметь возможность пойти в магазин за углом, купить баночку супа, и чтобы продавец магазина не вмешивался в наши дела, а мы в его. Приятнее путешествовать на самолёте, не беспокоясь о том, какие у нас отношения с пилотом. Дары создают «чувственную связь», а товарный обмен — нет. Французский писатель Жорж Батай в своей книге «Проклятая доля» (La Part maudite) использовал аргументацию Мосса, для того чтобы построить теорию экономики. На его взгляд, структура дарения является исходной предпосылкой для всей возможной экономики. Особенно заинтересовавшись традицией потлача, описанной Моссом, Батай утверждает, что её антагонистический характер обязывает получателя подарка подтверждать подчинение, а структура даров может приводить к практике, которая определяет различные роли для участвующих в ней сторон, таким образом, устанавливая в акте пожертвования гегелевский диполь ведущего и ведомого.

Кропоткин

Анархисты, в частности, анархо-примитивисты и анархо-коммунисты, считают, что экономика дарения в её вариациях может стать ключом к выходу из порочного круга бедности. Поэтому они желают распространить экономику дарения на всё общество. Анархо-коммунисты отстаивают идеал экономики дарения, лишённой денег, рынков и централизованного планирования. По крайней мере, эта точка зрения приписывается Петру Кропоткину, который видел в племенах охотников-собирателей парадигму «взаимной помощи».

Кропоткин утверждал, что взаимная выгода является более сильным стимулом, чем взаимные распри, что ведёт к повышению личной производительности и, в конечном счете, это более эффективно для коллектива в долгосрочной перспективе. В основе экономики дарения делается упор на концепцию увеличения индивидуальных человеческих возможностей и его средств производства, которые затем (теоретически) повышают способность общества отвечать взаимностью на дары отдельного человека.

Белл

Экономист Дюран Белл утверждает, что обмен в экономике дарения отличается от простого товарного обмена тем, что он главным образом используется для построения социальных отношений. Подарки между людьми или между группами помогают строить отношения, что позволяет людям работать вместе. Щедрость подарка повышает престиж человека и его социальное положение. Различия в социальном ранге определяются не доступом к товарам, а «способностью давать другим; желание накапливать рассматривается как признак слабости».

См. также

• Экономика, основанная на временном факторе
• Ресурсо-ориентированная экономика
• Престижная экономика
• LETS
• Банк времени
• Частные деньги
• Неортодоксальная экономика

Ссылки

• [svarkhipov.narod.ru/vip/shan.htm Шандор Хорват, Духовность и богатство (Будапешт, Венгрия)]
• Марсель Мосс (1925), The Gift: The Form and Reason for Exchange in Archaic Societies, ISBN 0-393-32043-X  Originally published as Essai sur le don. Forme et raison de l'échange dans les sociétés archaïques. Lewis Hyde calls this «the classic work on gift exchange».
• Lewis Hyde (1983), The Gift: Imagination and the Erotic Life of Property, ISBN 0-394-71519-5  Especially part I, «A Theory of Gifts», part of which was originally published as «The Gift Must Always Move» in Co-Evolution Quarterly No. 35, Fall 1982.
• Gifford Pinchot III (Summer, 1995), [www.dailygood.org/more.php?n=3775a The Gift Economy], Context Institute, сс. 49, <www.dailygood.org/more.php?n=3775a> 
• Пётр Кропоткин (1902; this edition 1987, 1993, 1998), Mutual Aid: A Factor of Evolution, Freedom Press, ISBN 0-900384-36-0 

Дальнейшее чтение

• Маршалл Салинс. Stone Age Economics. — Chicago: Aldine Transaction, 1972. — ISBN 978-0-202-01099-1.

Отрывок, характеризующий Экономика дара

– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.