Экспедиция в реку Сан-Хуан (1780)

Экспедиция в реку Сан-Хуан
Основной конфликт: Война за независимость США
Штурм поселения на реке Сан Хуан со шлюпок
Дата	7 марта−30 ноября 1780
Место	Карибское море, испанская Гватемала
Итог	Цель экспедиции не достигнута: стратегическая победа испанцев
Противники
Великобритания Великобритания Испания Испания
Командующие
Джон Полсон,† Горацио Нельсон Хуан де Аисса
Силы сторон
1 фрегат, 7 других, ок. 1000 (3000?) человек 160 (+500) человек
Потери
св. 850 погибших, в основном от болезней 45 пленных; ? убитых и раненых

Экспедиция в реку Сан-Хуан (1780) — неудачная британская десантная экспедиция во время Американской войны за независимость, в попытке вторжения в испанские владения в Центральной Америке. Британцы захватили, затем эвакуировали передовые укрепления, но дальше не продвинулись.

Предыстория

Со вступлением в войну на стороне Франции и колоний, Испания принялась одно за другим отвоевывать свои потерянные владения в Мексиканском заливе. На суше испанцы сразу показали успехи. Их наступление в 1779 году привело к сдаче форта Бют, а затем Батон-Руж и Мобила. Попытка контр-высадки в Омоа, на побережье генерал-капитании Гватемала (современный Гондурас), увенчалась начальным успехом, но снабжать эту позицию, чтобы её удержать, флот был неспособен. После месячной оккупации англичане эвакуировали Омоа.

Чтобы перехватить инициативу и заставить испанцев обороняться, в Адмиралтействе задумали нанести удар в глубину испанской территории. Сил для большой сухопутной кампании, разумеется, не было, так что это дожен был быть десантный рейд, желательно в континентальную Новую Испанию.

В идеале требовалось создать угрозу вклинивания между вице-королевствами, и одновременно выхода к Тихому океану. Но Панамский перешеек отмели как слишком хорошо защищенный самой природой. Требовался водный путь вглубь материка. Идея была не нова: её выдвигали сами испанцы. Ещё в 1542 году император Карл V приказал «исследовать проходимость реки Сан-Хуан де Никарагуа». Если бы большие корабли могли ею ходить, дальше вопрос сводился бы к постройке канала от озера до Тихого океана «немногим более четырёх лиг». Даже с учетом всех изгибов пути, расстояние в 11 миль не выглядело так уж неодолимо.

В Адмиралтействе решили, что вторжение позволяет не только изменить ход всей кампании в Мексиканском заливе, но радикально перекроить колониальные владения. В ближайшей же перспективе, успех отводил угрозу поглощения испанцами уже имеющихся британский колоний в Карибах. Ближайшей задачей экспедиции поэтому стало подняться по реке Сан-Хуан до озера Никарагуа, и занять испанские города Гранада, на его противоположном конце, и Леон, на озере Манагуа. Вся экспедиция планировалась из Лондона. В типично британской манере, Адмиралтейство пыталось достичь многого малыми силами.

Местность

Карибское побережье современных Гондураса и Никарагуа имеет второе название — Москитный берег. И хотя принято считать, что название происходит от населявших его индейцев Мескито (или Москито), прямая ассоциация с малярийным комаром столь же уместна. На 50−60 миль от берега по низине тянутся джунгли, заболоченные, очень слабо заселенные местными племенами, негостеприимные всегда, а в XVIII веке просто непроходимые. Только ближе к тихоокеанскому берегу, на нагорьях и в прибрежных долинах, местность становится благоприятнее для колоний. Именно здесь и обосновались испанские колонисты. Здесь была база испанской мощи в Гватемале.

Добраться до неё можно было единственным путём — вверх по реке Сан-Хуан, затем по озеру Никарагуа. Таким образом, путь экспедиции был заранее известен, а благодаря местности его было легко оседлать. Это означало неизбежный штурм ряда заранее подготовленных позиций, с исчезающе малыми возможностями для обхода. Но сначала требовалось пройти территорию, бедную ресурсами, особенно питьевой водой, имея в тылу единственную, длинную и уязвимую коммуникацию. Впрочем выяснилось, что испанцы активных действий не предприняли, а предоставили самой природе бороться за них.

Ход экспедиции

В январе 1780 года экспедиция из двух бригов, трех шлюпов, транспорта Penelope и тендера Royal George, во главе с фрегатом HMS Hinchinbrook (28) вышла с Ямайки. На борту были около 1000 человек, в том числе регулярная пехота из состава 60-го американского и 79-го ливерпульского полков, добровольцы из Ямайских королевских волонтеров и Ямайского легиона, нескольких отрядов поменьше и некоторое число черных добровольцев. От армии командовал капитан 60-го полка Джон Полсон (англ. John Polson). По испанским данным, включая союзные племемена Мескито, вся экспедиция насчитывала до 3000 человек.

Старший из присутствующих офицеров, капитан Hinchinbrook, 21-летний Горацио Нельсон отвечал, строго говоря, только за морскую часть экспедиции. Но оставаться позади было не в его характере. Когда в марте войска высадились в устье реки, в Грейтаун (современный Сан-Хуан дель Норте), он пожелал идти вместе с ними. Теряя людей от тропической лихорадки, дизентерии и тифа, войска на шлюпках за две недели проделали 45 миль вверх по реке до первого испанского укрепления, батареи на острове Бартола, которое и взяли. При этом отличился и Нельсон. После осады, длившейся с 13 по 29 апреля был взят форт Сан-Хуан де Косепсьон (он же Кастильо Вьехо, исп. Castillo Viejo, 11°01′09″ с. ш. 84°23′47″ з. д.11.01917° с. ш. 84.39639° з. д. / 11.01917; -84.39639   ), с гарнизоном около 160 человек. Комендант форта Хуан де Аисса (исп. Juan de Ayssa) попал в плен. Но днем раньше Нельсон сам заболел лихорадкой и был эвакуирован обратно на корабль.

В это время губернатор Гватемалы Матиас Гальвес собирал людей, в том числе в таких отдаленных местах как Мехико и Веракрус, и укреплял Сан-Карлос, в истоке реки Сан-Хуан из озера Никарагуа. Не имея военной флотилии, он был вынужден реквизировать те лодки, какие нашлись на месте: он понимал, что пройди британцы в озеро, ничто не остановит их от нападения на Гранаду. На деле оказалось, что 500 с лишним испанцев, окопавшихся в Сан-Карлос, ждали зря. Даже получив 375 человек подкрепления, британцы были слишком ослаблены болезнями, чтобы наступать как собирались. Людей не хватало так, что транспорты, оставшиеся в Грейтаун, стояли на якоре без единого человека. Как и в случае с Омоа, форт был слишком глубоко на территории противника, чтобы его поддерживать и снабжать. Не имея перспектив, впустую теряя силы, британцы решили отступать. 30 ноября они покинули и взорвали форт. На Ямайку их вернулось меньше пятисот.

Последствия

Главная цель экспедиции полностью провалилась. Британцам не удалось ни рассечь испанские владения, ни заставить тех обороняться. После ухода противника испанцы овладели развалинами форта, и позже его отстроили. Уже в XX веке, с развитием туризма вблизи форта сделали гостевые бунгало. Муниципальный округ называется по нему Кастильо. Остров Бартола больше не существует, так как русло реки с тех пор изменилось.

С самого начала экспедиция была плохо задумана, и к тому же отправилась в худшее время года — сезон тропических дождей. Несмотря на тактические успехи, немногие уцелевшие вернулись с поражением, не от противника, а от климата. Нельсону повезло, что он рано заболел и остался в живых.

Литература

• Caughey John W. Bernardo de Gálvez in Louisiana 1776—1783. Gretna: Pelican Publishing Company, 1998. ISBN 1-565545-17-6
• Chávez, Thomas E. Spain and the Independence of the United States: An Intrinsic Gift. Univ. of New Mexico Press, 2004. ISBN 978-0-8263-2794-9.
• Clowes, William Laird, et al. The Royal Navy: a history from the earliest times to the present, Vol. IV. London: Sampson Low, Marston & Co. 1898−1899.
• Navies and the American Revolution, 1775−1783 / Robert Gardiner, ed. — Chatham Publishing, 1997. — ISBN 1-55750-623-X.

Отрывок, характеризующий Экспедиция в реку Сан-Хуан (1780)

– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.