Ринчино, Элбек-Доржи

Элбек-Доржи Ринчино<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Элбек-Доржи Ринчино - студент Санкт-Петербургского императорского университета. 1912 г.</td></tr>
Председатель Бурнацкома
апрель 1917 года — декабрь 1917 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Цыбен Жамцарано
Председатель Реввоенсовета МНР
1921 — 1925
Предшественник:	должность учреждена
Вероисповедание:	Атеист
Рождение:	16 мая 1888(1888-05-16) Хилгана, Забайкальская область, Российская империя
Смерть:	23 июня 1938(1938-06-23) (50 лет) Иркутск, СССР
Место погребения:	Иркутск, СССР
Супруга:	Ринчино Мария Никифоровна
Дети:	сын: Санандар дочери: Эржидма, Енок
Партия:	ВКП(б) (кандидат)
Образование:	Петербургский университет, Институт красной профессуры
Награды:

Элбе́к-Доржи́ Ринчи́нович Ринчино́ (4 (16) мая 1888) — 23 июня 1938) — выдающийся бурятский общественно-политический, государственный и военный деятель, один из лидеров революционного и национального движения бурятского народа, активный участник международного революционного коммунистического движения. Находился у истоков создания национальной автономии — Бурят-Монгольской Республики, первый председатель Бурятского национального комитета. Один из организаторов и участников Монгольской народной революции. В 1921—1925 гг. — председатель Реввоенсовета Монгольской Народной Республики, советник правительства, член президиума Центрального Комитета Монгольской народной партии, член Великого и Малого Государственного Хурала Монголии. Внес значительный вклад в развитие национально-освободительного движения и становления независимой Монголии. Видный идеолог идей панмонголизма. Известен как ученый-востоковед, переводчик, просветитель, создатель (совместно с А. Доржиевым и Н. Амагаевым) современного бурятского алфавита, профессор политэкономии, автор многих работ о международном и внутреннем положении Бурятии и Монголии.

Биография

Молодость, становление личности

16 мая 1888 — родился в кочевом урочище (улусе) Хилгана Баргузинского аймака Забайкальской области (ныне Баргузинский район Республики Бурятия).

Мать – Буубэй Балгано (Балганова), была старшей дочерью Банюшки (Манюхай) Балганова из клана яриктинских Тумунтеев рода Шоно племени Эхирит. У неё было 6 братьев: Тихаабха, Бата-Мунхэ, Гуржаб, Аюша, Нима, Цырен и сестра Цыбжит.

Об отце сведения не сохранились. Сам Ринчино в автобиографии писал: «Отца, как „незаконнорожденный“, не знаю». Некоторые публицисты указывают, что в предках Ринчино была также еврейская кровь, на что указывают, в частности, его густые волнистые волосы. Это вполне реальная версия, если учесть, что со второй половины XIX века Баргузинский уезд и город Баргузин были определены местом каторги и ссылки для многочисленных революционеров-народников Южной и Центральной России еврейского происхождения.

Около 1890 г. Бубей Балаганова вышла замуж за Ринчина Бальжирова, человека родовитого, среднего достатка. Он был старшиной первого hэнгэлдэровского отока (Сэнгэлдурского рода племени Эхирит) Баргузинской степной думы. Элбек-Доржи в возрасте 3-х лет был усыновлен отчимом. В совместном браке у них родились братья Эрдэни (Мончиг), Шагжа (Данзан), Цырен (Эгүүди), сестра Һамасоо (Димид).

В 1899 г. окончил Улюнскую приходскую школу.

1899—1904 — учёба в городской школе Баргузина. Здесь Ринчино в 1903 г. вошёл в нелегальный ученический кружок, организованный ссыльными Архангельским и Майером.

В 1905 г. Элбек-Доржи ушёл от отчима и перебрался в Верхнеудинск. Здесь он поступил на общественный счёт в Верхнеудинское общественное реальное училище, открытое по инициативе известного тогда просветителя-революционера И. К. Окунцова.

1906 г. — вошёл в партию (организацию социал-демократов с большевистским руководством), где вел под руководством Б. З. Шумяцкого активную нелегальную работу.

1906 — ввиду закрытия Верхнеудинского реального училища, Ринчино переехал в г. Троицкосавск Забайкальской области, где поступил в местное реальное училище.

1907 — исключен из Троицкосавского реального училища за участие в политической забастовке.

1907 — поездка в Томск на средства, собранные местной и Верхнеудинской ученической организацией. Здесь Ринчино поступил на общеобразовательные курсы при технологическом институте. В Томске активно участвует в деятельности нелегальных студенческих организаций. Осенью 1907 был задержан за участие в нелегальной сходке в технологическом институте, заключен в тюрьму, но вскоре освобожден.

1908 — подготовка к аттестату зрелости экстерном при Томской гимназии и сдача экзаменов.

Осенью 1908 — переезд в Санкт-Петербург, поступление в Санкт-Петербургский университет на юридический факультет.

1909—1913 гг. — участие в нелегальных студенческих кружках, ведение нелегальной организационно-пропагандистской работы.

Во время учёбы в университете Ринчино собирает материалы по бурятскому языку и фольклору. Часть собранного им уникального материала была опубликована под псевдонимом Аламжи-Мэргэн во втором выпуске «Сборника монголо-бурятской народной поэзии» в 1911 году.

В этот период студент Э.-Д. Ринчино совместно с учителем из Бохана Н. Амагаевым принялся за совершенствование бурятского алфавита, созданного в 1905 Агваном Доржиевым. Проделав скрупулёзную работу по уточнению отдельных букв и грамматических форм, в 1910 году они издали небольшую книгу под названием «Новый монголо-бурятский алфавит».

1914 — болезнь и уход из университета.

1915—1916 гг. — участие в экспедиции в Монголию. Написаны работы «Шаманство в Монголии» и «Экономические районы Монголии».

Революция. Лидер Бурнацкома. Строительство автономии

Конец 1916 — начало 1917 — работа в кооперации заведующим статистическим отделом в г. Чита Забайкальской области.

В апреле 1917 года решением первого общенационального съезда бурят Забайкальской области и Иркутской губернии был образован главный административный орган национального самоуправления демократического толка - Центральный национальный комитета бурят-монгол Восточной Сибири (Бурятский национальный комитет, Бурнацком). Э.-Д. Ринчино на первом организационном его заседании 25 апреля 1917 года был избран председателем и стал тем самым первым главой бурятской автономии. Под его руководством Бурнацком стал центром национальной жизни бурят и органом национального самоуправления. Туда входили такие видные представители национальной интеллигенции, как Михаил Богданов, Цыбен Жамцарано, Базар Барадийн, Гомбожаб Цыбиков и другие. Именно с этого первого съезда началась организация бурятской национальной автономии, и были предприняты серьезные попытки начать её строительство.

Бурнацком являлся общебурятским органом и охватывал своими действиями как забайкальских, так и иркутских бурят. Функционировали отделы: учебный, земельный, судебный, статистический, административный и другие. Через них и комитет была развернута активная работа. Э.-Д.Ринчино принимает самое активное участие в работе общебурятского органа: пишет статьи, выступает в прессе, на собраниях. Архивные материалы свидетельствуют, что от его имени, председателя Бурнацкома, шли резолюции, приказы, распоряжения, предложения, воззвания, запросы, постановления, приказы, направленные на защиту национальных интересов. Ключевым же направлением его публикаций и выступлений была необходимость реализации идеи национальной автономии, равенства бурятского народа с другими народами.

В это же время Ринчино принимает активное участие в Установлении Советов в Забайкальской области. Секретарь Военно-революционного комитета, член полевого штаба на Даурском фронте, командующий и организатор бурят-монгольской Красной гвардии (Улан-Цагда). Поездка в Монголию для установления дипломатических отношений.

7—13 августа 1917 г. активно участвовал в работе съезда депутатов бурятского народа Забайкальской области в г. Чита.

В июне 1918 г. заочно избран министром просвещения Временного Сибирского правительства под руководством П. Я. Дербера.

Конец 1918 — начало 1919 после падения Советов в Сибири нелегальное проживание в районе у бурят-монгол.

1919 — попытка перетащить правых социалистов и националистов Бурят-Монголии на нейтральную позицию, то есть на позицию воздержания от участия в гражданской войне на стороне белогвардейцев в ожидании прихода Красной Армии.

1920 — Ринчино — один из руководителей т. н. Кульского переворота против белых и помощник начальника штаба красных партизан в селении Кульском Хоринского аймака.

В начале сентября 1920 года Э.-Д. Ринчино делегирован на I съезд угнетённых народов Востока в советском городе Баку (Кавказ). Съезд привлёк пристальное внимание руководителей Советской России и в октябре 1920 состоялась встреча участников Бакинского съезда в Политбюро ЦК РКП(б) с В.И. Лениным. Именно Э.-Д. Ринчино, вместе с известным буддийским и общественным деятелем, учителем Его Святейшества Далай-ламы XIII Агваном Доржиевым, был приглашен для обсуждения бурятского и монгольского вопросов. Ринчино сделал доклад на заседании Политбюро ЦК РКП(б), в котором высказал доводы в пользу предоставления национальной государственности бурятскому народу, а также представил В. И. Ленину две докладных записки: «Инородческий вопрос и задачи советского строительства в Сибири» и «Условия постановки и задачи революционной работы на Дальнем Востоке». Как известно, после этой встречи В. И. Ленин подготовил проект постановления Политбюро ЦК РКП(б) «О задачах РКП(б) в местностях, населенных восточными народами», принятого 14 октября 1920 года. Этот документ подчеркивал необходимость «проведения в жизни автономии в соответствующих конкретным условиям формах для тех восточных национальностей, которые не имеют ещё автономных учреждений, в первую голову для калмыков и бурят-монголов».

Монгольская революция 1921 года. Во главе МНР

В 1920 году Ринчино назначается секретарем Монголо-Тибетской секции Дальневосточного Секретариата Коминтерна. Начинается период активного сотрудничества Э.-Д. Ринчино с монгольскими революционерами.

В современной российской историографии подчеркивается, что благодаря Э.-Д. Ринчино большевистское руководство взглянуло на Монголию как на плацдарм в продвижении мировой революции на Восток ввиду существовавших тесных связей Монголии с Маньчжурией, Китайским Туркестаном и Тибетом, а через последний — и с Индией. При этом были достигнуты договоренности о военно-технической и финансовой поддержке, об активизации нелегальной революционной работы по линии Коминтерна через монголо-тибетский отдел Дальневосточного секретариата Коминтерна, о посредничестве в отношениях с Китаем и помощи в борьбе с русскими белогвардейцами.

После победы Синьхайской революции 1911—1913 гг. в Китае и Октябрьской революции 1917 г. в России в Монголии начинает активно развиваться национально-демократическое движение. Но социальный взрыв в Монголии не имел шансов на успех, что прекрасно понимали представители монгольских революционных сил. Именно поэтому в деле становления монгольской государственности они стремились получить всестороннюю, прежде всего военную, поддержку со стороны Советской России.

В августе 1920 г. в Россию нелегально прибыла делегация Монгольской народной партии — знаменитая монгольская «семерка» — Д. Бодоо, С. Данзан, Д. Догсом, Л. Лосол, Д. Сухэ-Батор, Д. Чагдаржав, Х. Чойбалсан. Монгольскую делегацию встретил Э.-Д. Ринчино. Он представил её председателю Совета министров ДВР и секретарю Дальбюро ЦК РКП(б), секретарю Дальневосточного секретариата Коминтерна Б. З. Шумяцкому.

Со второй половины 1921 Ринчино работает в Монголии.

Э.-Д. Ринчино вводится в члены Центрального комитета Монгольской народно-революционной партии (коммунистов), становится членом Президиума народного Правительства Монгольской Народной Республики (руководитель правительства — лидер революционных монголов товарищ Сухэ-Батор) и председателем Революционного военного совета МНР (Реввоенсовета).

C 1922 года Монголию, управляемую Сухэ-Батором и Ринчино, накрывает «волна репрессий» — расстреляны многие яркие личности, чьи взгляды были далеки от идеалов социалистических революций. В 1922 году Бодоо, Чагдаржав и да-лама Пунцагдорж были казнены как «враги народа», затем был отстранён от власти требовавший их казни Данзан.

После скоротечной и странной смерти «от простуды» товарища Сухэ-Батора (современные исследователи, как правило, считают, что нет оснований считать, что он был отравлен) в 1923 году Э.-Д. Ринчино сосредотачивает в своих руках практически неограниченную власть. До сих пор многие в Монголии считают Ринчино и Чойбалсана лично ответственными за уничтожение видных деятелей монгольской государственности Бодоо, Данзана и Бавасана, занимавших высокие посты. До сих пор эти драматические процессы не получили однозначной оценки в Монголии. Трагедия Ринчино в том, что, проводя реформы, борясь с представителями несоциалистического пути развития Монголии, он был «чужой» для монголов. Память сегодняшней Монголии по Ринчино, как и по многим другим бурятам, принимавшим участие в Монгольской революции, ассоциируется с узурпацией власти и уничтожением традиционного, умеренного правления Богдо-гэгээна.

В докладе на III съезде Монгольской народно-революционной партии Ринчино обосновал идею о некапиталистическом (социалистическом) пути развития страны, минуя стадию ранне-капиталистического уклада. Ринчино являлся одним из авторов первой Конституции Монгольской Народной Республики (МНР), принятой первым Великим Народным Хуралом Монголии. Был одним из инициаторов и активных участников монгольского красного террора, в том числе организатор борьбы с буддийскими монастырями, доказывавшим необходимость тотальной ликвидации теократического влияния на государственность в Монголии.

Занимался переводом коммунистической и политэкономической литературы на монгольский язык. В частности, переведены некоторые труды Маркса и Ленина.

Помимо всего прочего, в Монголии участвовал в разгроме частей барона Унгерна, за что был награждён орденом Красного Знамени (орден № 12376, приказ РВСР № 52 от 24 февраля 1922 г.) — высшей государственной наградой Советской России (после приговора репрессии указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 декабря 1942 г. посмертно лишен этого ордена).

Также был награждён серебряным орденом МНР.

Его бурная деятельность, в сочетании с процессом перераспределении полюсов сил и влияния в монгольском руководстве (сопровождающиеся апелляциями в Коминтерн о его «уклонах»), а также конфликт с вновь назначенным полпредом Коминтерна в МНР Тураром Рыскуловым привели к отзыву и Ринчино, и Рыскулова в Москву.

На преподавательской работе

1926—1930 — учёба в Институте Красной Профессуры.

1927—1934 — научно-педагогическая работа в Коммунистическом университете трудящихся Востока им. т. Сталина в г. Москва.

С ноября 1934 — профессор политэкономии КУТВ.

С 1930 — кандидат в члены ВКП(б).

Репрессии и гибель

19 июня 1937 арестован в Москве на рабочем месте в университете по делу бурятского антисоветского национализма-панмонголизма, в котором вскоре было обвинено практически всё руководство Советской Бурятии и ряд других бурят, занимавших высокие посты в ВКП(б) СССР). Для следствия был этапирован в Иркутск.

3 июня 1938 г. выездной сессией Военной Коллегии Верховного Суда СССР (председательствующий — заместитель председателя Военной коллегии Верховного Суда СССР диввоенюрист Никитченко И. Т.) обвинён в преступлении по ст. 58.1а, 58.2, 58.11 УК РСФСР. Обвинялся в частности в том, что он «с 1919 года являлся агентом японской разведки, которую систематически снабжал шпионскими сведениями. По заданиям той же японской разведки Ринчино входил в состав антисоветской буржуазно-националистической панмонгольской организации, занимавшейся шпионско-диверсионной и повстанческой деятельностью».

Приговорен к высшей мере уголовного наказания — расстрелу.

23 июня 1938 года в Иркутске приговор был приведён в исполнение. По тому же делу в тюрьме НКВД Бурятии вскоре будет расстрелян и давний идеологический противник Ринчино по вопросам развития бурятской идентичности и автономии, вождь Советской Бурятии, герой-орденоносец Михей Ербанов, расстреляны или приговорены к длительным срокам заключения в системе ГУЛаг практически все виднейшие бурятские национал-демократы «первой волны» (Ц. Жамцарано, Б. Барадийн, Д. Сампилон и другие). Арестам и расстрелам подверглось всё политическое руководство Советской Бурят-Монголии в полном составе. Такая же участь постигла руководство Монгольской народной республики. В том же году были расстреляны давний соратник Ринчино — Борис Шумяцкий и его противник — Турар Рыскулов.

В 1955 году начался пересмотр дела и в 1957 Э.-Д. Ринчино реабилитирован за отсутствием состава преступления.

Семья

Жена  — Мария Никифировна Ринчино (в девичестве носила фамилию Ман Чун (Чхун)) — кореянка по национальности — сестра видного революционера Нам Ман Чхуна. Они познакомились в Иркутске в 1920 году, когда Мария работала сотрудницей Дальневосточного секретариата Коминтерна, а Элбэк-Доржи заведовал Монголо-Тибетской секцией Дальневосточного Секретариата Коминтерна. В том же году они поженились. Впоследствии Мария Ринчино получила образование на биологическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова, стала кандидатом биологических наук. После приговора репрессии была выслана за пределы Москвы в Курск, где работала доцентом Курского медицинского института.

Дети:

• Сын Санандар (1925—1946). По воспоминаниям родных с детства был незаурядным и талантливым ребенком, прекрасным художником, шахматистом, мечтал стать авиаконструктором. В 1941 году сдал экзамены за 9—10 классы и успешно поступил в Московский авиационный институт, откуда через месяц был отчислен как «сын врага народа». Но не сдался, подал документы и был принят на заочное отделение Ленинградского электротехнического института. В 1942-м Санандар Ринчино был призван на фронт, воевал до Дня Победы. В самом конце войны был тяжело контужен и скончался в 1946 году.
• Дочь Эрджима (1921—1982). Родилась в г. Урга (Улан-Батор). Работала чертёжником.
• Дочь Енок родилась в 1923 году. Она закончила Курский медицинский институт, проживала в г. Мурманск.
  • Внук — Андрей Никитович Юргенс.
    • Правнук — Александр.

Идеолог панмонголизма

Э.-Д. Ринчино часто называется одним из главных идеологов панмонголизма в первой трети XX века. Ринчино поднимал вопрос о «восстановлении прежнего монгольского государства в его национальных рамках …», который находил продолжение в идеях Ц. Жамцарано, ратовал «за настоящую независимость Монголии»; за превращение Халха-Монголии в притягательный центр всех монгольских народов, проживающих в других регионах (южных монголов, бурят-монголов, калмыков, монголов Тувы и Синьцзяна)». Выступая на одном из заседаний ЦК МНРП, Ринчино подчеркнул, что «в наших руках общемонгольская национальная идея, опасное и острое революционное оружие».

Идеи Ринчино, однако, не получили поддержку в СССР. Более того, в 1930-е гг. в советском политическом руководстве начало формироваться представление о лидерах бурят-монгольского национального движения и в последующем руководителях революции монгольских народов, как о буржуазных националистах.

В 1927 г. Ринчино опубликовал большую статью «К вопросу о национальном самоопределении Монголии в связи с задачами китайской революции», где пропагандирует идею «этнографической Монголии», ссылаясь на Кяхтинскую платформу, в которой выдвигалась идея образования всемонгольского государства и которая была в своё время одобрена Дальневосточным секретариатом Коминтерна. Статья вызвала жесткую критику в его адрес (Д. Жамбалон, О. Дашидондобэ, С. Нацов и др.). В 1927 г. была опубликована статья Д. Жамбалона, где он подверг критике панмонгольские взгляды Ринчино, полагая, что Ринчино «принял тень за нечто реальное, искренне верит в возможность объединения всех монголов, тогда как эта идея была лишь лозунгом для агитации».

В начале 1930-х гг. появляется ряд критических статей, где с классовых позиций подвергается жесткой критике панмонгольское движение и его наиболее ак-тивные участники. В статье наркома просвещения Бурят-Монгольской АССР О. Дашидондобэ «Об одной вреднейшей антимарксистской теории (о панмонголизме)» это движение рассматривается как националистический уклон (по злой иронии судьбы впоследствии О. Дашидондобэ был репрессирован за связь с «панмонголистами – японскими агентами» Э.-Д. Ринчино, Б. Барадиным и др.). Д. Иванов в журнале «Советская Бурятия» (орган ОК ВКП(б) и ЦИК Бурят- Монгольской АССР) опубликовал статью «За развернутую борьбу с бурятской кондратьевщиной – против гнилого либерализма», где да- на резкая критика бурятских национальных лидеров, которые представлены как «крупнейшие представители», лидеры панмонгольского движения, авантюристы, политические вожди националистов и классовые враги. При этом автор выступает с призывом «…разоружить идейного вождя и подогревателя панмонголизма Ринчино, разоблачив все его националистические манипуляции…», а также известных деятелей национального движения Б. Барадина, Ц. Жамцарано, Д. Сампилона.

В статье первого секретаря Бурят-Монгольского ОК ВКП(б) М. Н. Ербанова «10 лет социалистического строительства БМАССР» дается партийно-политическая оценка национального движения, национально-государственного строительства монгольских народов. При этом он принижает место и роль бурятской национальной интел- лигенции в этих процессах, подвергая её острой критике. По его мнению, национальная интеллигенция, которую он характеризует как «буржуазно-демократическую, националистическую», проводила политику «по существу кулацких, нойенатских и ламских элементов». Он аттестует Ринчино как одного из «идеологов панмонгольского движения». Несомненно, статья партийного руководителя Бурятии явилась суровым приговором деятельности бурятской национальной интеллигенции и обуславливала отрицательный подход к оценке дея- тельности лидеров национального движения монгольских народов.

Статья секретаря ОК ВКП(б) А. А. Маркизова во многом перекликается со статьей М. Н. Ербанова. В ней Маркизов также представляет национальную интеллигенцию как носителя «идеологии национализма и панмонголизма». По его мнению, «нужно твердо усвоить, что бурятские национал-демократы, выражая интересы бурятского кулачества, ноенатства и ламства, в первый период Советской власти в 1917–1918 г., в период семеновской и колчаковской реакции играли контрреволюционную роль и активно боролись совместно с реакцией против Советской власти».

С этого времени вплоть до начала 1990-х гг. деятельность Э.-Д. Ринчино и других бурятских демократов, как лидеров национального движения и революционных процессов монгольских народов трактовалась как негативная. Имена и деятельность их замалчивалась. В редких исторических заметках о них писали исключительно как о буржуазных националистах, панмонголистах. Бурятский национальный комитет – орган национального самоуправления бурят рассматривался как антинародный и буржуазный, выражающий интересы бурятских нойонов и верхов ламаистского духовенства.

С крушением коммунистической идеологии научный интерес к фигурам бурятских демократов, их творческому наследию, роли в национально-государственном строительстве, раскрытию их жизненного пути и политических биографий возрастает. В июне 1993 г. в г. Улан-Удэ состоялась конференция, посвящённая 105-летию со дня рождения Э.-Д. Ринчино. Через полгода в Москве, в Представительстве Республики Бурятия, состоялся «круглый стол», посвящённый 105-летию со дня рождения видного государственного и общественного деятеля Бурятии и Монголии Э.-Д. Ринчино, организованный Бурятским культурным центром, Обществом монголоведов РАН и Институтом востоковедения РАН. На заседании выступили известные ученые М. И. Гольман, В. В. Грайворонский, А. С. Железняков, С. К. Рощин (ИВ РАН), Л. А. Юзефович, Н. Л. Жуковская (Институт антропологии и этнографии РАН), П. Р. Атутов (Российская академия образования), В. Э. Раднаев. В своих выступлениях они рассматривали разные стороны политической деятельности Э.-Д. Ринчино. Профессор В. В. Грайворонский подчеркнул, что нет сомнения в том, что Э.-Д. Ринчино для своего времени был ярким, выдающимся политическим и общественным деятелем Бурятии и Монголии, а его политическая деятельность нуждается в дальнейшем глубоком изучении. В вышедшей в 1994 г. работе А. А. Елаева «Бурятия: путь к автономии и государственности» также рассматривается вопрос о деятельности Ринчино. Используя новые архивные данные, автор предпринял попытку переосмыслить вопросы национально-государственного строительства в Бурятии и пришел к обоснованному выводу о высокой роли Э.-Д. Ринчино «в практическом строительстве национальной автономии, а также в постановке и решении этого вопроса на высшем партийном и государственном уровне» .

С начала 2000-х гг. наблюдается повышение интереса к деятельности Э.-Д. Ринчино и истории панмонгольского движения со стороны как российских, так и зарубежных политологов, историков и публицистов. Это объясняется современными политическими и геополитическими реалиями: сложностью национально-этнических процессов, происходящих в России и Монголии, изменением отношений двух государств, а также тем, что национальный вопрос в стране встал в круг сложнейших политических проблем.

Память

• В родном селе Хилгана́ воздвигнут бюст Э.-Д. Ринчино. Здесь же в Хилганайской школе открыт музей, где представлены материалы по биографии Э-Д. Ринчино, родных и близких, братьев, его личные вещи, орденская книжка.
• В 2013 г. предлагалось установить в столице Республики Бурятия памятник Э.-Д. Ринчино, а также переименовать в его честь площадь в Улан-Удэ перед гостиницей «Бурятия».
• 3 июля 2007 президент Республики Бурятия Леонид Потапов подписал распоряжение Правительства Республики Бурятия № 387-р об образовании оргкомитета по подготовке и проведению общереспубликанских мероприятий, посвящённых 120-летию Элбэк-Доржи Ринчино. Цель — увековечить память выдающегося государственного и общественного деятеля.
• В современной Бурятии многие склонны к формированию нового культа личностей бурятских коммунистов 1920-х — 1938 гг. и требуют идеализирования их образа, воздвижению памятников и мемориалов в их честь.

Основные труды

• Элбек-Доржи Ринчино о Монголии. Избранные труды. / Сост. Базаров Б. В., Цыбиков Б. Д., Очиров С. Б. — Улан-Удэ, 1998.[books.google.ru/books?id=yPQDAQAAIAAJ&q=%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%BE&dq=%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%BE&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjDiuPEpu_JAhXCBiwKHX-TD7sQ6AEIJDAB]
• Элбек-Доржи Ринчино. Документы, статьи, письма. — Улан-Удэ, 1994.[books.google.ru/books?id=DZ-3AAAAIAAJ&q=%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%BE&dq=%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%BE&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjDiuPEpu_JAhXCBiwKHX-TD7sQ6AEIKjAC]
• Новый монголо-бурятский алфавит /Сост. Н. Амагаев, Аламжи-Мэргэн. — СПб., 1910.
• Монголо-бурятский сборник. Вып. I. — СПб., 1910.
• Монголо-бурятский сборник. Вып. II. — СПб., 1911.
• Бато-Далай Очиров. — Торгово-промышленный ежегодник Сибири, 1914—1915.
• Дальне-Восточные Балканы. — Сибирь. — 1915. №№ 272, 273, 275; — 1916. №№ 3, 8.
• Национальная проблема России при свете революции. — Народное дело. — Чита, 1917. — № 37.
• Советская власть в Иркутской губернии и бурят-монголы. — Чита, 1918.
• Великие державы и независимость Монголии. — Наш путь. — Чита, 1919. №№ 143—145.
• Инородческий вопрос в Сибири и революция. — Сибирь. — 1917. № 77.
• Инородческий вопрос в Сибири. — Жизнь национальностей, 1921. № 6.
• О международном положении Монголии // Доклад на III съезде МНРП.
• К вопросу о национальном самоопределении Монголии в связи с задачами китайской революции //Революционный восток. Журнал Научно-исследовательской ассоциации при Коммунистическом университете трудящихся Востока им. И. В. Сталина. — № 2, 1927.
• О реформе письменности монгольских племен. — Просвещение национальностей. — 1930. — № 6.
• О реформе монгольского литературного языка. — Просвещение национальностей. — 1930. — № 9-10.

Литература

• Абрамов О.К. Молох ГУЛАГа: сходство судеб трёх лидеров сибирских национальных республик. (Платон Ойунский, Элбек-Доржи Ринчино, Михей Ербанов) // Философский факультет Томского государственного университета. Томск, 16 мая 2015 года. / Под ред. В.С. Шутова. — Томск, 2015. — С. 106—120. ISBN 5-87307-083-0. — Электронный ресурс: [vital.lib.tsu.ru/vital/access/services/Download/vtls:000513029/SOURCE1 vital.lib.tsu.ru]
• Базаров Б. В., Жабаева Л. Б. Бурятские национальные демократы и общественно-политическая мысль монгольских народов в первой трети XX века. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008. - 377 с. ISBN 978-5-7925-0270-3.
• Демидов В. А. Октябрь и национальный вопрос в Сибири. 1917—1923 гг. — Новосибирск, 1983.
• Халудоров Т. В. Политические аспекты идеологии панмонголизма: Дис. … канд. полит. наук: 23.00.01. — Москва, 2005. — 160 с.
• Жабаева Л. Б. Э.-Д. Ринчино и формирование государственности монгольских народов в первой четверти XX в.: Дис. … д-ра ист. наук: 07.00.03. — Улан-Удэ, 2001.
• Рощин С.К. Политическая история Монголии (1921—1940 гг.). М.: ИВ РАН, 1999

См. также

• Панмонголизм
• Бурнацком
• Монгольская Народная Республика
• Монгольская народная революция
• Жамцарано, Цыбен Жамцаранович
• Богданов, Михаил Николаевич
• Ербанов, Михей Николаевич
• Сахьянова Мария Михайловна
• Рыскулов, Турар Рыскулович

Отрывок, характеризующий Ринчино, Элбек-Доржи

Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.