Элгар, Эдуард

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эдуард Элгар
Edward William Elgar
Основная информация
Дата рождения

2 июня 1857(1857-06-02)

Место рождения

Нижний Бродхит, Молверн-Хиллз, Вустершир, Великобритания

Дата смерти

23 февраля 1934(1934-02-23) (76 лет)

Место смерти

Великобритания

Страна

Великобритания

Профессии

композитор

Сэр Эдуард Уильям Элгар (иногда Эльгар), 1-й баронет Бродхит (англ. Sir Edward William Elgar, 1st Baronet of Broadheath; 2 июня 1857, Нижний Бродхит, Молверн-Хиллз, Вустершир, Англия — 23 февраля 1934) — британский композитор романтического направления, член Ордена заслуг, Рыцарь Великого Креста.

Некоторые из его крупных оркестровых работ, в том числе «Энигма-вариации» (англ. "Enigma" Variations) и «Торжественные и церемониальные марши» (англ. Pomp and Circumstance Marches), получили широкое признание. Он также является автором ораторий, симфоний, камерной музыки, инструментальных концертов и песен. В 1924 году он был назначен Мастером королевской музыки.





Биография

Детство и юность

Эдуард Элгар родился в семье Уильяма Элгара, настройщика фортепиано и продавца музыкальных товаров, и его жены Энн (урожд. Грининг (англ. Greening)). Элгар был четвёртым из семерых детей. Его братьями и сёстрами были Генри Джон (Гарри) (1848—1864), Люси Энн (Лу) (1852-?), Сюзанна Мэри (Полли) (1854-?), Фредерик Джозеф (Джо) (1859-?), Фрэнсис Томас (Фрэнк) (1861-?) и Хелен Эгнес (Дотт или Дот) (1864-?). Незадолго до рождения Эдуарда его мать приняла католическую веру, поэтому Эдуард был крещён и воспитывался как католик.

Элгар вставал рано и нередко садился за чтение Вольтера, исторической классики Дрейтона, Лонгфелло и других произведений, которые рекомендовала ему мать. Элгар часто слушал, как отец играл на органе в церкви Св. Георга (англ.  St. George's church), и вскоре пошёл по стопам отца. В восемь лет он начал брать уроки игры на фортепиано и скрипке. Основной интерес для него представляла скрипка, и свою первую музыку он написал именно для этого инструмента.

Проведя детство в магазинчике отца на главной улице Вустершира в окружении партитур, музыкальных инструментов и учебников по музыке, юный Элгар самостоятельно изучил музыкальную теорию. В тёплые летние дни он стал забирать с собой рукописи за город, для изучения (ещё с пяти лет он пристрастился к езде на велосипеде). Таким образом для него было положено начало прочной взаимосвязи между музыкой и природой. Позднее он скажет: «Музыка, она в воздухе, музыка вокруг нас, мир переполнен ей, и можно просто брать столько, сколько потребуется.»

В 15 лет Элгар надеялся уехать Лейпциг (Германия), чтобы заняться изучением музыки, но не имея средств, бросил школу и стал работать на местного солиситора. Примерно к этому времени относится его первое появление на публике в качестве скрипача и органиста. Через несколько месяцев, он ушёл от солиситора и занялся карьерой музыканта, давая уроки игры на фортепиано и скрипке, а также время от времени работая в магазинчике отца. Элгар и его отец были активными членами Вустерского мужского хора Гли-клаб. Он аккомпанировал певцам, играл на скрипке, сочинял музыку, делал аранжировки и даже впервые выступил в качестве дирижера. В возрасте 22 лет он принял должность капельмейстера в Вустерской психиатрической больнице для бедных в Павике, в трёх милях к юго-западу от Вустера, прогрессивном учреждении, где верили в целебную силу музыки. Здесь он тоже сочинял музыку; в 1896 году некоторые из произведений, написанные для оркестра лечебницы (главным образом танцы), были обнаружены и исполнены там же.

Во многом, годы, проведённые в качестве скрипача в Вустершире, были для него самыми счастливыми. Он играл первую скрипку на Вустерском и Бирмингемском фестивалях, бесценным опытом стало исполнение 6-й симфонии, а также «Stabat Mater» под управлением их автора, Антонина Дворжака. Как участник квинтета духовых инструментов, а также по заказу своих друзей-музыкантов, он сделал множество аранжировок произведений Моцарта, Бетховена, Гайдна, других мастеров. Это помогло ему отточить навыки композиции и аранжировки, которые он применил в своих ранних сочинениях. Несмотря на свою замкнутую натуру, в музыкальных кругах Вустера Элгар по-настоящему преуспевал.

В своих первых поездках за границу, в 1880—1882 годах, Элгар побывал в Париже и Лейпциге, присутствовал на концертах первоклассных оркестров, впервые услышал музыку Рихарда Вагнера. Возвращение в провинциальную обстановку обострило его желание получить более широкое признание. Он часто ездил в Лондон, пытаясь опубликовать свои работы, но в этот период жизни он нередко был подавлен и сильно нуждался в деньгах. В апреле 1884, в письме другу он писал, «Мои перспективы безнадежны как никогда … думаю, дело не в недостатке энергии, поэтому иногда я прихожу к заключению, что мне не хватает способностей…У меня нет денег — ни цента.»

Зрелые годы

В возрасте 29 лет, благодаря своей преподавательской деятельности, он познакомился с Эллис (Кэролайн) Робертс, дочерью покойного генерал-майора Сэра Генри Робертса и публикующейся писательницей. Она была старше Элгара на восемь лет. Через три года Эллис Робертс стала его женой, вопреки желанию её семьи. Они поженились 8 мая 1889 года в Бромтонской часовне. Вера Эллис в него, а также то, что у неё хватило смелости выйти замуж за «представителя низшего класса», очень поддержали Элгара в его карьере. Она спокойно управлялась с его перепадами настроения и была доброжелательным критиком. Она также взяла на себя управление его делами и стала его личным секретарем. Эллис изо всех сил старалась привлечь к нему внимание влиятельных персон, правда, без особого успеха. Ради карьеры мужа она отказалась от некоторых собственных устремлений. Впоследствии в своем дневнике она призналась: «Забота о гении — это уже сама по себе работа целой жизни для любой женщины». В качестве обручального подарка Элгар подарил ей короткое произведение для скрипки с фортепиано «Salut d'Amour». С подачи Эллис, Элгары переехали в Лондон, чтобы находиться ближе к центру музыкальной жизни Великобритании; и Элгар всерьёз занялся композицией. Тем не менее, пребывание в столице успеха не прибавило, и они вынуждены были вернуться в городок Грейт Молверн, где Элгар мог зарабатывать на жизнь преподавательской деятельностью и дирижированием в местных музыкальных коллективах. Несмотря на разочарование от лондонского периода, возвращение в провинцию, поближе к природе и друзьям, хорошо сказалось на здоровье Элгара и послужило источником вдохновения.

В начале XX века Элгар плодотворно сотрудничал с певицей-контральто Кларой Батт, которая исполнила несколько его произведений.

Увековечение памяти

Именем Элгара названы многие улицы в городах Англии: Например, есть одиннадцать Элгар-авеню, в том числе одна — в Молверне, графство Вустершир, а ещё одна вблизи дома, где жил Элгар, «Plas Gwyn» в Херефорде.

В честь композитора установлено несколько памятников. Один из них — в конце Вустерской Хай-стрит — стоит напротив собора, в нескольких метрах от того места, где некогда размещался магазинчик его отца. Ещё один памятник композитору находится в самом начале Чёрч-стрит в Молверне. В сентябре 2005 года вблизи Херефордского собора, в ознаменование многочисленных музыкальных и прочих связей Элгара с этим городом, был открыт памятник скульптора Джемы Пирсон.

В доме в Нижнем Бродхите, где родился композитор, ныне находится музей, посвященный его жизни и работе.

В период с 1999 по 2007 год на новых двадцатифунтовых банкнотах Банка Англии изображался портрет Элгара: позднее, на банкнотах новой серии, стали изображать портрет Адама Смита. Смена портретов стала причиной недовольства, в особенности потому, что 2007 год был годом 150-летия со дня рождения композитора.

Элгару посвящено несколько телефильмов. На телевидении роль Элгара исполняли Джордж МакГрат (в художественно-документальном фильме Кена Рассела «Элгар») и Грэм Лимен (в фильме Болото Пенды).

Наследие

Наброски Элгара к его третьей симфонии были «развиты и дополнены» в 1990-х годах композитором Энтони Пэйном, впоследствии создавшим пригодную к исполнению версию «6-го Торжественного и церемониального марша», премьера которого состоялась на Би-Би-Си промс в августе 2006 года. В 2007 году «Элгаровское Общество» (англ. Elgar Society ) поручило Пэйну завершить оркестровку музыки к Сюите «Корона Индии», Op. 66.

Наброски Элгара к фортепианному концерту, датируемые 1913 годом, были развиты и дополнены композитором Робертом Уокером и впервые были исполнены в августе 1997 года пианистом Дэйвидом Оуэном Норрисом. Впоследствии это произведение было сильно переработано.

Музыка Элгара также напрямую связана с двумя значимыми ежегодными мероприятиями в календаре Великобритании: «1-й Торжественный и церемониальный марш» исполняется на заключительном концерте Би-Би-Си промс, а на церемонии в День памяти погибших в I-й и II-й мировых войнах у Лондонского Кенотафа, сводными оркестрами исполняется «Нимрод» из его «Вариаций „Энигма“».

Отрывок из «1-го Торжественного и церемониального марша» повсеместно используется в США на церемониях вручения дипломов в школах и университетах, и известен там под названием «Выпускной марш» (англ. "The Graduation Song").

Знаменитая композиция Clubbed To Death из саундтрека к фильму Матрица является реминисценцией на 1 и 12 темы «Вариаций „Энигма“» Элгара[1]. Эта же тема была использована греческой gothic metal группой On Thorns I Lay в композиции The Blue Dream (альбом «Orama», 1997 год).

Музыкант Venetian Snares использовал семпл из «Концерта для Виолончели, Op. 85» на треке Szamár Madár своего альбома Rossz Csillag Alatt Született.

Произведения

 Эта статья или раздел содержит незавершённый перевод с иностранного языка.
Вы можете помочь проекту, закончив перевод. Если вы знаете, на каком языке написан фрагмент, укажите его в этом шаблоне.

Сочинения для оркестра

  • Три симфонии
  • «Севилланья» (англ. Sevillaña), Op. 7 (1884 г.)
  • Фруассар, концертная увертюра, Op. 19 (1890 г.)
  • Серенада, для струнных, Op. 20 (доработанная версия «Трёх пьес для струнного оркестра», 1888—1892 гг.)
    • 1. Allegro piacevole; 2. Larghetto; 3. Allegretto
  • Sursum corda, для струнных, медных духовых и органа, Op. 11 (1894 г.)
  • «Три баварских танца», Op. 27 (1897 г.)
    • 1. «Танец (Sonnenbichl)»; 2. «Колыбельная (In Hammersbach)»; 3. «Меткие стрелки (Bei Murnau)»
  • «Имперский Марш», Op. 32 (1897 г.)
  • «Вариации на Оригинальную Тему (Энигма)», (иногда — «Вариации на собственную тему „Загадка“), Op. 36 (1899)
    • Тема, «(Enigma)» (andante); Вариации: 1. «C.A.E.» (andante); 2. «H.D.S.-P.» (allegro); 3. «R.B.T.» (allegretto); 4. «W.M.B.» (allegro di molto); 5. «R.P.A.» (moderato); 6. «Ysobel» (andantino); 7. «Troyte» (presto); 8. «W.N.» (allegretto); 9. «Nimrod» (adagio); 10. Intermezzo, «Dorabella» (allegretto); 11. «G.R.S.» (allegro di molto); 12. «B.G.N.» (andante); 13. Romanza, «***» (moderato); Finale, «E.D.U.» (allegro)
  • «Chanson de Nuit» для небольшого оркестра, Op. 15 № 1 (1899 г.) (аранжировка «салонной» пьесы для скрипки с фортепиано)
  • «Chanson de Matin» для небольшого оркестра, Op. 15 № 2 (1899 г.) (аранжировка «салонной» пьесы для скрипки с фортепиано)
  • «Три Характерные Пьесы», Op. 10 (1899 г.)
    • 1. «Мазурка»; 2. «Sérénade Mauresque»; 3. «Контрасты: Гавоты 1700 и 1900 гг. н. э.»
  • «Sérénade Lyrique» (1900 г.)
  • «Шлараффенланд (В городе Лондоне)», Концертная увертюра, Op. 40 (1900—1901 гг.)
  • «Торжественные и церемониальные марши», пять маршей, все Op. 39 (1901—1930 гг.)
    • Марш № 1 Ре мажор (1901 г.) (С известной мелодией Страна надежды и славы в составе трио)
    • Марш № 2 Ля минор (1901 г.)
    • Марш № 3 До минор (1904 г.)
    • Марш № 4 Соль мажор (1907 г.) (В 1940 году на музыку марша А. П. Герберт положил слова «Песни свободы»)
    • Марш № 5 До мажор (1930 г.)
    • также Марш № 6 Соль минор (наброски, развитые и дополненные Энтони Пэйном в 2005—2006 гг.)
  • Дети из снов (Enfants d’un Rêve), пьесы для небольшого оркестра, Op. 43 (1902 г.)
    • 1. Andante; 2. Allegretto
  • «На Юге (Алассио)», Концертная увертюра, Op.50 (1903—1904 гг.)
  • «Интродукция и аллегро» для струнных (струнного квартета и оркестра), Op. 47 (1904—1905 гг.)
  • «Юный дирижер», Сюита № 1, Op. 1a (1867—1871 гг., ред. 1907 г.)
    • 1. «Увертюра»; 2. «Серенада»; 3. «Менуэт»; 4. «Солнечный танец»; 5. «Сказочные дудочники»; 6. «Сцена сна»; 7. «Феи и гиганты»
  • «Юный дирижер», Сюита № 2, Op. 1b (1867—1871 гг., ред. 1908 г.)
    • 1. «Марш»; 2. «Колокольчики»; 3. «Мотыльки и бабочки»; 4. «Танец у фонтана»; 5. «Ручной медведь». 6. «Лесные медведи»
  • «Элегия», для струнного оркестра, Op. 58 (1909 г.)
  • "Марш «Коронация», Op. 65 (1911 г.)
  • «Корона Индии», сюита для оркестра, Op. 66 (1911—1912 гг.)
  • «Carissima» для оркестра (1913 г.)
  • «Фальстаф», симфонический этюд, Op. 68 (1913 г.)
  • «Sospiri» для струнного оркестра, арфы и органа (или фисгармонии), Op. 70 (1914 г.)
  • «Полония», симфоническая прелюдия, Op. 76 (1915 г.)
  • "Марш «Империя» для оркестра (1924 г.)
  • Сюита из «Артура» для камерного оркестра (из музыки к трагедии Лоренса Биньена «Артур», 1924 г.)
  • «Гражданская фанфара» для оркестра без скрипок (1927 г.)
  • «Майская песня» для небольшого оркестра (оркестровка работы, первоначально написанной для фортепиано) (1928 г.)
  • Менуэт из «Щеголя Браммелла» (1928—1929 гг.)
  • «В детской» для оркестра (1931 г.) «Посвящена с Их Высочайшего Позволения Королевским Высочествам герцогине Йоркской и принцессам Елизавете и Маргарет Роз»
    • 1. «Утренняя серенада (Пробуждение)»; 2. «Серьёзная кукла»; 3. «Занятия»; 4. «Грустная кукла»; 5. «Коляска (Фокусы)»; 6. «Веселая кукла»; 7. «Сон — Заключение (кода)»
  • "Сюита «Северн», для оркестра, Op. 87 (1932 г.) (первоначально написана в 1930 г. для медного духового оркестра)
    • 1. «Интродукция (Вустерский замок)»; 2. «Токката (Турнир)»; 3, «Фуга (Собор)»; 4. «Менуэт (Комтурство)»; 5. «Кода»
  • «Мина» для небольшого оркестра (1933 г.)

Концерты

Сочинения для театра

Кантаты и оратории

  • «Черный рыцарь», Симфония/Кантата для хора с оркестром, Op. 25 (1889—1892 гг.)
  • «Свет жизни (Lux Christi)», оратория для сопрано, альта, тенора, баса с хором и оркестром, Op. 29 (1896 г.)
  • «Сцены из Саги о Короле Олафе», кантата для сопрано, тенора и баса, хора и оркестра, Op. 30 (1896 г.)
  • «Знамя Святого Георга», баллада для хора с оркестром, Op. 33 (1897 г.)
  • «Каратак», кантата для сопрано, тенора, баритона и баса с хором и оркестром, Op. 35 (1897—1898 гг.)
  • «Морские этюды» (англ. Sea Pictures), цикл песен для контральто или меццо-сопрано с оркестром, Op.37 (1897—1899 гг.)
  • Сон Геронтия, оратория для меццо-сопрано, тенора, и баса, а также хора с оркестром, Op. 38 (1899—1900 гг.)
  • «Коронационная ода» для сопрано, контральто, тенора и баса, а также хора с оркестром, Op. 44 (1902 г.)
    • I — «Коронуйте короля», для солистов с хором
    • II — (a) «Королева», для хора; (b) «Дочь Древних Королей», для хора
    • III — «Британия, проси о себе», для солиста-баса и мужского хора
    • IV — (a) «Внемли святому небу», для солистов сопрано и тенора; (b) «Только сердце чистым оставь», для солистов сопрано, контральто, тенора и баса
    • V — «Мир и покой», для солистов сопрано, контральто, тенора и баса с хором без аккомпанемента
    • VI — Финал «Страна надежды и славы», для солиста-контральто с хором
  • «Апостолы», оратория для сопрано, контральто, тенора и трёх басов, а также хора с оркестром, Op. 49 (1902—1903 гг.)
  • «Царство Божье», оратория для сопрано, контральто, тенора и баса, а также хора с оркестром, Op. 51 (1901—1906 гг.)
  • «О, внемли!», приношение для хора с оркестром «(Intende vocis orationis meae)», Op. 64 (1911 г.). Для Коронации Короля Георга V
  • «Сочинители музыки», ода для солиста контральто или меццо-сопрано и хора с оркестром, Op. 69 (1912 г.)
  • «Карильон», декламация с оркестром, Op. 75 (1914 г.)
  • «Дух Англии», для сопрано и контральто либо тенора и хора с оркестром, Op. 80 (1915—1917 гг.)
    • 1. «Четвертое августа» (1917 г.)
    • 2. «Женщинам» (1915 г.)
    • 3. «Павшим» (1915 г.)
  • «Le drapeau belge» (Бельгийский флаг), декламация с оркестром, Op. 79 (1917 г.)
  • «Курительная кантата», для солиста-баритона с оркестром. Написанное в 1919 году, это сочинение, вероятно, не предназначалось для исполнения и получило абсурдный номер опуса 1001. Его продолжительность меньше минуты.
  • «Ода Памяти Королевы Александры» (Так много настоящих Принцесс, что ушли), для хора (сопрано, альт, тенор, бас) с оркестром (1932 г.)

Камерная музыка

  • Струнный квартет, Op.83 (1918)
  • Фортепианный квинтет, Op.84 (1918—1919)

Инструментальная музыка

  • «Романс», для скрипки с фортепиано, Op. 1 (1878 г.). Посвящён Освину Грейнджеру
  • "Idylle («Esquisse Facile»), для скрипки с фортепиано, Op. 4 № 1 (1883 г.). Посвящена E. E., г. Инвернесс
  • «Pastourelle», для скрипки с фортепиано, Op. 4 № 2 (1883 г.). Посвящена Мисс Хилде Фиттон, г. Молверн
  • «Virelai», для скрипки с фортепиано, Op. 4 № 3 (1883 г.). Посвящено Френку Уэббу
  • «Гавот», для скрипки с фортепиано (1885 г.). Посвящён доктору. К. У. Бакку
  • «Allegretto на G.E.D.G.E.», для скрипки с фортепиано (1888 г.). Посвящено Юным госпожам Гедж, г. Молверн
  • «Salut d’Amour» («Liebesgruss»), для скрипки с фортепиано, Op.12 (1888). Посвящён «à Carice»
  • «Mot d’Amour», для скрипки с фортепиано, Op. 13 №. 1 (1889 г.)
  • «Bizarrerie», для скрипки с фортепиано, Op. 13 № 2 (1890 г.)
  • «La Capricieuse», для скрипки с фортепиано, Op. 17 (1891 г.). Посвящена Фреду Уорду
  • «Очень Мелодичные Экзерсисы в Первой Позиции», для скрипки с фортепиано, Op. 22 (1892 г.). Посвящены Мэй Грэфтон, племяннице Элгара.
  • «Etudes Caractéristiques», для скрипки, Op. 24 (1892 г.)
  • «Offertoire» («Andante Religioso»), для скрипки с фортепиано (1903 г.). Посвящён Сергее Дервалю, Антверпен
  • Скрипичная соната Ми минор, Op. 82 (1918 г.) Посвящена Мари Джошуа
  • «Монолог» для гобоя (1930 г.)

Сочинения для клавишных инструментов

  • «Griffinesque», для фортепиано (1884 г.)
  • «Presto», для фортепиано (1889 г.)
  • «Майская песня», для фортепиано (1901 г.)
  • «Концерт аллегро», для фортепиано (1901 г.)
  • «Skizze», для фортепиано (1903 г.)
  • «В Смирне», для фортепиано (1905 г.)
  • «Sonatina», для фортепиано (опубл. в 1932 г.)
  • «Adieu», для фортепиано (опубл. в 1932 г.)
  • «Serenade», для фортепиано (опубл. в 1932 г.)
  • Органная соната соль мажор, Op. 28
  • «Мемориальная мелодия для Карильона» (1923 г.) написана для открытия карильона на Военном мемориале в Лафборо.

Сочинения для медного духового оркестра

  • "Сюита «Северн», Op. 87 (1930 г.) (аранжирована для оркестра в 1932 г.)
    • 1. «Интродукция (Вустерский замок)»; 2. «Токката (Турнир)»; 3, «Фуга (Собор)»; 4. «Менуэт (Комтурство)»; 5. «Кода»

Переложения и аранжировки

Память

  • Портрет Элгара был размещен на английской банкноте в 20 фунтов выпуска 1999—2003 гг.

Напишите отзыв о статье "Элгар, Эдуард"

Примечания

  1. ↑ [users.rcn.com/rfinley/enigma.mid Энигма-вариации в формате midi]

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Элгар, Эдуард

– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Элгар,_Эдуард&oldid=79975739»