Элеватор (Волгоград)

  (федеральный)

Элеватор
Расположен	Волгоград, Россия
Адрес	Козловская ул., 59
Назначение	зерновой элеватор
Дата открытия	1941
Управляющие	Татьяна Перевозчикова
Собственник	ООО «Волгоградский элеватор»

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 3410036000

Волгоградский элеватор — исторический памятник в Волгограде (Россия). Будучи одним из центров боёв в ходе Сталинградской битвы, элеватор тяжело пострадал. В послевоенное время (1977) в районе элеватора установлен памятник его защитникам (по одной из групп защитников известный также как «памятник североморцам»). Волгоградский элеватор признан в России объектом культурного наследия федерального значения.

Спроектирован в 1936 году всесоюзным трестом Хлебострой. Являлся типовым проектом. Копия сталинградского элеватора находится в городе Рыбинске. Отличие - в последнем больше количество силосов. Сталинградский элеватор строился с  1938 по 1941 год.

Весь комплекс назывался Сталинградский мельничный комбинат или комплекс Мельстрой, стоимость которого была более 30 млн. рублей. Кроме самого предприятия там же находился детский садик и жилой дом для семей работников.

Роль в Сталинградской битве

Бои 1942 года

Запущенный в эксплуатацию в июне 1941 года сталинградский элеватор был самым высоким сооружением в городе и представлял интерес для противоборствующих сторон в ходе Сталинградской битвы как господствующая высота. Немецкие части вышли в район элеватора 14 сентября 1942 года. Оборону здания вели остатки 35-й гвардейской и 131-й дивизий 62-й армии, а также другие части этого соединения (10-й отд. (запасной) стрелковой бригады). 18 сентября ряды оборонявшихся пополнила 92-я отдельная стрелковая бригада, сформированная из моряков-североморцев. Сразу по завершении переправы бойцы 92-й бригады перешли в контрнаступление, очистив от немецких войск прибрежную зону от реки Царицы до Консервного завода. Бои с участием бригады велись также на улицах КИМ, Рабоче-Крестьянской, Баррикадной, Козловской и у железнодорожного вокзала «Сталинград-2».

Однако превосходящими силами немцам уже 19 сентября удалось с трёх сторон окружить элеватор. В этот день были предприняты две атаки на элеватор при поддержке семи танков, окончившиеся для гитлеровцев потерей более 30 солдат и офицеров. В дальнейшем бои за элеватор приняли затяжной характер, его защитники, испытывая нехватку боеприпасов, тем не менее неоднократно отвергали предложения сдаться. 21 сентября была предпринята новая попытка штурма при поддержке бомбардировочной авиации и 16 танков. Несмотря на 15-20-кратное превосходство в силах нападавших, семь немецких атак были отбиты.

92-я бригада 18 сентября вступила в бой в центральной части города. В результате трёхсуточного, непрерывного боя части бригады 21 сентября овладели важным опорным пунктом — элеватором. По 10-12 раз в день поднимались в контратаку подразделения морской пехоты без бушлатов, в одних полосатых тельняшках и штыками уничтожали фашистов.
В этих боях порой отделение отражало атаку роты, усиленной танками, а взвод оборонялся против батальона. В ротах оставалось по 20 -30 человек, а в 1-й роте 4-го батальона — 17 человек. Только за два дня 17 храбрецов отразили 14 атак, уничтожили 8 танков и более 150 гитлеровцев.

— Х.Х.Камалов. Морская пехота в боях за Родину. Издание второе, дополненное и переработанное. - М: Воениздат, 1983.- С.120.

В дневнике немецкого офицера, позже убитого в Сталинграде, была найдена следующая запись:

Бой за элеватор продолжается. Русские ведут огонь со всех сторон. Сидим в подвале дома, на улице находиться нельзя... Весь наш батальон по численности меньше штатной роты. Таких ожесточенных боев наши старые солдаты не помнят.

К 22 сентября у защитников элеватора иссякли боеприпасы и продовольствие. Ночью остатки оборонявшихся покинули здание, которым овладели немецкие части. В боях за элеватор погибли старший батальонный комиссар Белорусский и политрук Михайлов; особо отличились лейтенант Зазуля, старшина 2-й статьи Хозяинов, красноармейцы Бирюков и Хвостиков, старший политрук Носарев, капитан Назаров, сержант Калашников, старшина Катлюк и другие.

Бои 1943 года

Новые бои развернулись вокруг элеватора в январе 1943 года. Он стал опорной позицией немецких частей, которые вели из него артиллерийский и миномётный огонь по наступавшим по направлению к центру города войскам 64-й армии. 24 января советские части начали боевые действия в районе элеватора, а на следующий день был предпринят его штурм силами 154-й морской стрелковой бригады при поддержке частей 36-й гвардейской, 29-й и 422-й дивизий и 7-го стрелкового корпуса. Штурм продолжался три дня, в ходе которых перестрелка неоднократно переходила в рукопашную схватку. В ходе боя моряки захватили немецкий бронепоезд, подожжённый огнём орудия старшины 2-й статьи Земенкова, а затем, воспользовавшись растерянностью противника, захватили и сам элеватор. В плен попали солдаты (в том числе 45 офицеров) немецкого артиллерийского полка.

Увековечение памяти

На месте боёв за элеватор была установлена мемориальная доска. Позже, в 1977 году, на улице Рабоче-Крестьянской рядом с элеватором был открыт памятник его защитникам. Создатели памятника — скульптор Г. Л. Малков и архитектор Г. М. Коваленко. Основной элемент памятника представляет собой установленную на постаменте метровой высоты 7-метровую железобетонную полноростовую статую морского пехотинца с противотанковым ружьём и известен также как «памятник североморцам». На бетонной полукруглой стеле за спиной фигуры бойца размещены текст из поэмы Р. Рождественского «Реквием» и список частей, принимавших участие в боях за элеватор в 1942 и 1943 годах.

В 1960 году волгоградский элеватор, после войны восстановленный, в 1992 году приватизированный и до настоящего времени выполняющий свою основную функцию, был постановлением Совета министров РСФСР № 1327 включён в список исторических памятников, подлежащих охране как памятники государственного значения. Статус объекта культурного наследия федерального значения был затем подтверждён в 1995 году указом президента Российской Федерации № 176.

15 апреля 2016 года в музее «Память», входящем в состав музея-заповедника «Сталинградская битва», открылась выставка «Неприступный бастион. Сталинградский элеватор». Она повествует об истории мельничного комбината с 1936 по 2016 год. Особый акцент сделан на довоенный период и бои за элеватор.

Ссылки

• С. А. Аргасцева. [www.stalingrad.ws/bitva/bitva_ul_3.shtml Уличные бои (13 сентября 1942г. - 2 февраля 1943г.)]. Сталинград, 1942-1943. Проверено 22 мая 2013. [www.webcitation.org/6GqoAlYE5 Архивировано из первоисточника 24 мая 2013].

Отрывок, характеризующий Элеватор (Волгоград)

– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.