Элиан Тактик

Для термина «Элиан» см. также другие значения.

Элиан Тактик (др.-греч. Αἰλιανός ὁ Τακτικός; жил на рубеже I—II вв. н. э.) — римский военный писатель греческого происхождения. Написанный им на греческом языке военный трактат «О тактических построениях греков» или «Наука тактики» (др.-греч. Περί Στρατηγικών Τάξεων Ελληνικών), состоящий из 53 глав, был посвящён императору Адриану. Трактат представляет собой учебник, посвящённый греческим, а точнее македонским, построению и тактике. Автор утверждает, что в основе его труда лежат произведения лучших авторитетов в рассматриваемой им области, важнейшим из которых был утраченный трактат Полибия.

Также Элиан приводит сведения о современной ему римской армии. Произведение основано на беседах его автора с императором Нервой, имевших место в доме Фронтина в Формии. В тексте также содержится обещание написать трактат о тактике морских сражений, однако, если он и был написан, то утерян. Хотя критики XVIII века ставили труд Элиана существенно ниже Арриана, первый оказал значительное влияние на последующую византийскую и арабскую военную теорию, император Лев VI включил «Тактику» в свой трактат. Арабский перевод появился около 1350 года.

Впервые трактат Элиана бы переведён на латынь Феодором Фессалоникийским и издан в Риме в 1487 году вместе с другими римскими военными писателями. Первое издание «Тактики» очень плохого качества появилось в 1532 году. Следующее, подготовленное в Венеции Франциском Робортелло в 1552 году, включало новый латинский перевод. В 1613 году она была издана Эльзевиром в Лейдене.

Теория Элиана оказалась востребована в XVI века, когда было обнаружено, что македонская фаланга имеет общие черты со строем пикинеров, в результате чего переводы XVI века стали основой для последующих книг о воинском строе и тактике. Одним из первых признал влияние Элиана принц Мориц Оранский в письме к своему двоюродному брату Вильгельму Людвигу, графу Нассау-Диллебурга в письме от 8 декабря 1594 года. Мориц, ставший после смерти своего отца Вильгельма Оранского командующим голландской армией в 1584 году, при формировании своих военных приёмов прибег к древним авторам — Вегецию и Элиану. Учение последнего о македонской фаланге Мориц адаптировал к реалиям своего времени, вступившего в эпоху огнестрельного оружия. Также теории Элиана развивал другой двоюродный брат Морица, Иоанн, который позаимствовал у греческого автора идею вербальных команд, расширив приведённый Элианом список из 22 команд до 42.

Издания трудов

• на английском языке: [books.google.com.au/books?id=6tITAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Tactics of Ælian]
• на русском языке: [simposium.ru/ru/node/10030 Тактика Элиана]

Литература

• Элиан, греческий писатель // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0001.001/44?rgn=full+text;view=image Элиан Тактик] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
• McNeill W. H. [books.google.ru/books?id=F5QqSt6umWsC Keeping Together in Time: Dance and Drill in Human History]. — Harvard University Press, 1997. — 216 p. — ISBN 0-674-50229-9.

Отрывок, характеризующий Элиан Тактик

В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.