Эллингтон, Дюк

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Эллингтон.
Дюк Эллингтон
Duke Ellington
Основная информация
Полное имя

Эдвард Кеннеди Эллингтон

Дата рождения

29 апреля 1899(1899-04-29)

Место рождения

Вашингтон

Дата смерти

24 мая 1974(1974-05-24) (75 лет)

Место смерти

Нью-Йорк,
штат Нью-Йорк, США

Годы активности

1922—1974

Страна

США США

Профессии

пианист, композитор, аранжировщик, бэнд-лидер

Жанры

джаз, свинг

Псевдонимы

Дюк

Награды

[www.dukeellington.com eellington.com]

Э́двард Ке́ннеди (Дюк) Э́ллингтон (англ. Edward Kennedy “Duke” Ellington, 29 апреля 1899, Вашингтон — 24 мая 1974, Нью-Йорк) — пианист, аранжировщик, композитор, руководитель оркестра, представитель джазового искусства. Посмертно награждён Пулитцеровской премией.





Биография

Ранние годы

У Дюка Эллингтона, в отличие от многих его чернокожих соотечественников, было вполне счастливое детство. Его отец Джеймс Эдвард был дворецким и некоторое время служил в Белом доме. Позже работал копировщиком в Военно-морских силах. Мать была глубоко верующей и хорошо играла на пианино. Поэтому религия и музыка сыграли большую роль в его воспитании.

Мальчика окружали достаток, покой и родительская любовь. Мать давала ему уроки игры на фортепиано. С семи лет Эллингтон занимается с учителем музыки, а примерно с 11 лет сочиняет музыку самостоятельно. Затем приходит увлечение рэгтаймом и танцевальной музыкой. Свою первую композицию в стиле рэгтайм «Soda Fountain Rag» Эллингтон написал в 1914 году.

Несмотря на музыкальные успехи, Эллингтон обучается в специализированной школе по прикладным наукам и собирается стать профессиональным художником. Выигрывает конкурс на лучшую рекламную афишу города Вашингтон. Работает плакатистом.

Однако музыку не забывает, совершенствует технику игры на пианино, изучает теорию гармонии. Удовольствие рисовать и работать с красками проходит. Отказывается от предложенного места работы в институте Пратта по прикладному искусству.

В конце концов, в 1917 году он решает стать профессиональным музыкантом. Проходит неофициальное обучение у известных вашингтонских музыкантов. Руководит местными ансамблями.

2 июля 1918 года женится на Эдне Томпсон.

11 марта 1919 года у Дюка Эллингтона рождается сын Мерсер Эллингтон.

В 1919 году Дюк знакомится с Сонни Гриром, барабанщиком первого эллингтоновского бэнда.

В 1922 году происходит первый выезд в Нью-Йорк Эллингтона, Грира, Хардвика (соседа Дюка) на краткий ангажемент. В Нью-Йорке Эллингтон берет неофициальные уроки у признанных мастеров фортепиано Джеймса П. Джонсона и Уилли Лайона Смита.

На посту бэнд-лидера (1923—1964)

В 23 года Эдвард Кеннеди Дюк Эллингтон начинает играть в квинтете «Вашингтонцы» (Washingtonians), руководство над которым он постепенно берет в свои руки. Ансамбль состоял из его друзей — барабанщика Сонни Грира, саксофониста Отто Хардвика, трубача Артура Уэтсола.

От друзей из-за любви к щёгольской одежде Эллингтон получает прозвище «Duke» (герцог).

Осенью 1923 года ансамбль Эллингтона отправляется в Нью-Йорк, получает ангажемент в клубе «У Бэррона» в Гарлеме, а затем на Тайм Сквер в «Hollywood Club» (позднее его переименовали в «Kentucky Club»).

В 1926 году Эллингтон знакомится с Ирвингом Миллсом, который становится менеджером всех дел Дюка на продолжительный период. После нескольких сезонов работы в Kentucky Club ансамбль преобразуется в оркестр из десяти человек и с 4 декабря 1927 года закрепляется в престижном гарлемском клубе «Cotton Club». Появляются известные композиции Дюка «Creole Love Call» и «Black & Tan Fantasy», «The Mooche» и др.

В 1929 году оркестр выступал в ревю Флоренца Зигфельда. Регулярные радиотрансляции из «Cotton Club» программ оркестра делают Эллингтона и его оркестр известными. В феврале 1931 года оркестр Эллингтон открывает первый концертный тур. В том же году инструментальная версия одного из его стандартов «Mood Indigo», опубликованная лейблом Victor, становится очень популярной.

1932 год. Оркестр Эллингтона дает концерт в Колумбийском университете. Композитор нацеливается на более сложные музыкальные сюжеты. Работает над «Creole Rhapsody». В 1931-33 годах становятся популярными его пьесы «Limehouse Blues» и «It Don’t Mean a Thing (If It Ain’t Got That Swing)» с вокалом Айви Андерсон. За три года до официального начала эпохи свинга Дюк Эллингтон уже, фактически, заложил фундамент нового стиля. Важными вехами на этом пути стали темы 1933 года — «Sophisticated Lady» и «Stormy Weather» (авторы Гарольд Арлен и Тед Колер).

Первые композиции оркестра Дюка Эллингтона связаны со «стилем джунглей» (East St.Louis Toodle-oo, Black Beauty, Black And Tan Fantasy, Ducky Wucky, Harlem Speaks), а также со «стилем настроений» (Mood Indigo, Solitude, Sophisticated Lady). В них Эллингтон использует индивидуальные возможности музыкантов: трубачей Чарли Эрвиса, Баббера Майли, Трикки Сэма Нэнтона, альт-саксофониста Джонни Ходжеса, баритон-саксофониста Харри Карни. Мастерство этих исполнителей придает оркестру особый «саунд».

Большой успех приносят гастроли в Европе (1933). Оркестр выступает в лондонском «Палладиуме», происходят встречи Дюка с принцем Уэльским, герцогом Кентским. Затем выступления в Южной Америке (1933) и тур по США (1934). Репертуар в основном составляют композиции Эллингтона.

В тот момент в оркестре играют саксофонисты Джонни Ходжес, Отто Хардвик, Барни Бигард, Харри Карни, трубачи Кути Уильямс, Фрэнк Дженкинс, Артур Уэтсол, тромбонисты Трикки Сэм Нэнтон, Хуан Тизол, Лоренс Браун. Эллингтона называют первым подлинно американским композитором, а его свинговый стандарт «Caravan», написанный в соавторстве с тромбонистом Хуаном Тизолем, обходит весь мир.

Написанная в 1935 году композиция Reminiscing in Tempo в отличие от большинства других мелодий автора не отличалась танцевальным ритмом. Причина заключалась в том, что эту песню Эллингтон написал после потери своей матери и продолжительного застоя в творчестве. Как в дальнейшем говорил сам композитор, во время написания этой мелодии листы его нотной тетради были мокрыми от слез. Reminiscing in Tempo была сыграна Дюком практически без использования импровизации. По словам музыканта, главным его желанием было оставить в этой песне все так, как он написал изначально.[1]

1938 год знаменателен совместным выступлением с музыкантами филармонического оркестра в нью-йоркском отеле «Сен-Реджис».

В конце 1930-х в оркестр приходят новые музыканты — контрабасист Джимми Блентон и тенор-саксофонист Бен Уэбстер. Их влияние на «саунд» Эллингтона было настолько фундаментальным, что их относительно короткий срок пребывания в составе получил среди джазовых фанатов название Blanton-Webster Band. С этим составом Эллингтон совершает второе европейское турне (исключая Британию).

Обновленный «саунд» оркестра зафиксирован в композиции 1941 года «Take the 'A' Train» (автор Билли Стрэйхорн). Среди произведений композитора этого периода важное место занимают инструментальные работы «Diminuendo in Blue» и «Crescendo in Blue».

Мастерство композитора и музыканта получает признание не только у критиков, но и у таких выдающихся академических музыкантов, как Игорь Стравинский и Леопольд Стоковский.

В годы Второй мировой войны Эллингтон создает ряд больших инструментальных пьес. 23 января 1943 года выступает с концертом своих произведений в знаменитом Карнеги-Холле, где проходит премьера «Black, Brown and Beige». Весь сбор средств от концерта идет в помощь Красной Армии.

По окончании войны, несмотря на закат эпохи биг-бэндов, Эллингтон продолжает гастролировать со своей новой концертной программой. Сборы от выступлений, начавшие постепенно падать, он пополняет гонорарами, которые получает как композитор. Это позволяет сохранить оркестр.

Начало 1950-х — самый драматичный период в жизни эллингтоновского бэнда. Чувствуя снижение интереса к джазу, из оркестра один за другим уходят ключевые музыканты. На несколько лет Дюк Эллингтон уходит в тень.

Однако, уже летом 1956 года происходит триумфальное возвращение на большую сцену на джазовом фестивале (англ.)русск. в Ньюпорте. Один из кульминационных моментов фестиваля — состоящее из 27 квадратов (а по мнению продюсера Ирвинга Таунсенда — сто двадцати восьми),К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3400 дней] соло тенор-саксофониста Пола Гонсалвеса в обновленной версии «Dimuendo and Crescendo in Blue». Композитор снова попадает в фокус, его фотография украшает обложку журнала «Time», он подписывает новый контракт с Columbia Records. Первый релиз — концерт «Ellington at Newport» — стал самым удачным и продаваемым альбомом в карьере музыканта.

В последующие годы, в соавторстве с Билли Стрэйхорном, Дюк пишет ряд произведений на классические темы. На пластинке «Such Sweet Thunder», шекспировской сюите 1957 года, представлены композиции «Lady Mac», «Madness in Great Ones», посвященная Гамлету, «Half the Fun» об Антонии и Клеопатре. Уникальность записи в том, что солисты оркестра (Кэт Андерсон, Джонни Ходжес, Пол Гонсалвес, Квентин Джексон и другие), как актёры в театре, исполняли ведущие партии и держали на себе целые номера. Вместе со Стрэйхорном написаны вариации на темы из «Щелкунчика» Чайковского и «Пер Гюнта» Грига.

Дюк Эллингтон снова становится востребованным концертным исполнителем. Маршруты его гастролей расширяются, и осенью 1958 года артист снова объезжает Европу с концертным туром. Дюка представляют королеве Елизавете и принцессе Маргарет на фестивале искусств в Англии.

В 1961 и 1962 годах Эллингтон записывается вместе с Луи Армстронгом, Каунтом Бэйси, Коулменом Хокинсом, Джоном Колтрейном и другими выдающимися мастерами джаза.

В 1963 году оркестр Эллингтона совершает новую поездку в Европу и, затем, на Средний и Дальний Восток по просьбе Госдепартамента США.

1964 год. Очередное европейское турне и первый визит оркестра в Японию.

Последние годы (1965—1975)

С середины 1960-х композитор 11 раз уходил с церемонии награждения Grammy победителем. В 1965 году премия достается ему в номинации «лучший большой джазовый ансамбль» за альбом «Ellington '66». Трек «In the Beginning, God» отмечается в 1966 году как лучшая джазовая композиция. Бэнд выступает в Белом доме, на Виргинских островах и снова в Европе. Выступает с Бостонским симфоническим оркестром.

В сентябре начинает серию концертов духовной музыки. Эти концерты артист будет регулярно проводить под сводами Grace Cathedral в Сан-Франциско.

В 1966 и 1967 годах Эллингтон проводит две серии европейских концертов с Эллой Фицджеральд.

Со своим коллективом отправляется в продолжительный тур по Ближнему и Дальнему Востоку. С этим турне совпало издание пластинки «Far East Suite», которая принесла своему автору победу в номинации «лучший большой джазовый ансамбль».

С такой же формулировкой Эллингтон унес Grammy с церемонии 1968 года за альбом «And His Mother Called Him Bill». Этот альбом композитор посвятил своему коллеге и близкому другу Билли Стрейхорну, который умер в 1967 году.

Прием в Белом доме в 1969 году по случаю 70-летия Дюка. Вручение ордена Свободы президентом Ричардом Никсоном. Новое европейское турне. В Париже в честь семидесятилетия Дюка Эллингтона был устроен банкет, на котором его приветствовал Морис Шевалье.

Выступление на джазовом фестивале в Монтерее (1970) с новыми композициями «River», «New Orlean Suite» и «The Afro-Eurasian Eclipse». Посещение Европы, Австралии, Новой Зеландии и Дальнего Востока.

16 апреля 1971 года в нью-йоркском «Линкольн-центре» проходит премьера композиции «Suite For Gutela». Выступление на ньюпортском джаз-фестивале. Посещает с концертами СССР (Москва, Ленинград, Минск, Киев, Ростов). В Ленинграде играет перед будущим основателем Государственной филармонии джаза- Давидом Семеновичем Голощекиным. А затем, едет в Европу и совершает второе турне в Южную Америку и Мексику.

Гастроли в СССР

Оркестр, который Эллингтон взял с собой в Советский Союз в 1971 году состоял из шести саксофонов: Рассел Прокоп, Пол Гонзалвес, Гарольд Эшби, Норрис Терни, Гарольд Джизил Майнерв и Гарри Карни. Трубы: Кути Уильямс, Мерсер Эллингтон, Гарольд Мани Джонсон, Эдди Престон и Джонни Коулс. Тромбоны: Мальколм Тейлор, Митчелл Бути Вуд и Чак Коннорс. Басистом был Джо Бенджамин, а за барабанами — Руфус Спиди Джонс, два вокалиста — Нелл Брукшайр и Тони Уоткинс.

Когда самолет с Дюком приземлился в Ленинграде, его встретил большой оркестр, марширующий по летному полю и играющий диксилендовую музыку. Всюду, где он выступал со своим бэндом, билеты были полностью проданы. На каждом из трех концертов Эллингтона в Киеве было десять тысяч человек и более двенадцати тысяч на каждом его выступлении в Москве. Во время визита в СССР Эллингтон посетил Большой театр, Эрмитаж и встретился с композитором Арамом Хачатуряном. Эллингтон дирижировал джаз-оркестром московского радио. Газета «Правда» была очень щедрой на похвалы Эллингтону и его оркестру. Музыкальный критик, писавший в газете, был поражен «их бесценным чувством легкости. Они выходили на сцену без каких-либо особых церемоний, просто один за другим, как друзья обычно собираются на джем-сейшн».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3400 дней]

Дюку Эллингтону понравился Советский Союз и он позже вспоминал:

«Знаете ли вы, что некоторые из наших концертов продолжались там по четыре часа? Да, и никто не жаловался — ни публика, ни работники сцены, ни даже оркестранты. Русские приходили слушать нашу музыку, а не по какой-либо другой причине. По десять-двенадцать раз они вызывали нас на бис».

1973 год. Третий «Концерт духовной музыки», премьера в Вестминстерском аббатстве, Лондон. Европейское турне. Дюк Эллингтон принимает участие в королевском концерте в «Палладиуме». Визит в Замбию и Эфиопию. Награждение «Императорской звездой» в Эфиопии и орденом Почётного легиона во Франции.

Дюк Эллингтон публикует автобиографию «Музыка — моя возлюбленная».

Смерть

До последних месяцев жизни Дюк Эллингтон много ездил и концертировал. Его выступления, наполненные вдохновенными импровизациями, привлекали не только многочисленных слушателей, но и получали высокую оценку профессионалов.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3400 дней]

Изданный по материалам концертов в Новом Орлеане диск «New Orleans Suite» опять заслуживает премию Grammy в номинации «лучший большой джазовый ансамбль».

Ещё трижды музыкант оказывается вне конкуренции в этой категории (дважды посмертно): в 1972 году за пластинку «Toga Brava Suite», в 1976 году — за «Ellington Suites», в 1979-м — за «Duke Ellington At Fargo, 1940 Live».

В 1973 году врачи диагностировали у него рак легких. В начале 1974 года Дюк Эллингтон заболел пневмонией. Через месяц после своего 75-летнего юбилея, рано утром 24 мая 1974 года, он скончался.

Газеты всего мира опубликовали известие о его кончине на первых полосах. Заголовок некролога в «Нью-Йорк таймс» гласил:

Президент Ричард Никсон выступил с заявлением, в котором говорилось:

В редакционной статье воскресного выпуска газеты «Таймс» говорилось:

Похороны, состоявшиеся 27 мая на кладбище Вудлон в Бронксе (Нью-Йорк), широко освещались.

Признание и награды

Творчество

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

 В этом разделе не хватает ссылок на источники информации.
Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники.
Эта отметка установлена 3 января 2015 года.
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Творец джаза

Эллингтон был экспериментатором и новатором в музыке XX века. Он сам однажды сказал в интервью:

«Я чертовски непостоянен. Я никогда не могу остановиться на том, что я сделал, мне всегда хочется попробовать сделать что-то новое.»

Его творческий путь был полон открытий. Он создает то стиль джунглей, то стиль настроения, то обращается к академическим европейским музыкальным формам — сюитам, рапсодиям, балету и опере. Его оригинальные оркестровые произведения оказали большое эстетическое воздействие на развитие культуры 20-го века. Каждый значительный джазовый оркестр прямо или косвенно испытал на себе его влияние.

Эллингтон изменил роль контрабаса, тенора и баритон-саксофона в биг-бэнде. Он впервые начал использовать человеческий голос как инструмент. Положил начало латиноамериканскому джазу композицией «Caravan».

Как пианист, Дюк Эллингтон всю жизнь модернизировал свой стиль демонстрируя своё искусство «ударного фортепиано» и сохраняя характерные черты страйдового пианиста (влияние Джеймса П. Джонсона, Уилли Лайона Смита и Фэтса Уоллера), но смещаясь к более сложным аккордам и гармониям.

Как аранжировщик, Эллингтон отличался творческим подходом. Многие произведения Эллингтона представляли собой маленькие «концерты», созданные специально для того, чтобы лучше раскрыть индивидуальное дарование того или иного исполнителя-импровизатора. Он писал для музыкантов оркестра, учитывая их индивидуальный стиль и вместе с ними (или с теми, кто приходил им на смену) периодически возвращался к старым произведениям, по сути творя их заново. Дюк никогда не позволял исполнять свои пьесы так же, как они звучали прежде. Ни одна из композиций Эллингтона, записанная на пластинку его оркестром, никогда не рассматривалась им как нечто окончательное и не нуждающееся в дальнейшем усовершенствовании и развитии. Всё, что исполнялось оркестром Эллингтона, выражало его индивидуальность, вбиравшую в себя одновременно индивидуальность каждого из его оркестрантов.

Его наследие огромно. По данным работника издательства «Темпо Мьюзик» М. Роббинса, у Дюка Эллингтона было зарегистрировано около тысячи пьес, большинство из которых составляют золотой фонд джаза. Тридцать восемь крупных произведений, предназначенных для концертного исполнения, духовные концерты, музыка к театральным постановкам и кинофильмам. Его дискография, по данным американского критика Скотта Янова, на сегодняшний день превышает шесть сотен дисков (623).

По времени звучания в эфире, на телевидении и на дисках в масштабе всей планеты Дюк Эллингтон занимает одно из первых мест. Его оркестр был настоящей школой джаза.

Кроме того, Эллингтон был образцовый лидер биг-бэнда — авторитетный и деликатный. Поэтому многие музыканты оставались с ним почти всю жизнь. Из «старой гвардии» это — Джонни Ходжес, Харри Карни, Барни Бигард, Джимми Хамильтон, Рассел Прокоуп, Пол Гонзалес, Хуан Тизол, Лоренс Браун, Кути Уильямс, Рэй Нэнс, Квентин Джексон. Некоторое время в оркестре играли такие солисты, как Кларк Тэрри, Кэт Андерсон, саксофонист Уилли Смит, барабанщики Луи Беллсон и Сэм Вудъярд. Во второй половине 60-х годов в оркестр пришли музыканты молодого и среднего поколений — саксофонисты Норрис Терни, Харольд Эшби, трубач Джонни Коулз, контрабасист Джо Бенджамин, барабанщик Руфус Джонс.

Библиография Дюка Эллингтона обширна и разнообразна. При жизни ему были посвящены работы: Питера Гаммонда (1958), Стэнли Дэнса (1971), Барри Уланова (1972) и Дерека Джоэлла (1977). После смерти великого музыканта вышли монументальные книги Джеймса Линкольна Коллиера (1987), Ганса Роланда (1988), Марка Таккера (1991), Клауса Стратмана (1992), Джона Хэссе (1995), Стюарта Николсона (1999). Книга Джеймса Линкольна Коллиера была единственной переведённой на русский язык и выпущенной в 1991 году издательством «Радуга».

  • «Он был любим во всем мире и всеми слоями общества. Его любили французы и немцы, англичане и ирландцы, арабы и евреи, индусы и пакистанцы, атеисты и католики. Он был одновременно изысканным, простым, весёлым, терпимым, позитивным, ироничным, непосредственным, как ребёнок, и искренним христианином. Он был прирождённым аристократом, который прекрасно знал, как вести себя в обществе. Он был величайшим новатором в своей области и, в то же время, парадоксальным консерватором, он строил новые вещи на основе старого и презирал преходящую моду» — говорил Стэнли Дэнс, биограф Дюка Эллингтона.
  • «Его невероятно ценным качеством было умение слушать, именно таким путём шел его рост как композитора и бэнд-лидера. Дюк впитывал все звуки вокруг себя, вбирал частицы стилей и мелодий, соединяя их уже для своих собственных целей.» — писал Том Уэйли.

Ещё в 1953 году известный джазовый критик Ральф Глисон заметил в «Сан-Франциско кроникл»: «Дюк Эллингтон — это величайший талант во всей истории джаза. Я предсказываю, что четверть века спустя его музыку будут изучать в школах, а критики найдут для него подобающее место среди самых великих композиторов нашего столетия».

Музыка для кино и мюзиклов

Ещё в годы работы в «Cotton Club» Эллингтон вместе со своими музыкантами участвует в бродвейском мюзикле «Show Girl», основанном на музыке Джорджа Гершвина (George Gershwin).

Летом 1930 года в Калифорнии записывает несколько песен для кинокартины «Check and Double Check». Одна из них, «Three Little Words» с вокалом Бинга Кросби, становится американским хитом.

В 1934 году пишет звуковое сопровождение к фильму «Murder at the Vanities». Инструментальная версия композиции «Cocktails for Two», прозвучавшей в картине, становится очень известной. Записывает музыку для фильма «Belle of the Nineties» режиссёра Mae West и участвует в саундтреке «Many Happy Returns».

В 1936 году со своим оркестром в Голливуде записывает саундтрек к художественному фильму братьев Маркс «День на скачках», а через год — к картине «Hit Parade».

10 июля 1941 года в Лос-Анджелесе проходит премьера мюзикла Дюка Эллингтона «Jump for Joy». Спектакль исполнялся 101 раз. В сокровищницу жанра попал джазовый стандарт «I Got It Bad (And That Ain’t Good)», одна из лучших песен мюзикла.

В 1942 году оркестр Эллингтона снялся в кинофильме «Хижина в облаках» с Линой Хорн.

Затем, чтобы поддержать свой оркестр, Дюк снова берется за крупные музыкальные формы и создает мюзикл «Beggar’s Holiday» для постановки на Бродвее. После премьеры, состоявшейся в декабре 1946 года, было дано 108 представлений.

В 1950 году композитор впервые полностью пишет саундтрек к художественному фильму «Асфальтовые джунгли».

Написанный и оркестрированный им саундтрек к фильму 1959 года «Анатомия убийства» попал в число номинантов только что учрежденной премии Grammy. Эллингтон ушёл с церемонии награждения с тремя наградами — за лучшую инструментальную композицию и лучшую музыкальную композицию года (заглавная мелодия фильма) и лучший саундтрек.

1960 год. Написана музыка для фильма «Парижский блюз» и для драмы «Турчанка». Создается тема «Asphalt Jungle» для телевидения.

Следующее сотрудничество Дюка Эллингтона с киноиндустрией — музыка к фильму «Парижский блюз» (1961) — принесло ему номинацию на премию Oscar за лучший саундтрек.

В марте 1966 года Эллингтон предпринял ещё одну попытку покорить бродвейскую публику, представив мюзикл «Pousse-Cafe».

В том же 1966 году на экраны кинотеатров вышел фильм «Assault on a Queen» с участием Фрэнка Синатры. Это была предпоследняя картина, в которой прозвучала музыка Эллингтона.

Его последней работой в кино стала музыка к ленте 1969 года «Change of Mind».

Дискография

Избранные DVD

  • Duke Ellington with Ella Fitzgerald «At The Cote D’Azur»
  • Duke Ellington «70 th Birthday Concert in Paris»
  • Duke Ellington «The Falcon Theatre 1965»
  • Duke Ellington «The Duke Ellington Show»
  • Duke Ellington «Duke Ellington & His Orchestra 1929—1943»
  • Duke Ellington «Copenhagen, January 31, 1965»
  • Duke Ellington «Copenhagen, January 23, 1967»
  • Duke Ellington «The Intimate»
  • Duke Ellington «Tivoli Gardens 1971 part 1 & part 2»

Библиография

  • Джоэлл Д. [info-jazz.ru/about/ellington Герцог: Портрет Дюка Эллингтона]; пер. с англ. Ю. Т. Верменича — Новосибирск: Сиб.унив.изд-во, 2007. ISBN 5-94087-313-8
  • Фейертаг В. Б. [info-jazz.ru/about/educasjazz Джаз. Энциклопедический справочник]. — Спб.: «[piterbooks.ru СКИФИЯ]», 2001, с.101. ISBN 5-94063-018-9
  • Шапиро Н. [info-jazz.ru/about/posluchay Послушай, что я тебе расскажу… История джаза, рассказанная людьми, которые её создавали].— Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2006, с.301-303. ISBN 5-94087-307-3
  • Ньютон Ф. [info-jazz.ru/about/jazzczen Джазовая сцена]. — Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2007, с.101. ISBN 5-94087-308-1
  • Тепляков С. [info-jazz.ru/about/ellingtonduck Дюк Эллингтон. Путеводитель для слушателя].— Москва: Аграф, 2004, с.512. ISBN 5-7784-0291-0
  • Л. Б. Переверзев. «Приношение Эллингтону» и другие тексты о джазе / Под ред. К. В. Мошкова. СПб.: Лань, Планета музыки, 2011. 512 с., ил., Серия «Мир культуры, истории и философии», 1500 экз., ISBN 978-5-8114-1229-7, ISBN 978-5-91938-031-3
  • Bohlander K., Holler K.-H. Jazzfuhrer.— Leipzig, 1980.
  • [jazzpeople.ru/jazz-in-city/dzheyms-kollier-dyuk-yellington/ Джеймс Л. Коллиер. Дюк Эллингтон]. — Москва, 1991.

Напишите отзыв о статье "Эллингтон, Дюк"

Ссылки

  • [www.info-jazz.ru/community/jazzmen/?action=show&id=23 Дюк Эллингтон] в виртуальной джазовой энциклопедии
  • [fakepixies.hiblogger.net/250438.html/ Дюк Эллингтон на fakepixies.hiblogger.net]
  • [www.jazzpla.net/biografy/DukeEllington.htm Дюк Эллингтон] на Планете Джаза
  • [disc.dp.ua/info/music/duke_ellington/description/132/ О Дюке Эллингтоне]
  • [www.rollingstone.com/artists/dukeellington/discography Дискография Дюка Эллингтона]
  • [www.cduniverse.com/search/xx/music/artist/Ellington,+Duke/a/Duke+Ellington.htm Duke Ellington Discography of CDs]
  • [jazz-jazz.ru/?category=about_artists&altname=duke_ellington Музыка Дюка Эллингтона]
  • [www.duke-ellington.com/ Duke Ellington]
  • [www.scaruffi.com/jazz/ellingto.html Ellington’s website]

Примечания

  1. ↑ [jazzpeople.ru/jazz-in-faces/top5-nedeli-dzhazovye-kompozicii/ Истории создания легендарных джазовых композиций].

Отрывок, характеризующий Эллингтон, Дюк



На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Эллингтон,_Дюк&oldid=81447178»