Эльблонгское соглашение

Эльблонгское соглашение
англ. Treaty of Elbing
Тип договора	торговое соглашение
Дата подготовки	август 1656 года
Дата подписания	11 сентября 1656 год
— место	Эльблонг
Стороны	Республика Соединённых провинций, Шведское великодержавие
Статус	не ратифицировано Генеральными Штатами Республики Соединённых провинций

Эльблонгское соглашение — документ, который был подписан между Республикой Соединённых провинций и Швецией 11 сентября 1656 года в городе Эльблонг. Суть соглашения заключалась в защите голландского торгового влияния в Балтийском море.

История

Территория Нижних Земель значительно уступала соседним землям в количестве и качестве участков, пригодных для ведения сельскохозяйственной и промышленной деятельности. Поэтому, голландцы вынуждены были рассчитывать на импорт продукции для покрытия внутренних потребностей. Дефицит леса для кораблестроения, металлов и зерна покрывался благодаря торговле со странами Балтики, поставлявшими в Республику Соединенных Провинции все эти товары. Помимо этого, страны Балтики являлись основными рынками сбыта для голландской продукции — сельди, сыра, кораблей, полотна, пушек, сукна. Ключевым моментом является то, что основой голландской экономики являлась торговля. Немецкие меха и вина, продукция французских мануфактур, фрукты и колониальные товары из Испании попадали в Северную Европу исключительно благодаря голландским торговым кораблям. Прибалтийское зерно отправлялось в страны Средиземноморья также с их помощью. Именно благодаря Балтийскому морю, Республика Соединённых провинций смогла выйти на рынки Русского Царства и к 1650 году наладить торговые отношения через порт Архангельск.

Исключительная важность торговли через Балтийское море заключалась в том, что импорт зерна из стран Балтики привел к голландскому техническому развитию. Поскольку большинство населения было избавлено от сельскохозяйственной деятельности, они смогли сконцентрироваться на промышленности, где и достигли внушительных результатов (к примеру, кораблестроение). Таким образом, голландская экономика была подстроена под экономику стран Балтики. В XV веке, когда импорт балтийского зерна достиг наибольшего масштаба, происходят наиболее радикальные изменения в развитии голландского общества.

В 1654 году на трон Швеции взошел Карл X Густав и среди первых его решений было возобновление войны с Польшей. Через Генеральные Штаты Республики Соединенных провинций был получен заказ на постройку 20 военных судов для Польши (для ведения ею морских сражений с Русским Царством). Помимо преследования цели исключить голландское торговое влияние в Балтийском море, Швеция не могла допустить усиления и преобладания польского флота над своим. В 1655 году во время собрания в рейхстаге государственный канцлер Оксенштерна заявил, что наибольшее влияние в Балтийском море исключительно должно принадлежать шведскому королю. После этого, Карл X Густав при поддержке 40 кораблей вышел в море и высадился у Волгаста, где получил информацию о том, что голландский флот под командованием адмирала Тромпа вышел в Балтийское море. В конце июля 1655 года возле Данцига (Гданск) появилась эскадра под командой лейтенант-адмирала Вассенара ван Обдама в количестве 42 кораблей и экипажем в 6400 человек. К 1656 году Карл Х Густав добивается от Республики Соединенных провинций гарантий оказания ему военной и финансовой поддержки в прибалтийских владениях взамен на предоставления для голландцев торговых гарантий и льгот в Балтийском море (Гаагский договор 27 июля 1655 год). Поскольку у шведов в союзниках была Англия, голландцы не торопились предоставлять поддержку Карлу Х Густаву, поскольку опасались удара в тыл со стороны английских войск, а также усиления влияния Дании. Республика Соединённых провинций ежедневно терпела убытки из-за войны, поскольку невозможной была торговля со странами Прибалтики, охваченных войной. Поэтому, 4 августа 1656 года Генеральные штаты настояли на очередных переговорах о прекращении военных действий.

Подписание

Генеральные Штаты первыми приняли решение о выходе из Северной войны. Однако, требования выдвинутые к Карлу Х Густаву носили настолько ярко-выраженный антишведский характер, что последний всерьез задумался о разделе торгового влияние в Балтийском море с датчанами, а не с голландцами. Голландцы, ранее развернувшие блокаду город Данцига (Гданск), принуждали его жителей к миру с Карлом Х Густавом и вступлению в коалицию с шведами. Однако, жители этого города категорически были против нарушения их клятвы верности польскому королю. В польском городе Эльблонг, 11 сентября 1656 года было подписано голландско-шведское соглашение. Согласно этому документу, Карлу Х Густав гарантировал Республике Соединённых провинций беспрепятственную торговлю в Балтийском море, гарантии свободного мореплавания и взаимовыгодные таможенные тарифы. Соглашение было подписано уполномоченными голландцами, однако, после их возвращения домой, Генеральные Штаты отказались признавать и выполнять Эльблонгское соглашение, поскольку некоторые пункты гарантировали Карлу Х Густаву единоличные полномочия при принятии решения о назначении размера суммы пошлин на импорт/экспорт.

Последствия

Генеральные Штаты Республики Соединенных провинций остались недовольными подписанным соглашением в Эльблонге и отказались его выполнять. Впоследствии, Ян де Витт смог убедить Генеральные Штаты в необходимости разъяснения спорных пунктов с шведской стороны, а не в полном отказе в ратификации. Однако, оппозиция во многих городах Республики, во главе с Конрадом ван Бейненгеном(Coenraad van Beuningen), выступила с требованием несоблюдения Эльблонгского соглашения. Чтобы окончательно договориться об разделении торгового влияния в Балтийском море, в 1659 году в Гааге был достигнут компромисс, который урегулировал спорные пункты в Эльблонгском соглашении от 1656 года. Из-за возобновления наступления Карлом Х Густавом на Данию, Генеральные Штаты приняли решение послать весь голландский флот и наёмное войско, чтобы помочь датчанам. В ноябре 1658 года голландский флот наносит решающий удар по шведскому флоту в сражении при Эресунне (в котором погиб вице-адмирал Витте Корнелисзон де Витт).

Потеря шведами Копенгагена, доминирование голландского флота в Балтийском море привели к тому, что в декабре 1659 года в ходе переговоров в Хельсингёре было достигнуто соглашение между голландской и шведской сторонами.

Отрывок, характеризующий Эльблонгское соглашение

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней: