Эльзасская Советская Республика

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Эльзасская советская республика
Elsässische Räterepublik République soviétique alsacienne
← 10 — 22 ноября 1918 →
Флаг ЭСР
Столица	Страсбург
Язык(и)	немецкий (основной) французский (второй)
Денежная единица	Бумажная марка
История
- 10 ноября 1918	Провозглашение независимости
- 22 ноября 1918	Французская оккупация

К:Исчезли в 1918 году

Эльзасская советская республика (фр. République alsacienne des conseils, нем. Elsässische Räterepublik) — советская республика, провозглашённая 10 ноября 1918 года на территории Эльзаса (ныне департаменты Верхний и Нижний Рейн и просуществовавшая до аннексии Эльзаса-Лотарингии Францией (Страсбургский Совет сложил полномочия 22 ноября 1918 года).

Предыстория

Эльзас, входивший в состав Франции с XVII века, был аннексирован Германией в 1871 году по итогам франко-прусской войны и подвергся насильственной германизации. В частности, на немецкий язык была переведена школа. Эльзас, в отличие от остальных земель Германии, не имел автономии и управлялся из Берлина как «имперская область». С началом Первой мировой войны там был введён режим военной диктатуры: запрещён французский язык, подвергалась цензуре личная переписка. Эльзасцы служили как во французской, так и в немецкой армии, однако и там и там находились под подозрениями; немцы поспешили направить солдат-эльзасцев на Восточный фронт.

Провозглашение Рабочего и Солдатского Совета

После восстания в Киле, ставшего началом Ноябрьской революции в Германии, 15 000 моряков из Эльзаса и Лотарингии, служившие в Имперском флоте, стали возвращаться домой. Основная их часть прибыла в Эльзас на следующий день после взятия власти и формирования временного правительства Курта Эйснера Советом в Мюнхене и была встречена огромной манифестацией, тут же переросшей в митинг и закончившейся провозглашением Рабочего и Солдатского Совета города Страсбург 10 ноября 1918 года.

Вскоре начали приходить сообщения, что советская власть установлена и в городах Хагенау, Мюлузе, Меце, Кольмаре — на всей территории Эльзаса устанавливалась Советская власть.

11 ноября 1918 года Страсбургский Совет собрался во Дворце Правосудия (фр. Palais de justice) на заседание, на котором были проведены выборы председателя Совета — им стал секретарь профсоюза пивоваров т. Ребхольц (нем. Rebholz) — и провозглашены независимость от Берлина, свержение монархии кайзера и установление народной власти в республике. На стенах города появились лозунги: «Мы не имеем ничего общего со странами капитала. Мы говорим — ни немцев, ни французов, ни нейтралов. Да здравствует мировая революция!»

Деятельность Совета и падение республики

Советская власть приступила к налаживанию городской инфраструктуры: было организовано тридцать комиссий, налаживавших работу транспорта, снабжение продовольствием, проведение демобилизации, управление финансами и соблюдение правопорядка. Отменены все привилегии и знаки различия: звания, чины и прочее. Были изданы декреты о свободе слова и печати, об отмене цензурного контроля за почтовой перепиской, о свободе собраний и манифестаций, об амнистии. Ввиду массовых забастовок, несмотря на протесты владельцев фабрик, было объявлено о повышении заработной платы.

Считая, что положение выходит из-под контроля, глава местной муниципальной комиссии и лидер социал-демократической партии в Страсбурге Жак Пейрот обратился к французскому командованию с просьбой ускорить ввод войск в Эльзас, изначально назначенный на 25 ноября. Французская армия под командованием генерала Анри Гуро 17 ноября заняла Мюлуз, 18 ноября — Кольмар, Селесту, Оберне и Рибовиле.

21 ноября 1918 г. войска Гуро вступили в Страсбург. Генерал отказался признать власть Совета легитимной и приказал окружить Дворец Справедливости, выставляя ультиматум. После некоторых колебаний советская власть объявила, что в данных условиях, пусть и не достигнув политического идеала, свою задачу считает выполненной и слагает с себя полномочия. 22 ноября французским оккупационным командованием было объявлено о роспуске Советов, аннулировании их постановлений и аннексии Эльзаса Францией. После этого были восстановлены все привилегии, заработная плата снижена до предыдущего уровня, а забастовки рабочих подавлялись военной силой, «агитаторов» и «подстрекателей» арестовывали.

В честь воссоединения Страсбурга с Францией были организованы массовые празднества, достигшие апогея 9 декабря, с приездом в Страсбург президента Республики Пуанкаре и премьер-министра Клемансо.

Единственное, что напоминает о тех событиях сегодня — это улицы «22 ноября» в Мюлузе и Страсбурге.

Дальнейшие события

В культурном плане Эльзас подвергся насильственному офранцуживанию. Было запрещено использовать эльзасский язык в школе и на государственной службе.

Эльзасцы были разделены на 4 класса граждан с особыми удостоверениями личности:

• класс A — для урождённых эльзас-лотарингцев;
• класс В — для тех, у кого отец или мать иностранного происхождения;
• класс С — для тех, у кого отец или мать из союзной или нейтральной страны
• класс D — для тех, у кого отец или мать из Германии или другой страны Центрального блока.

112 000 жителей были вынуждены эмигрировать из Эльзаса, не пройдя по критериям «чистоты».

См. также

• Ноябрьская революция
• Баварская Советская республика
• Русская Краина
• Тарнобжегская республика
• Венгерская советская республика
• Гилянская республика
• Советский Лимерик

Литература

• Alfred Döblin «Bourgeois & soldats (novembre 1918)», ISBN 2-87653-046-5
• J. Eschbach «Au cœur de la Résistance alsacienne. Le combat de Paul Dingler», Bentzinger Éditeur, 2005 ISBN 2-84629-068-7
• J. Troester «22 novembre 1918: les Français à Strasbourg» в «La Grande Guerre Magazine», n°38, декабрь 2002.

Ссылки

• [rksmb.ru/get.php?2029 Самая западная из Советских республик]
• Александр Тарасов. [scepsis.ru/library/id_1927.html «…Чтоб землю в Гренаде…»]
• Didier Daeninckx: [www.amnistia.net/exiles/report/alsoviet/alsoviet.htm «11 novembre 1918: le drapeau rouge flotte sur Strasbourg et l’Alsace proclame la République des Soviets…»], 10 ноября 2000, Amnistia.net  (фр.)
• Didier Daeninckx: [www.daeninckx.net/ARTICLES%20DD/ALSACE18.htm «11 novembre 1918: Strasbourg et l’Alsace aux mains des Soviets…»], Daeninckx.net  (фр.)

Отрывок, характеризующий Эльзасская Советская Республика

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»