Эльмпт, Иван Карпович

Иван Карпович Эльмпт
нем. Johann-Martin von Elmpt
Дата рождения	1725(1725)
Место рождения	Клеве
Дата смерти	10 мая 1802(1802-05-10)
Место смерти	мыза Свитен, Свитенская волость, Бауский уезд Курляндская губерния
Принадлежность	Франция Российская империя Российская империя
Годы службы	1749—1798
Звание	Генерал-фельдмаршал
Награды и премии

Барон, затем (с 1790) граф Ива́н Ка́рпович Эльмпт (Иоганн-Мартын фон Эльмпт; нем. Johann-Martin von Elmpt; 1725, Клеве — 10 мая 1802, мыза Свитен, Свитенская волость Бауский уезд, Курляндская губерния) — российский военный деятель, 34-й генерал-фельдмаршал, участник основных войн екатерининского времени.

Биография

Иоганн Мартин родился в городе Клеве в 1725 году в семье барона Каспара фон Эльмпта (ум. 1730), наследника древнего замка Бургау. Отец происходил из немецкого баронского рода, известного с 1203 года; его племянник Франц Филипп был фельдмаршал-лейтенантом австрийской службы и комендантом в Праге. После получения образования в родном городе Иоганн Мартин поступил на службу Франции. В 1749 году, имея к тому моменту звание капитана, перешёл на службу Российской империи. 25 декабря 1755 года был повышен в звании до полковника и принял участие в Семилетней войне.

После боевых действий в Пруссии ему было присвоено звание бригадира, 2 апреля 1762 года — генерал-майора; при этом он получил назначение на должность генерал-квартирмейстера армии. Вместе с другими офицерами главного штаба он в этот период времени занимался составлением ландкарты Лифляндии и Курляндии, а также дислокации и расквартирования войск в этих землях. Лично Эльмпт составил карту расположения полков Лифляндской дивизии, подготовил планы лагерей, в которых размещались войска, планы Западной Двины (от устья до реки Эвеста) и окрестностей Риги.

В 1763 году Эльмпт получил орден Святой Анны. Вошёл в состав 2-й армии генерала Петра Румянцева в 1768 году, при её формировании в Глухове. В 1769 году перешёл в 1-ю армию.

В сентябре 1769 года был вместе с М. Ф. Каменским направлен, по приказу генерал-аншефа князя Голицына, во главе гренадерские полков, занять бессарабскую крепость Хотин, после чего, взяв Яссы, соединился с основными силами, стоявшими на Днестре и Южном Буге. За этот успех получил орден Святого Александра Невского и повышение до генерал-поручика.

Участвовал в польской кампании 1772 года, возглавляя корпус на границе со Швецией. В 1780 году получил звание генерал-аншефа и в этом звании сражался на фронте Русско-турецкой войны 1787—1792 годов, возглавляя 3-ю дивизию. Его постоянные стычки с австрийским генералом Сплени привели к тому, что Румянцев фактически вынудил Эльмпта уйти в отставку, передав командование дивизией генерал-майору Салиньяку, и отослал в Ригу «для поправления расстроенного здоровья».

Грамотой викария Священной Римской империи, курфюрста Карла-Теодора, от 14(25) мая 1790 года Эльмпт был возведён в графское достоинство Священной Римской империи, распространявшееся и на его потомство. 25 декабря (ст. ст.) 1790 года в России им было получено высочайшее соизволение на принятие и пользование этим достоинством. Тем не менее Екатерина II не любила Эльмпта «за его невоздержанный язык; военачальники — за вспыльчивый нрав, благородную гордость, хотя и отдавали справедливость достоинствам этого полководца».

Павел I, вступив на престол, приблизил к себе всех, кого не долюбливала его мать. Генералу от инфантерии Эльмпту он поручил возглавить войска в Риге в качестве командующего Лифляндской дивизией и шефа Санкт-Петербургского гренадёрского полка, названного впоследствии его именем. 5 апреля 1797 года года, в день коронации Павла, неожиданно получил чин генерал-фельдмаршала и был награждён орденом Св. Андрея Первозванного.

Щедро раздавая титулы и звания, новый император рассчитывал привлечь на свою сторону высший генералитет. Граф Эльмпт, однако, не принял военные реформы Павла. Вышел в отставку в связи с достижением преклонного возраста («за старостью») 10 января 1798 года года с разрешением ношения общего армейского мундира. Умер в пожалованном ему во время третьего раздела Польши имении Свитене (Schloss Schwitten), Курляндской губернии, 10 мая 1802 года. По характеристике Д. Н. Бантыш-Каменского, граф Эльмпт

был высокого роста; имел и в старости маститую, красивую, приятную наружность; с великим умом соединял большие сведения по военной части, отважность, нрав веселый, обходительный; не смотрел вблизи на формы; но от природы чрезвычайно вспыльчивый, откровенный, не щадил никого для острого слова…

Дети

Дети от брака с баронессой Готлибой Доротеей фон Корф (1737 г. р.):

• Филипп (1763—1818), генерал-лейтенант. В 1794 г. Суворов назначил его женихом своей дочери Наталье: «Граф Филипп Иванович Эльмпт лучший жених Наташе; я в нём никаких пороков не нахожу, сколько ни стараюсь, и ещё будет верный муж. Всем семейством приуготовляйте Наташу к браку». Хотя помолвка получила широкую огласку, невеста воспротивилась браку, и он был отменён со ссылкой на лютеранское вероисповедание жениха. В итоге Эльмпт женился на баронессе Анне Ивановне Будберг, урожд. Барановой, а дочь их Цецилия вышла замуж за генерала И. Р. Анрепа, которому в 1853 г. было Высочайше разрешено принять титул и герб графа Эльмпта.
• Софья, фрейлина с 1781 года, была высечена и удалена от двора по указанию Екатерины II за непристойные карикатуры на Потёмкина и его племянниц; позднее стала женой генерал-поручика П. И. Турчанинова.
• Евгений, камер-юнкер, холост.

Ссылки

• Эльмпт, Иван Карпович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Эльмпт, Иван Карпович

– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.