Эльпиника

Эльпиника — дочь Мильтиада Младшего и фракийской царевны Гегесипилы, родная сестра Кимона, одна из самых скандально известных личностей своей эпохи.

Эльпиника родилась на Херсонесе Фракийском. Дата её рождения неизвестна, но известно, что она была младше Кимона. Отец Кимона Мильтиад являлся тираном греческой колонии Херсонеса Фракийского. Во время Ионийского восстания он был обвинён в том, что помогал грекам, выступившим против власти персов. После подавления восстания Мильтиад, спасаясь от преследования, был вынужден бежать в Афины, вместе с отцом в Афины попал и его дети.

Через 3 года, в 490 г. до н. э. Мильтиад победил персидское войско в Марафонской битве. Военная экспедиция персов под руководством Датиса и Артаферна была направлена Дарием I на покорение Афин. Отец Эльпиники на некоторое время стал национальным героем.

В следующем году Мильтиад во главе афинского войска предпринял поход на остров Парос. Военная экспедиция закончилась безрезультатно. По возвращении победитель битвы при Марафоне был обвинён в обмане афинян. В результате он был признан виновным, и на него был наложен штраф в 50 талантов — баснословная по тем временам сумма. Вскоре Мильтиад умер от гнойного воспаления бедра.

После смерти отца Кимон «унаследовал» невыплаченный штраф. Согласно афинскому законодательству, государственные должники подвергались частичной атимии. Им было запрещено участвовать в общественной жизни, занимать государственные посты, выступать в народном собрании и обращаться в суд. Ещё в те годы на Кимона пало обвинение в близких отношениях с сестрой. Она неоднократно подвергалась нападкам, её обвиняли в инцесте со своим братом, в близости с художником Полигнотом, в том, что и в целом она была непорядочной. Касательно отношений с Полигнотом Плутарх передаёт слух, что художник, изображая троянок на Расписной Стое, изобразил Эльпинику в образе Лаодики. В античности даже существовала традиция, делавшая Кимона и Эльпинику не родными, а лишь единокровными братом и сестрой, да при этом ещё и законными супругами. Однако это невозможно по нескольким причинам: во-первых, в Афинах не разрешались браки между сводными братом и сестрой, во-вторых, у Кимона была законная жена Исодика, и в-третьих, если она была его сводной сестрой, то была бы намного старше брата, а это не согласуется с источниками. Причиной неприязненного отношения к Эльпинике было её активное участие в политике, так как в те времена участие женщины в таких делах считалось предосудительным.

В 80-е годы V в. до н. э. ситуация в Афинах характеризовалась напряжённой внутриполитической борьбой. Поддерживаемые простым народом реформы Фемистокла были крайне невыгодны аристократам (эвпатридам). Наиболее влиятельные семьи, а именно Филаиды, Алкмеониды и Керики, около 480 года до н. э. объединились между собой для противодействия Фемистоклу. Альянс был упрочен политическими браками. Филаид Кимон женился на представительнице Алкмеонидов Исодике. Эльпиника вышла замуж за богача Каллия из рода Кериков. Согласно Плутарху, «когда Каллий… прельстился Эльпиникой и познакомившись с ней, выразил готовность внести в казну наложенный на её отца штраф, она согласилась, и Кимон выдал её за Каллия». Именно Каллий помог выплатить долг в 50 талантов. После этого перед Кимоном открылась дорога в «большую политику».

В 463 году до н. э. Кимона обвинили в том, что он мог напасть на Македонию и завоевать большую её часть, но не сделал этого, так как получил взятку от македонского царя Александра I. Плутарх со ссылкой на Стесимброта сообщает, что Эльпиника пришла в дом Перикла, как самого влиятельного из обвинителей, чтобы ходатайствовать перед ним за брата. Перикл, улыбнувшись, ответил: «Стара ты стала, Эльпиника, чтобы браться за такого рода дела», однако в суде он выступил лишь один раз и по обязанности, в результате чего Кимон был оправдан. На остракофории 461 г. до н. э. Кимона изгнали из города.

Ряд военных неудач вынудил Перикла инициировать досрочное возвращение Кимона в Афины. Согласно Плутарху, между двумя политиками было достигнуто соглашение, согласно которому Кимон отвечал за внешнюю политику (в том числе военные действия), а Перикл за внутреннюю. Посредницей выступила Эльпиника.

Последнее упоминание Эльпиники относится к 439 году до н. э.:

«После покорения Самоса Перикл возвратился в Афины, устроил торжественные похороны воинов, павших на войне, и, согласно обычаю, произнес на их могилах речь, которая привела всех в восторг. Когда он сходил с кафедры, все женщины приветствовали его, надевали на него венки и ленты, как на победителя на всенародных играх; но Эльпиника подошла к нему и сказала: „Да, Перикл, твои подвиги достойны восторга и венков: ты погубил много добрых граждан наших не в войне с финикиянами и мидянами, как брат мой Кимон, а при завоевании союзного и родственного нам города“. На эти слова Эльпиники Перикл с легкой улыбкой, говорят, ответил стихом Архилоха.
Не стала бы старуха мирром мазаться.»

Литература

• Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Кимон, Перикл
• Геродот. История
• Суриков И. Е. Глава IV. Кимон: аристократ, но не олигарх // Античная Греция: политики в контексте эпохи. — М.:: Наука, 2008. — 383 с. — ISBN 978-5-02-036984-9.

Отрывок, характеризующий Эльпиника

– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.