Эльснер, Фёдор Богданович
| Фёдор Богданович Эльснер | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Звание | |
| Сражения/войны | |
Фёдор Богданович фон Эльснер (Фридрих-Готтлиб, Friedrich-Gottlieb, 1770, Берлин — 1832, Санкт-Петербург) — барон, военный инженер, полковник и с 1820 года генерал-майор. В русской истории наиболее известен как преподаватель военных наук в Императорском Царскосельском Лицее в 1816—1819 годах.
Содержание
Биография
Происходил из немецких дворян Австрийской империи. Окончил дворянскую военную академию в Лигнице и вступил в инженерный корпус прусской армии. В начале 1790-х годов был на польской службе. Сражался под командованием Тадеуша Костюшко (1746—1817) и был его адъютантом. При поражении восстания Костюшко в октябре 1794 года попал в русский плен. Перешёл на русскую службу в чине капитана в феврале 1795 года.
Несколько лет провёл в Шкловском кадетском корпусе инспектором классов. В январе 1803 года утверждён экстраординарным профессором военных наук Дерптского университета, где преподавал с большим успехом. Входил в состав Комитета для наблюдения за постройкой университетских зданий. В 1805 г. был избран деканом двух отделений философского факультета. Современники особо отмечали изготовленные им наглядные пособия — фортификационные модели и макеты. В 1809 году изготовил ряд моделей для Кадетского корпуса в Петербурге, за что был награждён орденом Владимира 4-й степени.
Участвовал в Отечественной войне 1812 года. В ноябре 1812 г. был назначен обер-квартирмейстером и полковником армии корпуса маркиза Ф. О. Паулуччи, прикрывавшего Ригу. В 1813—1815 годах был военным комендантом Риги и Кёнигсберга.
В августе 1815 г. Эльснер был определён в инженерный корпус с чином полковника и направлен в главную квартиру русской армии в Париже, откуда в 1816 году вернулся в Санкт-Петербург и был назначен преподавателем военных наук в Императорский Царскосельский лицей и Лицейский Благородный пансион.
Его курс полевой и долговременной фортификации и артиллерии составлял часть физико-математических дисциплин. Эльснер ценил в военном инженере не только добросовестность и дисциплинированность, но и самостоятельность мысли и творческую инициативу:Способ /…/ укреплять малые города требует столько расторопности и творческого ума, что невозможно постановить общих правил. /…/ Здесь дар изобретения должен заменять правила, и вероятно всегда в оном успеет, если не будет стеснен недостатком в средствах и времени, без которых нельзя ничего порядочного произвести; ибо поговорка «сделать как-нибудь» должна быть инженеру вовсе чужда.
Эльснер оставил заметный след в памяти лицейских воспитанников первого «пушкинского» курса: он назван в списке «200 нумеров» Михаила Яковлева; Модест Корф и Иван Пущин упомянули его в своих мемуарах. Его педагогический успех несомненен: двенадцать воспитанников первого курса по окончании Лицея вступили в военную службу.
Николаевское инженерное училище
С момента учреждения Главного Инженерного училища (Санкт-Петербург, Михайловский замок) Эльснер был в нём инспектором классов, затем помощником начальника, а с 1828 года и до своей смерти в 1832 году — директором[1]. Под его началом продолжил своё образование Константин Данзас.
Эльснер принял деятельное участие в обсуждении образовательной программы для военных инженеров. Он составил обширную записку, в которой изложил свой взгляд на характер и содержание научного образования в главном инженерном училище. Эльснер считал необходимым сочетание военных наук с гражданскими и считал военное искусство необходимым для лучшего понимания правил фортификации. Придавал большое значение преподаванию математики.
Труды
Автор учебника «Полевая фортификация для Главного Инженерного училища» (СПб., 1824). Известно также его сочинение по строительному искусству (оригинал не обнаружен), переведённое на русский язык П. К. Ломновским (1798—1860), преподавателем строительного искусства в училище и будущим начальником контроля Комиссии по строительству Исаакиевского собора.
Семья и потомки
Имеются отрывочные и противоречивые сведения о семье, детях и потомках Ф. Б. Эльснера. Согласно семейным данным, он был женат дважды. Ревизские сказки г. Тарту за 1816 год и метрическая книга немецкого прихода г. Тарту называют имя первой жены Эльснера: Анна Доротея Бихен (или Узедовска; нем. Anna Dorothea Beehen или von Uzedowsky). Дети от первой жены — Иосиф, Симон, Густав, Фёдор, Александр-Адельберт, Отто, Матильда. Несколько детей умерли в младенчестве. Вторая жена — Мария, урождённая фон Манштейн.
Внук Эльснера Константин Оттович (1853—1915) отличился в русско-турецкой войне 1877—1878 годов[2].
Напишите отзыв о статье "Эльснер, Фёдор Богданович"
Примечания
Ссылки
- Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Юрьевского, бывшего Дерптского, университета за сто лет его существования (1802—1902 гг.). — Т. 1. — Юрьев, 1903.
- Максимович М. Исторический очерк развития Главного Инженерного училища 1819—1869 гг. — СПб., 1869.
- Руденские М. П. и С. Д. Наставникам…за благо воздадим. — Лениздат, 1986.
- Энциклопедия «Немцы России». — Том 3: П — Я. — М.: Изд-во «Энциклопедия Российских Немцев», 2006. ISBN 5-93227-002-0
- [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=139301 Эльснер барон Фридрих Готлиб (Федор Богданович) фон] Русский биографический словарь: В 25 т. / А. А. Половцов. — М., 1896—1918. — Т. 31.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
Отрывок, характеризующий Эльснер, Фёдор Богданович
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
