Эмайн Маха

Эма́йн Ма́ха (англ. Navan Fort, др.‑ирл. Eṁaın Ṁacha — [ˈeṽənʲ ˈṽaxə], ирл. Eamhain Mhacha — [ˈaw̃nʲ ˈw̃axə]) — столица уладов (на севере Ирландии). Располагалась неподалёку от современного города Арма, на вершине холма. Сохранились следы укреплений; их диаметр — около 300 м. Согласно традиции, была основана в 450 году до н. э. Кимбаэтом, а разрушена людьми из Тары в 332 году н. э. (по другой хронологии — 281 и 450 гг.) при последнем из её правителей, Форгусе Фага. По легенде, строили дворец 30 мастеров в течение года, а ближайшее окружение короля насчитывало 365 человек.

Одна из версий появления названия местности описано в легенде «Недуг уладов». Крунху, сын Ангомана, встретил ши, и стал жить с ней в своём доме; он и до этого был богат, но после и вовсе не стал иметь нужды. Однажды, когда эта женщина уже была беременна, случился праздник, и Крунху пошёл на него, обещав никому не говорить о ней. Однако, он вскоре похвастался, что его жена может бежать быстрее королевских коней, и король велел женщине соревноваться с этими конями. Женщина просила об отсрочке, обещая отомстить за злое обращение; отсрочку ей не дали. Тогда она представилась — Маха, и побежала. Она бежала быстрее коней, но упала с криком и родила близнецов, мальчика и девочку; тут все мужчины, слышавшие её крик, почувствовали слабость, как женщины после родов. Маха объявила, что отныне каждый раз, когда на уладов будут нападать враги, те будут чувствовать себя четыре дня и пять ночей или пять дней и четыре ночи столь же слабыми (хотя по остальным легендам известно, что фактически болезнь могла протекать гораздо дольше), и длиться это проклятие будет девять поколений.

Недугу были подвержены все взрослые мужчины; этот недуг — главная причина, по которой Кухулин сражался практически в одиночку с войсками Айлилля и Медб.

Согласно другой легенде, название местности произошло от имени единственной верховной королевы Ирландии и её броши, ирл. eó-muin Macha — брошь Махи. Та, добившись для себя власти, очертила границы своих земель брошью.

Отрывок, характеризующий Эмайн Маха

– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.