Шабрие, Эммануэль

Эммануэль Шабрие Emmanuel Chabrier
Основная информация
Полное имя	Алексис-Эммануэль Шабрие
Дата рождения	18 января 1841(1841-01-18)
Место рождения	Амбер
Дата смерти	13 сентября 1894(1894-09-13) (53 года)
Место смерти	Париж
Страна	Франция
Профессии	композитор
Жанры	романтизм

Алексис-Эммануэль Шабрие (фр. Alexis-Emmanuel Chabrier; 18 января 1841, Амбер, Пюи-де-Дом, Франция — 13 сентября 1894, Париж) — французский композитор романтического направления, наиболее известный своей рапсодией для оркестра «Испания» и «Радостным маршем». Творчество Шабрие оказало влияние на таких композиторов, как Дебюсси, Равель, Стравинский, Пуленк, Рихард Штраус, композиторов группы «Шестёрка».

Биография

Шабрие родился в городке Амбер в Оверни в семье адвоката. С шести лет он начал заниматься музыкой, а 1859 годом датируются его первые сочинения для фортепиано. После переезда семьи в Клермон-Ферран в 1852 Шабрие параллельно с учёбой в лицее брал уроки у польского эмигранта скрипача Александра Тарновского, а с переездом в Париж в 1856 поступил в лицей Сен-Луи, по завершении которого получил звание бакалавра и после окончания школы права в 1861 поступил на службу в министерство внутренних дел. Одновременно Шабрие продолжал писать фортепианные пьесы и наряду с интересом к Вагнеру познакомился с парнасцами и работал над двумя незавершёнными опереттами на либретто Поля Верлена. В 1873 Шабрие женился на Мари-Алис Дежан, с которой имел трёх сыновей, один из которых умер в раннем детстве. В то же время он начинает работать для театра, первым завершённым произведением для которого стала опера «Звезда», поставленная в 1877 и имевшая успех. В этот период Шабрие вступает в артистические круги Парижа, где поддерживает наибольшее знакомство с композиторами Форе, Шоссоном, д’Энди и такими художниками, как Мане, Дега, Фантен-Латур.

В 1880 Шабрие уходит в отставку и полностью посвящает себя музыкальным занятиям, став помощником Шарля Ламурё по популяризации немецкой музыки. В том же году появляется фортепианный цикл из 10 пьес «Пьесы-картины». В 1882 Шабрие совершает путешествие в Испанию, после которого на следующий год появляется рапсодия для оркестра «Испания», ставшая наиболее известным произведением композитора. Написанная в 1885 опера из англо-саксонских времён «Гвендолина» после двух представлений была снята с репертуара из-за банкротства импресарио. В 1887 Шабрие завершает оперу «Король поневоле», посвящённую королю Польши Генриху Валуа, которая наряду с «Гвендолиной» с успехом идёт в Лейпциге и Мюнхене.

В последние годы жизни Шабрие испытывал серьёзные финансовые проблемы, а также страдал от сифилиса и депрессии, вызванной неудачей опер во Франции. В 1893 он был парализован и скончался на следующий год. Несмотря на своё желание быть похороненным рядом с Мане, композитор был погребён на кладбище Монпарнас.

Также Шабрие был коллекционером, собиравшим в основном работы своих друзей-импрессионистов, в том числе Мане, Моне, Сезанна, Ренуара, Сислея. Среди прочих работ в его коллекции находился Бар в «Фоли-Бержер» Мане.

Творчество

Немногочисленная по количеству музыка Э. Шабрие легка, оптимистична, ярка, мелодична и отличается богатством гармонии, ритма и оркестровки.

Кроме опер, композитор также был автором оркестровых произведений, включающих в себя Lamento и Larghetto для валторны и оркестра (оба — 1875), рапсодию для оркестра «Испания» (1883) и сделанные в 1888 году оркестровки фортепианных пьес, включающие Пасторальную прелюдию, Радостный марш и Пасторальную сюиту.

Среди его фортепианных сочинений, кроме «Пьес-картин», выделяется «Фантастическое бурре», написанное в 1891 году и дооркестрованное после смерти композитора Феликсом Моттлем в 1898 году. Также Эммануэль Шабрие был автором песен.

Литература

• Шабриэ, Алексис-Эммануил // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• Emmanuel Chabrier: ноты произведений на International Music Score Library Project

Отрывок, характеризующий Шабрие, Эммануэль

Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».