Дарт Вейдер

Запрос «Вейдер» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Персонаж «Звёздных войн»
Энакин Скайуокер
Деятельность	Рыцарь-Джедай Член Совета Командор армии Верховный Генерал
Родная планета	Татуин
Раса	Человек
Пол	мужской
Рост	135 см (рост Энакина в детстве), 188 см (рост взрослого Энакина)
Оружие	световой меч
Принадлежность	Джедай Галактическая Республика
Актёр	Джейк Ллойд (I, в детстве) Хейден Кристенсен (II-III, дух в DVD-редакции VI) Дэвид Проуз (IV-VI, тело) Джеймс Эрл Джонс (III-VI, голос) Себастьян Шоу (VI без маски) Боб Андерсон (V-VI, бои на мечах)

Энакин Скайуо́кер (англ. Anakin Skywalker), после перехода на тёмную сторону Силы Дарт Ве́йдер (англ. Darth Vader, 42 до я. б. — 4 п. я. б.) — центральный персонаж Вселенной «Звёздных войн», главный антагонист киноэпопеи «Звёздные войны», на протяжении его становления в качестве проводника Силы, его переход на Тёмную сторону Силы и его итоговое искупление. Имя при рождении — Анакин Скайуокер, после перехода на Тёмную сторону Силы в 19 до я. б. принял имя Дарт Вейдер. В фильмах «Империя наносит ответный удар» и «Возвращение джедая» открывается, что он является отцом Люка Скайуокера и Леи Органы. Единственный персонаж, появляющийся в шести эпизодах «во плоти».

В его честь назван кратер Вейдер на Хароне.

Имена персонажа

Персонаж придуман Джорджем Лукасом. По одной из версий, имя Энакин скопировано с фамилии друга Лукаса — режиссёра Кена Эннакина, однако сам Лукас это опроверг на следующий же день после смерти Кена.

Происхождение имени

Многие Лорды Ситхов добавляли приставку «Дарт» к своим именам, и постепенно из-за количества «Дартов» приставка стала ассоциироваться с темной стороной Силы. Также эта приставка бралась как символ отказа от прежней жизни. Примерами этого могут служить Энакин Скайуокер, ставший Дартом Вейдером, или Джейсен Соло, ставший Дартом Кейдусом. Происхождение слова до сих пор остается неопределенным. Большинство считает что «Дарт» — это просто сокращение от «Тёмный лорд ситхов», но существуют теории, предполагающие более глубокую интерпретацию. Также нидерл. Vader /ˈvadər/ — отец.

Энакин Скайуокер

Сын Шми Скайуокер. Энакин родился в 42 до я. б. В беседе с Квай-Гон Джинном Шми отказывается говорить об отце мальчика и утверждает, что у Энакина не было отца. В связи с этим Квай-Гон сделал вывод, что Энакин был создан Силой. По утверждению Палпатина в Эпизоде III, Дарт Плэгас, учитель Дарта Сидиуса, научился провоцировать мидихлорианы с тем, чтобы создавать жизнь и предотвращать смерть. Однако в фильме говорится лишь, что Энакин — великое средоточие Силы в живом существе. В книге о Дарте Плэгасе выдвигается версия, что Энакин был рождён Силой в противовес экспериментам Плэгаса и Сидиуса по управлению мидихлорианами.

Детство и обнаружение

Энакин впервые появился в первой части гепталогии «Эпизод I. Скрытая угроза» как девятилетний мальчик. Он и его мать были рабами у старьевщика и торговца запчастями Уотто. Энакин — вундеркинд и выдающийся техник. Он имел огромные познания в технике — он лично собрал дроида C-3PO и гоночный кар, на котором выиграл гонки, от которых зависела его дальнейшая судьба.

Энакин был найден на Татуине Квай-Гон Джинном, который распознал в Энакине Избранного — по древнему пророчеству он должен был уничтожить всех ситхов и принести баланс в Силу. Квай-Гон освободил Энакина и забрал с собой на Корусант, где потребовал у Совета Джедаев разрешения на обучение Энакина. Требование было отклонено, так как у Квай-Гона уже был ученик, и так же потому что Энакин оказался старше необходимого возраста, испытывал страх и злость, оставшиеся от тех дней, когда был рабом, а также связанные с разлукой с матерью.

Страх есть путь на тёмную сторону. Страх порождает гнев; Гнев порождает ненависть; Ненависть — залог страданиям. Я сильный страх в тебе ощущаю,

 — слова Йоды, сказанные Энакину во время Совета Джедаев.

Позже Энакин помог войскам Набу одержать победу над Торговой Федерацией. Управляя истребителем, он уничтожил корабль Торговой Федерации, который управлял дроидами. Позже умирающий Квай-Гон взял клятву с Оби-Вана обучить Энакина, и Совету пришлось согласиться с этим решением.

Начало Войны Клонов

События, описанные в этом разделе, происходят в фильме «Звёздные войны. Эпизод II: Атака клонов»

Энакин стал юношей и падаваном Оби-Вана. За 10 лет, прошедшие с «Эпизода I: Скрытая угроза», он повзрослел и сильно развился.

Тем временем Палпатин постепенно начинает приводить в действие свой многолетний план: обратить Энакина на Тёмную сторону Силы, сделать своим учеником, вторым ситхом. Палпатин сеет зёрна тщеславия в душе Энакина, внушает ему мысли о будущем могуществе и о том, что он может тягаться с самыми сильными джедаями, о том что ему не нужен наставник. Это отсутствие доверия и послушания наставникам сыграет в своё время немалую роль в переходе Энакина на Тёмную сторону Силы. Также от наблюдательного Палпатина не скрылась запретная для джедая любовь, которую питал Энакин к Падме, и, стремясь ускорить события, Палпатин с одной стороны через наёмного убийцу-оборотня устраивает покушения на Падме, а с другой — назначает Оби-Вана (и Энакина, как следствие) её личной охраной. Таким образом, Энакин постоянно должен быть вблизи Падме. Падме в данный момент является сенатором от планеты Набу, и Совет Джедаев и Канцлер Палпатин принуждают её отправиться на Набу по причине большой для неё опасности на Корусанте. Падме с неохотой согласилась, потому что в Сенате ведется разговор о создании армии. Падме выступает против этого закона. Энакина посылают с ней, а Оби-Ван получает тем временем задание Совета — найти наёмника. Таким образом, план Палпатина разъединить ученика и учителя сработал, как и план вынудить Энакина нарушить обеты, данные Совету, — через его непозволительное страстное чувство. На Набу страстность Энакина проявляет себя в полной мере: он, забыв обо всём, открывает Падме своё сердце. Его любовь полна желания обладать и, как следствие, приносит ему страдания. Именно поэтому джедаи должны ограждать своё сердце от подобных привязанностей: они — прямой путь на Тёмную сторону Силы. Но Энакин слишком юн и неопытен, он полностью отдаёт себя потоку чувств. Также на Набу проявляются зачатки властолюбия в характере Энакина, когда он в рассуждениях о политике намекает на то, что идеальный политический строй — диктатура. Что же касается Падме, она очарована удивительными способностями Энакина, его вниманием к ней и тем, как он рассуждает о пути джедая. Однако её рационалистичный ум не позволяет ей дать волю чувствам: она отвечает Энакину отказом.

На Набу Энакин видит во сне, что его мать сильно страдает. Утром он принимает решение пренебречь приказом Совета и отправиться на Татуин, чтобы помочь матери. Энакин и Падме прилетают на Татуин, где от Клигга Ларса (мужа Шми) узнают, что месяц назад её похитил отряд кочевников-тускенов, и что вряд ли она могла выжить в плену у варваров так долго. Тем не менее Энакин бросается на поиски, скрытно пробирается в селение кочевников и застаёт последние минуты жизни своей матери: она умирает у него на руках. Охваченный горем и ненавистью, Энакин уничтожает племя кочевников, не щадя никого, даже детей. В столице Республики Магистр Йода чувствует великое возмущение Силы: так велики боль и гнев юного Скайуокера. Возвратившись в дом отчима с телом матери, он изливает своё горе Падме. В совершённом злодеянии Энакин абсолютно не раскаивается. В его словах — гордыня и гнев, недовольство собой, своим наставником Оби-Ваном и нежелание сдерживать свои чувства и устремления. По сути, он отринул философию и этику джедаев, хотя и остался сторонником светлых идеалов.

Получив от Оби-Вана сообщение о заговоре сепаратистов, Энакин вместе с Падме летит к нему на помощь. Все трое попадают в плен к заговорщикам и едва не оказываются казнёнными. На пороге смерти Падме впервые признаётся Энакину в любви. Своевременное вмешательство джедаев и армии клонов спасает их от смерти. Однако в поединке с графом Дуку Оби-Ван оказывается серьёзно ранен, а Энакин лишается руки.

Вернувшись вместе с Падме обратно на Набу, Энакин женится на ней. Обряд проходит тайно, в присутствии только двух свидетелей: дроидов R2-D2 и C-3PO. Дроидам было запрещено говорить об этом джедаям (но в III эпизоде Совет всё равно узнал об этом).

Переход на Тёмную сторону Силы

Персонаж «Звёздных войн»
Дарт Вейдер
Деятельность	Верховный генерал Имперской армии Владыка Ситх
Родная планета	Татуин (Энакин), Корусант (Дарт Вейдер)
Раса	Человек
Пол	Мужской
Рост	202 см (в броне)
Оружие	Красный световой меч
Транспортное средство	TIE Advanced, Сид истребитель (более совершенная модель), Исполнитель
Принадлежность	Галактическая империя Ситхи
Актёр	Хейден Кристенсен (II-III) Дэвид Проуз (IV-VI) Джеймс Эрл Джонс (III-VI голос) Себастьян Шоу (VI без маски)

События, описанные в этом разделе, происходят в фильме «Звёздные войны. Эпизод III: Месть ситхов»

После участия в Войне Клонов Энакин и Оби-Ван возвращаются на Корусант. Во время осады столицы им поручено проникнуть на линкор «Незримая Длань», корабль одного из командиров армии сепаратистов, генерала Гривуса для того, чтобы освободить из плена канцлера Палпатина. Лидер сепаратистов Граф Дуку в поединке с джедаями оглушает Оби-Вана, но и сам оказывается повержен Энакином. Палпатин приказывает Энакину обезглавить беззащитного Графа. Энакин исполняет просьбу, но сомневается в её правильности. Убийство беззащитного пленника — не дело джедая. Палпатин утверждает, что Дуку «слишком опасен для того, чтобы его можно было оставить в живых». После спасения канцлера Энакин с помощью Оби-Вана сажает полуразрушенный крейсер на посадочную полосу на одном из космодромов на Корусанте.

После возвращения Энакина на Корусант Падме рассказывает ему, что она беременна.

Палпатин, который фактически становится покровителем и наставником Энакина, назначает его своим личным представителем в Совете джедаев. Однако Совет, вынужденный согласиться с решением канцлера, отказывается произвести Энакина в ранг Магистра и вне протокола поручает ему слежку за действиями Палпатина. Разгневанный этими решениями Совета, Энакин теряет остатки веры в джедаев. С помощью Силы он видит будущее: Падме умрет во время родов. Канцлер Палпатин подталкивает Энакина к тому, чтобы познать все проявления Силы, в том числе и её тёмную сторону, чтобы научиться побеждать смерть. Энакину становится ясно, что Палпатин и есть Владыка Ситхов, которого так долго искал Орден Джедаев. Он раскрывает секрет Палпатина магистру Винду. Затем вместе с группой джедаев, Винду, отправляется арестовывать Палпатина. Он отказывается взять Энакина с собой, так как не доверяет ему, и приказывает ждать его возвращения в Храме Джедаев. Энакину приходит неизбежная мысль: без Палпатина он потеряет шанс спасти свою жену. Кроме того, он не хочет предать своего наставника, который поддерживал его почти всю его жизнь.

Энакин направляется к Палпатину и становится свидетелем схватки между ним и Винду. Магистр выбивает меч из рук Палпатина и уже готов нанести ему смертельный удар, однако Энакин, вспомнив кодекс Джедаев, говорит, что Джедаи не убивают своих пленников. Тем временем Сидиус, изображая беззащитного пленника, убеждает Энакина, что Джедаи пытаются захватить власть. Винду принимает роковое решение — убить Палпатина, опасаясь, что влияние тёмного владыки на правительство Республики столь велико, что любой суд встанет на его сторону. Тем самым он окончательно склоняет Энакина на Тёмную сторону. Контрударом Энакин отсекает магистру Винду кисть руки с мечом. После этого Дарт Сидиус молнией Силы выбрасывает обезоруженного Винду из разбитого ранее в пылу схватки окна.

Энакину нет пути назад, ведь он, по сути, помог убить одного из магистров-джедаев. В отчаянии Энакин переходит на Тёмную сторону силы и приносит клятву верности своему новому учителю и повелителю. Дарт Сидиус даёт ему ситхское имя — Дарт Вейдер. По приказу Сидиуса он с поддержкой солдат-клонов убивает всех находящихся в Храме джедаев, не щадя ни падаванов, ни юнлингов. Клонам также отдаётся «приказ № 66» — указание убить всех рыцарей-джедаев, которые в большинстве своём оказываются не готовы к ударам в спину.

По приказу Дарта Сидиуса Вейдер убивает всех оставшихся лидеров Конфедерации на вулканической планете Мустафар, думая, что этим он принесёт долгожданный мир Республике. Оби-Ван и Йода, выжившие после «приказа № 66», прибывают в Храм Джедаев и защищают его от клонов. Просмотрев голограмму системы наблюдения, Оби-Ван узнаёт, кто командовал клонами. Йода поручает Оби-Вану убить Дарта Вейдера, и тот отправляется к Падме, но она отказывается сказать, где Вейдер, и даже не верит в то, что он перешёл на Тёмную сторону. После этого разговора Падме вылетает к Дарту Вейдеру на Мустафар, а Оби-Ван втайне проникает на её корабль. Вейдер, который уже успел завершить данное ему Дартом Сидиусом задание, выходит на площадку к кораблю Падме. Во время их разговора из корабля выходит Оби-Ван, из-за чего Вейдер, заподозрив, что Падме привела его бывшего учителя специально, чтобы убить его, в гневе пытается удушить её Силой. Оби-Ван Кеноби ужасается происходящему. И начинается битва. В конце концов магистр Кеноби отсекает световым мечом обе ноги и левую руку Вейдера. Тот падает у русла с рекой расплавленной лавы. От жара его одежда вспыхивает, он горит заживо. Оби-Ван, повернувшись спиной к бывшему ученику, подбирает световой меч Вейдера и спешит на помощь к лежащей Падме.

Обгоревшего и едва живого Вейдера спасает подоспевший Сидиус. На него надевают герметичный скафандр, который отныне будет служить ему опорой и системой жизнеобеспечения. Так Энакин Скайуокер становится известным по оригинальной трилогии Дартом Вейдером.

Однако первый шаг к Тёмной стороне Силы Энакин сделал задолго до этих событий — когда на Татуине он истребил всё племя Песчаного народа, мстя за свою мать Шми Скайуокер. Следующим шагом Энакина к Тёмной стороне Силы было убийство безоружного Графа Дуку по приказу канцлера Палпатина. И, наконец, решающий шаг он сделал, когда предал магистра джедаев Винду и помог Палпатину одолеть его.

Подавление Восстания

Дарт Вейдер командовал вооружёнными силами Империи. Повстанцы иногда принимали его за Лидера Империи, а об Императоре забывали. Он внушал страх всей галактике. Благодаря жестокости его операций повстанцам приходилось туго. Вообще, он косвенно виновен и в начале войны: будучи ещё рыцарем-джедаем, он предвидел смерть своей жены и, конечно, не хотел этого. Дарт Сидиус, он же Палпатин, тогда являлся Верховным Канцлером Республики и воспользовался этим, чтобы заманить Энакина на Тёмную сторону. После того, как Энакин стал Дартом Вейдером, вступил в силу приказ № 66, после которого большая часть рыцарей-джедаев была уничтожена, а Великая Армия Республики в соответствии с уставом перешла под непосредственный контроль Верховного Канцлера. Во время восстания Вейдер играл роль цели, которую надо было устранить повстанцам, а также божества для Империи. Он действовал без просчётов и осечек. Вейдер был гением войны. Любой просчёт со стороны подчинённых строго наказывался его любимой мерой пыток — удушением на расстоянии. Дарт Вейдер и Дарт Сидиус, в отличие от прочих ситхов, имели полный доступ к джедайскому архиву данных. В любой момент они могли посмотреть досье на любого джедая или произошедшее событие. Из-за исполняемых им карательных функций и безоговорочной преданности Императору он вызывал уважение у своих солдат, а среди повстанцев получил прозвища «Цепной пёс Императора» и «Личный палач Его Величества».

Дарт Вейдер

В оригинальной трилогии «Звёздных Войн» Энакин Скайуокер появляется под именем «Дарт Вейдер».

Дарт Вейдер — главный антагонист: хитрый и жестокий руководитель армии Галактической Империи, которая правит во всей Галактике. Вейдер выступает как ученик Императора Палпатина. Он использует тёмную сторону Силы, чтобы предотвратить распад Империи и уничтожить Повстанческий Альянс, который стремится восстановить Галактическую Республику. С другой стороны, Дарт Вейдер (или Тёмный Лорд) — одна из величайших фигур во вселенной Звёздных войн. Будучи одним из самых могущественных ситхов, он вызывает симпатию у многих поклонников трилогии и является очень харизматичным персонажем.

Новая надежда

Вейдеру поручается вернуть украденные планы Звезды Смерти и найти секретную базу Повстанческого Альянса. Он захватывает и пытает принцессу Лею Органу и находится рядом, когда командующий Звезды Смерти Гранд Мофф Таркин уничтожает её родную планету Алдераан. Вскоре после этого он сражается на световых мечах со своим бывшим учителем Оби-Ваном Кеноби, который прибыл на Звезду Смерти, чтобы спасти Лею, и убивает его (Оби-Ван становится духом Силы). Затем он встречает Люка Скайуокера в битве на Звезде Смерти, и чувствует в нём великую способность в Силе; это подтверждается позже, когда юноша уничтожает боевую станцию. Вейдер собирался сбить Люка на своём СИД-истребителе (TIE Advanced x1), но неожиданная атака Тысячелетнего Сокола, пилотируемого Ханом Соло, отправляет Вейдера далеко в космос.

Империя наносит ответный удар

После уничтожения базы повстанцев «Эхо» на планете Хот силами Империи Дарт Вейдер отправляет охотников за головами (англ. bounty hunters) на поиски «Тысячелетнего Сокола». На борту своего Звёздного Разрушителя он казнит адмирала Оззеля и капитана Нииду за допущенные ошибки. Тем временем Бобе Фетту удаётся обнаружить «Сокол» и проследить за его продвижением до газового гиганта Беспин. Обнаружив, что Люка нет на «Соколе», Вейдер захватывает Лею, Хана, Чубакку и C-3PO, чтобы заманить Люка в ловушку. Он заключает сделку с администратором Облачного Города Ландо Калриссианом, чтобы передать Хана охотнику за головами Бобе Фетту, и замораживает Соло в карбоните. Люк, который в это время проходит обучение владению Светлой стороной Силы под руководством Йоды на планете Дагоба, чувствует опасность, грозящую друзьям. Юноша отправляется на Беспин, чтобы сразиться с Вейдером, но терпит поражение и лишается кисти правой руки. Затем Вейдер раскрывает ему правду: он и есть отец Люка, а не убийца Энакина, как рассказал юному Скайуокеру Оби Ван Кеноби, и предлагает свергнуть Палпатина и править Галактикой вместе. Люк отказывается и спрыгивает вниз. Его засасывает в мусорный жёлоб и выбрасывает к антеннам Облачного города, где его спасают Лея, Чубакка, Ландо, C-3PO и R2-D2 на «Тысячелетнем Соколе». Дарт Вейдер пытается задержать «Тысячелетний Сокол», но тот уходит в гиперпространство. После чего Вейдер уходит, не сказав ни слова.

Возвращение на Светлую Сторону

События, описанные в этом разделе, происходят в фильме «Звёздные войны. Эпизод VI: Возвращение джедая»

Вейдеру поручается следить за завершением строительства второй Звезды Смерти. Он встречается с Палпатином на борту наполовину достроенной станции, чтобы обсудить план обращения Люка на Тёмную сторону.

В это время Люк практически завершил своё обучение искусству джедаев и узнал от умирающего магистра Йоды, что Вейдер действительно его отец. Он узнаёт о прошлом своего отца от духа Оби-Вана Кеноби, а также узнаёт, что Лея — его сестра. Во время операции на лесной луне Эндора он сдаётся имперским войскам, и его приводят к Вейдеру. На борту Звезды Смерти Люк сопротивляется призыву Императора дать волю своей злости и страху за друзей (и таким образом перейти на Тёмную сторону Силы). Однако Вейдер, используя Силу, проникает в разум Люка, узнаёт о существовании Леи и грозится обратить её в служительницу Тёмной стороны Силы вместо него. Люк поддаётся своей ярости и почти убивает Вейдера, отрубив правую руку своего отца. Но в этот момент юноша видит кибернетическую руку Вейдера, затем смотрит на свою, понимает, что находится в опасной близости к судьбе своего отца, и обуздывает свой гнев.

Когда к нему подходит Император, искушая Люка убить Вейдера и занять его место, Люк отбрасывает свой световой меч, отказываясь нанести отцу смертельный удар. В гневе Палпатин атакует Люка с помощью молний. Люк корчится под пыткой Императора, пытаясь бороться. Гнев Палпатина нарастает, Люк просит Вейдера о помощи. В это время в Вейдере поднимается противоборство Тёмной и Светлой Сторон. Он боится восстать против Императора, но он не хотел терять своего единственного сына. Император почти убивает Люка, когда Энакин Скайуокер все же побеждает Дарта Вейдера, и Вейдер вновь возвращается к Светлой Стороне.То, что мы видим, это: он хватает Императора и бросает в реактор Звезды Смерти. Однако он получает смертельные удары молнией. На самом деле Дарт Вейдер является неким подобием голема Палпатина. Полученные раны от молнии не могли убить Дарта Вейдера, так как в комиксах костюм Вейдера выдерживал гораздо более сильные удары. Дарт Вейдер умирает из-за разрыва связи с Императором, который поддерживал в нем жизнь еще с событий на Мустафаре.

Перед смертью он просит своего сына снять его дыхательную маску, чтобы посмотреть на Люка «своими глазами». Первый (и, как оказалось, последний) раз отец и сын действительно видят друг друга. Перед смертью Вейдер признается Люку, что тот был прав, и Светлая Сторона осталась в нём. Он просит сына передать эти слова Лее. Люк улетает с телом своего отца, а Звезда Смерти взрывается, уничтоженная Повстанческим Альянсом.

В ту же ночь Люк кремирует своего отца как джедая. А во время празднования победы на лесной луне Эндора Люк видит призрак Энакина Скайуокера, одетого в одежды джедая, стоящего рядом с призраками Оби-Вана Кеноби и Йоды.

Пробуждение силы

Спустя примерно тридцать лет после событий шестого эпизода, один из членов пришедшей на смену Империи организации Первый Орден Кайло Рен, сын Леи и Хана Соло, а также внук Энакина, заполучил расплавленный и искорёженный шлем Дарта Вейдера. В фильме показано, как Кайло встает перед шлемом на колени и обещает, что закончит то, что начал Вейдер.

Изгой-один. Звездные войны: Истории

В фильме «Изгой-один. Звёздные войны: Истории» Дарт Вейдер (он же — Энакин Скайуокер) появится в качестве «камео». Он также будет озвучиваться Джеймсом Эрл Джонсом, который подарил голос ужасного ситха четвёртому, пятому и шестому эпизодам. Впервые появляется в конце первого трейлера (до этого был выпущен тизер-трейлер, где персонаж не фигурировал) — можно увидеть знаменитого ситха и услышать его зловещее дыхание.

Исполнение пророчества

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

При первой встрече с Энакином Квай-Гон Джин считает его Избранным — ребёнком, который восстановит баланс Силы. Джедаи считали, что Избранный принесёт восстановление баланса через уничтожение Ситхов. Йода считает, что пророчество может быть неправильно истолковано. В действительности Энакин сначала уничтожил множество Джедаев в Храме на Корусанте и большое количество других Джедаев в годы становления Империи, своеобразно исполнив этим пророчество и привнеся баланс в Силу, сравняв число Ситхов и Джедаев (Дарт Сидиус и Дарт Вейдер с одной стороны Силы, Йода и Оби-Ван с другой стороны). Спустя 20 лет Дарт Вейдер убивает Императора и жертвует собой, не оставив ни Джедаев, ни Ситхов. Люк Скайуокер, сын Энакина, стал новым Джедаем, после финальной схватки с Дартом Вейдером, завершив этим своё окончательное обучение.

Доспехи Дарта Вейдера

Костюм Дарта Вейдера — портативная система жизнеобеспечения, которую Энакин Скайуокер был вынужден носить, чтобы компенсировать серьёзные повреждения, которые он получил в результате поединка с Оби-Ваном Кеноби на Мустафаре в 19 году до я. б. Он был разработан для поддержки и защиты обугленного тела бывшего джедая. Костюм был выполнен в древних традициях ситхов, согласно которым воины тёмной стороны Силы должны были украшать себя тяжёлыми доспехами. Костюм был сконструирован с использованием многочисленных методов Алхимии Ситхов, служивших для увеличения серьёзно уменьшившихся жизненных сил и возможностей Вейдера.

Костюм содержал широкое разнообразие систем жизнеобеспечения, самая главная из которых — сложный дыхательный аппарат, — и давал Вейдеру относительную свободу движений без необходимости использовать летающий стул. В процессе использования он несколько раз ломался, его чинили и совершенствовали. В конце концов костюм был безнадёжно повреждён мощным разрядом молнии Императора Палпатина на борту второй Звезды Смерти после того, как Вейдер спас своего сына, Люка Скайуокера, от близкой смерти. После скоропостижной смерти Вейдер в доспехах был похоронен Скайуокером с соблюдением ритуальных похоронных церемоний джедаев в лесу на Эндоре в 4 ПБЯ.

Способности

Во время обучения навыкам джедаев Энакин делал большие и стремительные успехи. По мере совершенствования он стал великолепно владеть световым мечом, передвигать предметы и овладел рядом мощных силовых способностей (Силовой выпад, прыжок и прочие). Пика своего могущества Энакин/Дарт мог достичь, уничтожив своего учителя Оби-Вана Кеноби. В порыве ярости он в одиночку уничтожил племя тусканов на Татуине, с не меньшей отвагой сражался с жителями Геонозиса и дроидами на Большой арене. Уничтожив всех джедаев, включая самых юных, в Храме и обезглавив руководство КНС, Энакин начал питать тёмную сторону Силы. У него были все шансы со временем стать самым могущественным ситхом в истории, однако поединок с Оби-Ваном на Мустафаре всё расставил на свои места-могущество юного лорда-ситха в силу недостатка самоконтроля было ещё слишком нестабильным.

После ранения и заключения в доспехи физические способности Энакина сильно ослабли. Однако взамен этого он приобрёл удивительную силу. Мощное восприятие, которое можно объяснить большим наличием мидихлориан в его организме, впоследствии также стало улучшаться. Дарт Вейдер мог очень достоверно ощущать эмоции и чувства других на расстоянии, точно предсказывать даже самые невероятные события (в чём превосходил Императора) или явления, имел серьёзное воздействие Силой на разум и сознание жертв. Однако после перехода на Тёмную сторону, тем не менее, чаяния о безграничном могуществе стали для Вейдера мечтой в силу ряда причин.

Самая известная способность Вейдера — удушение Силой на расстоянии.

Дарт Вейдер имел свой личный (сконструированный специально для него на основе стандартного СИД-истребителя) модифицированный истребитель СИД-Модифицированный х1 и, будучи одним из лучших пилотов в Галактике, прекрасно управлял им.

Изображение и создание

Костюм Дарта Вейдера, который носили Дэвид Проуз и Боб Андерсон в оригинальной трилогии и Хейден Кристенсен в эпизоде III «Месть Ситхов», был разработан Ральфом МакКуорри, которого Джордж Лукас просил сделать эскиз внушительной высокой фигуры в экзотической чёрной броне. Изначально в костюме Вейдера не было шлема — Лукас видел, что вместо головного убора лицо Вейдера должно быть скрыто «чёрным шёлковым шарфом». Вместе с тем Ральф МакКуорри добавил характерный черепообразный шлем для героя, когда прочитал сценарий эпизода IV «Новая надежда» и узнал, что Вейдер должен пересечь холодный вакуум космоса, для того чтобы взойти на борт захваченного Тантива IV в начале фильма. Причины ношения Вейдером брони, конечно, в конце концов стали куда более сложными.

Много оригинальных частей костюма Вейдера было получено от костюмера «Berman’s & Nathan’s». Костюм был сооружён дизайнером костюмов Джоном Молло за одиннадцать недель. Для «Мести ситхов» начальник бутафорской костюмерии Иво Ковеней сделал новый комплект брони, служивший для двойной цели. Он не только был разработан, чтобы подходить Кристенсену, но и давал возможность исправить множество изъянов, присутствовавших в оригинальном костюме, таких как асимметричность маски.

На дизайн костюма Вейдера повлиял костюм, который носил Молния, злодей в телесериале «Сражение с собаками дьявола», и маски японских самураев, но также прослеживалось сходство брони Вейдера с костюмом суперзлодея комиксов «Марвел» Доктора Смерти.

Канонический шум дыхания Вейдера был создан Беном Бёрттом, который дышал через подводную маску с маленьким микрофоном в регуляторе. Изначально он записал много вариаций шума дыхания, от дребезжащего и астматического до холодного и механического. В основном была выбрана более механическая версия, а более дребезжащая — в «Возвращении джедая», после того как Вейдер получил смертельные повреждения от молнии Силы Сидиуса. Изначально Вейдер должен был звучать как оборудование палаты в больнице, с щелчками и гудками, покуда он был в кадре. Впрочем, оказалось, что это слишком отвлекает, и весь этот шум урезали до одного лишь дыхания.

Одним из изменений в каноне касательно костюма было то, что к 4 ПБЯ левое плечо Вейдера было полностью искусственным, а в 3 ПБЯ, после столкновения с Люком на Беспине, он отметил, что правое плечо хорошо зажило. Поскольку бионическое плечо не могло заживать, правое плечо Вейдера должно было всё ещё состоять из его собственной плоти, хотя раньше, на Мимбане, правая рука Вейдера была ампутирована от плеча.Такая информация может быть несколько неверной, поскольку на протяжении 2-го и 3-го Эпизодов мы видим, как Энакин Скайуокер сначала лишился правой руки ниже локтя (в бою с графом Дуку (заменена протезом в том же Эпизоде 2)), а потом потерял левую руку ниже локтя и обе ноги ниже колен (поединок с Оби-Ваном), которые также заменили протезами в конце «Мести Ситхов», во время окончательного превращения Энакина в Дарта Вейдера. Как бы то ни было, говорил Вейдер об этом заживлении буквально, саркастически или метафорически — неизвестно. Другим изменением было то, что в эпизоде III костюм Вейдера, абсолютно новый, сделали отличным от оригинального дизайна, хотя и лишь слегка, чтобы придать ему новый, только созданный вид. Несколько небольших изменений длины шеи и плечевых сцеплений придавали движениям Вейдера более механический вид. Ещё одно изменение в каноне — то, что грудная панель Вейдера немного изменялась от III к IV и от IV к V и VI. Каноническая причина этого пока не называлась. К тому же, на этой контрольной панели были древнеиудейские символы, которые, как верят некоторые фанаты, переводятся как «Его деяния не будут прощены, покуда он этого не заслужит».

На костюм несколько раз ссылались в Расширенной Вселенной. Например, в комиксах «Звёздные войны: Наследие» Кейд Скайуокер появляется в паре штанов, очень похожих на часть одежды Вейдера. Также в «Звёздные войны: Объединение», когда Мара примеряет свадебные платья, одно из них походит на броню Вейдера. Лея говорит дизайнеру, что причина, по которой Мара отвергла его, в том, что «невеста не хочет одеваться, как отец жениха».

Критика и отзывы

Этот персонаж — один из самых известных поп-идолов среди злодеев в истории кинематографа.

• Он занял третье место в списке 100 героев и злодеев по версии Американского института кино.
• Журнал Empire поставил Дарта Вейдера на девятое место в списке величайших киногероев всех времён.

Вейдер уступил только Тайлеру Дёрдену.

Группа французских психиатров и психологов обнаружила в характере Дарта Вейдера признаки нестабильности и импульсивности, которые с большой вероятностью говорят о пограничном расстройстве личности. Этот диагноз французские учёные представили в докладе на ежегодной конференции Американской психиатрической ассоциации в 2007 году. По их мнению, трансформация Энакина Скайуокера в Дарта Вейдера вполне может объясняться психологическими факторами, нежели влиянием Силы. Эрик Буи, в частности, отметил, что использование тёмной стороны Силы сродни наркотикам:

«Ты испытываешь очень приятное чувство, когда используешь её, она меняет твоё сознание, и при этом ты знаешь, что не должен это делать».

Оригинальный текст (англ.)  

It feels really good when you use it, it alters your consciousness and you know you shouldn’t do it.

— Из статьи «Игры разума джедая: Учёные исследуют психологию Дарта Вейдера»

Ссылки

• Дарт Вейдер (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [starwars.ru/universe/characters/dart-vejder/ Официальная русская страница Дарт Вейдера]
• [impcenter.ex6.ru/index.php?showtopic=704 Энакин Скайуокер в энциклопедии Imperial Center]
• [www.goodcinema.ru/?q=node/978 Галерея «Возвращение Дарта Вейдера»] на сайте [goodcinema.ru GoodCinema.ru] (рус.)
• Энакин Скайуокер (рус.) на Вукипедии: Вики о Звёздных Войнах

Отрывок, характеризующий Дарт Вейдер

Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.