Энгельгардт, Николай Богданович
Поделись знанием:
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
| Николай Богданович Энгельгардт
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1781 — 1790 | |||
| Монарх: | Екатерина II | ||
| Вице-губернатор: | Герасим Иванович Черемисинов; Иван Семёнович Захаров | ||
| Предшественник: | Пётр Богданович Пассек | ||
| Преемник: | Сергей Кузьмич Вязмитинов | ||
| |||
| 1779 — 1781 | |||
| Губернатор: | Пётр Богданович Пассек | ||
| Предшественник: | Николай Леонтьевич Воронин | ||
| Преемник: | Герасим Иванович Черемисинов | ||
| Рождение: | 1737 | ||
| Смерть: | 1816 | ||
| Род: | Энгельгардты | ||
| Военная служба | |||
| Годы службы: | —1774 | ||
| Принадлежность: |  Российская империя
| ||
| Род войск: | армия | ||
| Звание: | полковник | ||
| Сражения: | Семилетняя война | ||
Николай Богданович Энгельгардт (1737—1816) — действительный статский советник, в 1781-90 гг. могилёвский губернатор.
Содержание
Биография
Старший сын полковника из смоленского рода Энгельгардтов, чей двоюродный брат был женат на сестре князя Потёмкина, благодаря чему имел от последнего протекцию. Принимал участие в боях Семилетней войны. В день восшествия на престол императрицы Екатерины II был караульным капитаном в Петергофе. Вышел в отставку в звании полковника.
В 1774 году поступил на службу, назначен витебским воеводой. С 1778 года — председатель гражданской палаты в Полоцке. С 1779 года — вице-губернатор в Могилёве. В 1781—1790 годах — правитель Могилёвского наместничества. Один из современников вспоминал[1]:
|
На место Воронина прислан с председательского в полотской гражданской палате места статский советник Николай Энгельгардт; муж ростом высокородный, собой видный, здоровый, брюнет; любящий до безумия собственную пользу; труда и должности, в которые определен, непримиримый враг. | 
|
В 1791 году вышел в отставку. Жил в Белоруссии, где ему было пожаловано 800 душ. Умер в 1816 году в Смоленске.
Семья
Жена Надежда Петровна Бутурлина (ум. 1785), происходившая из мелкопоместных дворян, не имела никакого отношения к древнему роду Бутурлиных. Дети:
- Варвара (1764—18..), с 1798 года замужем за М. А. Наврозовым.
- Лев (1766—1836), генерал-майор; его дочь Анастасия (1804—1860)[2] была замужем за поэтом Евгением Баратынским;
- Александра (1767—1848), выпускница Смольного института, с 1786 года замужем за графом Сергеем Кузьмичом Вязмитиновым, военным министром (1802—1808), председателем Комитета министров (1812—1816) Российской империи.
Напишите отзыв о статье "Энгельгардт, Николай Богданович"
Примечания
- ↑ Г. И. Добрынин. Истинное поведение, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим писанная в Могилеве и Витебске // Русская Старина. 1871. № 8.— С.109.
- ↑ [ru.rodovid.org/wk/Запись:319186 Настасья (Анастасия) Львовна Энгельгардт (Баратынская)]. Родовод. Проверено 27 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DUCCyuKU Архивировано из первоисточника 7 января 2013].
Ссылки
- [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/48932/Энгельгардт Энгельгардт, Николай Богданович]. Большая биографическая энциклопедия. Академик (2009). Проверено 26 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DUCEnuFj Архивировано из первоисточника 7 января 2013]. (текст из «… словаря» А. А. Половцова)
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:402191 Энгельгардт, Николай Богданович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
- [museum-guide.livejournal.com/34459.html Портретная галерея семьи Энгельгардт в усадьбе «Мураново»]. Музейный гид. — Представлен портрет Н. Энгельгардта. Проверено 27 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DUCGh6eR Архивировано из первоисточника 7 января 2013].
При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).
Отрывок, характеризующий Энгельгардт, Николай Богданович
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
