Дандоло, Энрико

Запрос «Энрико Дандоло» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Энрико Дандоло Enrico Dandolo<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бюст Энрико Дандоло</td></tr>
Венецианский дож
1192 — 1205
Предшественник:	Орио Мастропьетро
Преемник:	Пьетро Дзиани
Рождение:	1107 или 1108 Венеция
Смерть:	1205(1205) Константинополь
Род:	Дандоло
Отец:	Витале

Энри́ко Да́ндоло (итал. Enrico Dandolo, 1107 или 1108 — май 1205) — 41-й венецианский дож.

Среди других глав Венецианской республики его выделял девяностолетний возраст и слепота, которые не помешали ему быть избранным и оставить заметный след в истории, в том числе повлияв на исход Четвёртого крестового похода и разграбление Константинополя.

Биография

Энрико Дандоло происходил из влиятельной венецианской семьи. Его отец Витале был советником у 38-го дожа Витале Микеля II. Его дядя, также носивший имя Энрико Дандоло, был высшим церковным сановником в Венеции. До шестидесятилетнего возраста будущий дож оставался в тени своих родственников.

Первую значительную роль в истории Дандоло сыграл в 1171—1172 годах, когда правительство Византийской империи схватило и бросило в тюрьмы тысячи венецианцев. Венецианская республика готовила карательную экспедицию, однако из-за угрозы чумы она не состоялась. Вместо этого вести переговоры в Константинополь поехали два посла, одним из которых был Дандоло. В течение нескольких лет Энрико выполнял посольские миссии, а в 1183 году он снова отправляется в Константинополь, чтобы договориться о восстановлении Венецианского квартала в городе.

Известно, что Дандоло ослеп на один глаз до того, как стал дожем. Есть две версии: первая говорит о том, что его ослепил стеклом византийский император Мануил Комнин во время посольской миссии в 1171 году, другая — что слепота явилась следствием удара по голове, полученного между 1176 и 1192 годом.

Тем не менее, в 1192 году Энрико Дандоло становится дожем.

Наибольшую историческую известность принёс дожу Четвёртый крестовый поход. В 1202 году в Венеции собралось большое количество крестоносцев, которые должны были переправиться либо в Египет, либо в Палестину. Средств на оплату перевозки морем у крестоносцев не было, многие накопили долги в Венеции. Дандоло принудил крестоносцев отправиться в поход в Далмацию, где те 23 ноября 1202 года захватили город Задар, основного торгового конкурента Венеции.

Немного погодя к Дандоло и лидерам крестоносцев обращается Алексей IV Ангел, сын свергнутого византийского императора Исаака II. Он убеждает крестоносцев идти на Константинополь. Таким образом, первоначальные цели Крестового похода полностью изменились в сторону, угодную Дандоло.

При взятии Константинополя проявил удивительную храбрость. Венецианские моряки не решались втащить суда на берег, и тогда дож встал на носы галеры рядом со знаменем Святого Марка и крикнул людям, чтобы его первым высадили на сушу. Когда другие венецианцы увидели штандарт Святого Марка и рядом с ним галеру своего дожа, то устыдились и последовали его примеру. По воспоминаниям Жоффруа де Виллардуэна

'

13 апреля 1204 года Константинополь был взят и разграблен. В том же году была основана Латинская империя со столицей в Константинополе. Венеция получила значительные колониальные территории и укрепила своё экономическое положение.

В мае 1205 года Энрико Дандоло заболел и скончался 1 июня 1205 года в возрасте 98 лет в Константинополе. Весть о его смерти пришла в Венецию 20 июля 1205 года. (Об этом упоминал позднее венецианский хронист Марино Санудо) (по другим данным: в августе).

Дожа похоронили в Константинополе в Софийском соборе. Гробница Дандоло сохранилась до наших времен.

Виллардуэн называет его «человеком весьма мудрым и доблестным».

Имя Энрико Дандоло носил один из броненосцев флота Италии.

Энрико Дандоло фигурирует в квазиисторическом романе Горана Петровича «Осада церкви святого Спаса» (1997). Историческая последовательность событий и круг их участников в этой книге хотя и сохранены, но полностью переосмыслены в духе балканского магического реализма. В частности, Дандоло выведен как отрицательный персонаж, чёрный маг, страдающий от таинственной болезни глаз — «заморози».

Интересные факты

• Энрико Дандоло является самым пожилым руководителем в мире (у которых известны даты жизни), который находился на руководящем посту.
• Самый долгоживущий дож и руководитель Италии.

Литература

• Дандоло, патрицианский род // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Thomas F. Madden. Venice and Constantinople in 1171 and 1172: Enrico Dandolo’s Attitude towards Byzantium. In Mediterranean Historical Review 8, 1993, S. 166—185.
• Thomas F. Madden. Enrico Dandolo and the Rise of Venice. Johns Hopkins University Press, Baltimore 2003, ISBN 0-8018-7317-7.
• Karl-Hartmann Necker. Dandolo. Venedigs kühnster Doge Enrico Dandolo. Wien 1999.
• Gerhard Ellert. Der blinde Löwe von San Marco. (Roman) Speidel Verlag, Wien 1966
• Дэн Браун, Инферно, 2013 - Главный герой романа Роберт Лэнгдон ищет спрятанный вирус чумы который по все признакам должен быть под усыпальницей Энрико Дандоло.

См. также

• Энрико Дандоло (броненосец)
• Монетная реформа Энрико Дандоло

Ссылки

• [www.echo.msk.ru/programs/vsetak/1007866-echo/#element-text Энрико Дандоло] в передаче «Всё так» на Эхе Москвы

Отрывок, характеризующий Дандоло, Энрико

– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.