Энони

Anohni Anohni
Энони во время выступления
Основная информация
Имя при рождении	Antony Hegarty
Дата рождения	24 октября 1970(1970-10-24) (53 года)
Место рождения	Чичестер, Англия
Страна	США США
Профессии	певица, композитор, художница
Жанры	барокко-поп
Коллективы	Antony and the Johnsons
Сотрудничество	Бьорк, Лу Рид

Anohni (урожд. Энтони Хегарти англ. Antony Hegarty; род. 24 октября 1970) — британско-американская певица, композитор и художница, солистка группы Antony and the Johnsons.

Энони родилась в английском городе Чичестер, в 1970 году. Её детство прошло в Калифорнии, куда семья Энони переехала в 1981 году. В 1990 году Энони переехала в Нью-Йорк и начала учиться в Нью-Йоркском университете, где она совместно с Джоанной Константайн создала перформанс-коллектив Blacklips.

Свою музыкальную карьеру она начала с выступлений с коллективом нью-йоркских музыкантов под названием Antony and the Johnsons. Их первый одноимённый альбом был выпущен в 2000 году. Второй альбом под названием I Am a Bird Now получил большой успех как у широкой публики, так и у критиков, и принёс Энтони награду Mercury Prize.

Биография

Энони Хегарти родилась в британском городе Чичестер в 1970 году. В 1981 году семья Энони переехала в окрестности Сан-Франциско, где и прошло детство певицы. В 1990 году Энтони переехала на Манхэттен и начала учёбу в отделении экспериментального театра Нью-Йоркского университета. Там она создала перформанс-коллектив Blacklips вместе с Джоанной Константайн. В течение последующих лет Энони выступала в барах и клубах, используя в качестве аккомпанемента кассетные записи, а также писала пьесы и режиссировала театральные постановки.

Энони — трансгендерная женщина и использует местоимение «она». В 2014 году она заявила в интервью: «Мои ближайшие друзья и родственники называют меня „она“. Я не требовала от прессы делать так или иначе… В своей частной жизни я предпочитаю „она“. Я считаю, что слова важны. Обращаться к человеку в выбранном им гендере значит проявлять уважение к его или её личности, жизни и деятельности. Местоимение „он“ делает меня невидимой, отрицает меня».

Музыкальная карьера и другие проекты

С 1997 года Энони начала выступать с коллективом музыкантов под названием Antony and the Johnsons. Их одноимённый дебютный альбом был выпущен в 2000 году студией Durtro. В 2005 году группа выпустила свой второй альбом I Am a Bird Now с участием Лу Рида, Руфуса Уэйнрайта и других известных исполнителей. Альбом был высоко оценён критиками, получил престижную британскую премию Mercury Prize и статус альбома года журнала Mojo. В поддержку альбома группа совершила полуторагодовое турне по Северной и Южной Америке, Европе и Австралии. Песня «Bird Gerhl» вошла в саундтрек фильма «V — значит вендетта».

В 2006 году совместно с экспериментальным режиссёром Чарльзом Атласом Antony and the Johnsons создали проект-концерт TURNING, с которым они выступали в Риме, Лондоне, Париже, Мадриде и Браге. Парижская Ле Монд назвала TURNING «транссексуальным концертом-манифестом».

Помимо проекта Antony and the Johnsons, Энтони также сотрудничает с другими музыкантами. В 2003 году она начала работать с Лу Ридом в рамках тура Animal Serenade и участвовала в записи нескольких песен альбома The Raven.

В 2006 году совместно с Бьорк она записала песни «The Dull Flame of Desire» and «My Juvenile», вошедшие в альбом Бьорк Volta, а также выступала дуэтом с Бьорк на концертах в Лондоне, Рейкьявике и Нью-Йорке.

В 2012 году Энони выступала с оркестром «Новая Опера» на Ahmad Tea Festival в Москве.

Помимо музыки, Энони занимается визуальным искусством. Её рисунки и скульптуры выставлялись в рамках коллективных и персональных выставок, также она выступала в качестве куратора. В сентябре 2014 года совместно с Джоанной Константайн, Кемброй Пфалер, Бьянкой и Сьеррой Касади Энони открыла в Нью-Йорке серию феминистских выставок и перформансов Future Feminism.

Дискография

• Hopelessness (2016)

Отрывок, характеризующий Энони

Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.