Энцы

Энцы

Самоназвание	эньчо; пэбай; сомату (мату), могади
Численность и ареал
Всего: около 300 Россия Россия: 237 (2002) Красноярский край Красноярский край: 213 (2002) Таймырский Долгано-Ненецкий район: 197 Вологодская область Вологодская область: 5 (2002) Санкт-Петербург Санкт-Петербург: 4 (2002) Украина Украина: 26 (перепись 2001) Донецкая область: 10 Киев: 8
Язык	русский, энецкий
Религия	шаманизм,православие
Входит в	самодийцы
Родственные народы	ненцы, селькупы, нганасаны
Этнические группы	тундровые энцы, лесные энцы

Э́нцы (самоназвание эньчо, могади, пэбай, устаревшее енисейские самоеды) — один из коренных малочисленных самодийских народов России. В 2010 году численность энцев в России составляла 227 человек (в 2002 году — 237 человек). Верующие — православные, частично сохраняются и традиционные верования, включавшие почитание стихий природы: земли, солнца, огня и воды. По языку и культуре близки нганасанам и ненцам.

Название

Название «энцы» предложено советским этнографом Г. Н. Прокофьевым в 1930-е годы и образовано им от «эннэчэ», что буквально означает человек. Тундровые энцы называли себя «сомату» — от нган. самату (первоначально обозначение энецкого рода Соэта); лесные энцы — «пэ-бай» (лесные Бай — от названия рода Бай), или по названию родов.

Происхождение

В этногенезе энцев участвовали как местные северно-сибирские племена, так и продвигавшиеся со среднего Енисея и из бассейна Томи самодийцы, ассимилировавшие местное население. В новгородском памятнике конца XV века энцы впервые упоминаются под названием «монголзеи» — от названия энецкого рода Монгкаси, или Муггади (от этого наименования происходит и название основанного в 1601 году в землях энцев русского острога Мангазея).

В XVII веке энцы кочевали в бассейне Таза и Турухана и лесотундре между низовьями Таза и Енисея, но в конце этого века под натиском ненцев с запада и селькупов с юга они отступают на восточный берег нижнего течения Енисея.

Численность и расселение

В XVIII веке, по данным Б. О. Долгих, численность энцев превышала 3 тыс. человек. По переписи населения СССР 1926 года энцы насчитывали 376 человек. По данным переписи 1989 года, в СССР проживало 209 энцев, а в РСФСР — 198 энцев, из которых лишь 46 % считало родным энецкий язык (впрочем, в данных этой переписи часть энцев была записана ненцами и нганасанами; по опросным же этнографическим данным, численность энцев составляла 340 чел.). Бо́льшая часть энцев (103 чел.) в 1989 году жила на территории Таймырского (Долгано-Ненецкого) автономного округа.

В 2002 году, по данным переписи населения, численность энцев в Российской Федерации составляла 237 человек, в том числе 213 чел. — в Красноярском крае, в основном в Таймырском Долгано-Ненецком районе (197 чел., из которых владело энецким языком 66 чел. (33,5 %)).

Наибольшее количество энцев (86 человек) в 2002 году проживало в посёлке Потапово, где живут лесные энцы. Тундровые энцы в основном живут в посёлке Воронцово; население обоих посёлков является многонациональным.

Помимо этого, энцы живут в районе города Дудинка, посёлка Усть-Авам и др. в Таймырском Долгано-Ненецком районе Красноярского края. Несколько энцев проживает в самом городе Дудинка (Таймыр), некоторые — совместно с нганасанами в других местах Таймыра.

Тундровые энцы (хантайские самоеды), платившие ясак в Хантайское зимовье, составляли приблизительно две трети численности народа. Летом они кочевали в тундрах между Енисеем и рекой Пурой, зимой откочевывали южнее в лесотундру между рекой Малая Хета и озером Пясино. Эта группа состояла из нескольких крупных родовых объединений (Сомату, Бай, Муггади или Могади) и имела самоназвание сомату-онэйэннэчэ. Прочие энцы называли их маду (родственники по жене).

Лесные энцы (карасинские самоеды) платили ясак в Карасинское зимовье и постоянно кочевали в лесной зоне между Игаркой и Дудинкой. В их состав входили родовые группы Ючи, Муггади (меньшая часть) и ряд семей группы Бай. Этнографическая специфика этих групп в значительной степени утрачена и они рассматриваются в качестве чисто территориальных подразделений.

Язык

До середины XX века энецкий язык считался диалектом ненецкого; в переписях 1959 и 1979 годов энцы не считались отдельной этнической группой, и их записывали ненцами или нганасанами. Энецкий язык относится к самодийской группе уральских языков, причём наиболее близок он ненецкому языку, от которого отделился 1,5 — 1 тыс. лет тому назад; после этого имело место вторичное контактное сближение с нганасанским языком. Среди северносамодийских языков энецкий язык наиболее архаичен в плане лексики, однако его фонетика претерпела радикальную перестройку. Энецкий язык подразделяется на два диалекта: тундровый и лесной, которые значительно отличаются друг от друга на большинстве уровней языковой структуры.

Длительное время энецкий язык оставался бесписьменным. В 1986 году Н. М. Терещенко опубликовала проект энецкого алфавита (опорой послужил лесной диалект); этот алфавит используют в энецких публикациях газеты «Таймыр», в изданиях фольклорных текстов. В 1995 году Д. С. Болина, применяя данный алфавит, опубликовала первую книгу на энецком языке — перевод «Евангелия от Луки».

По данным переписи 1989 года, энецким языком владело несколько менее половины всех энцев. Фактически же, по данным полевых исследований, полноценными носителями языка были единицы среди тундровых энцев и несколько десятков человек среди лесных энцев, причём в основном это были люди старших возрастов (энцы в возрасте 30—40 лет ещё владели в определённой степени энецким, но в обиходе предпочитали говорить по-русски). Основная масса энцев многоязычна: почти все владеют русским и/или ненецким языком, многие понимают речь долган, нганасан, эвенков. Часть энцев перешла на ненецкий язык, некоторые тундровые энцы — на нганасанский.

По переписи 2002 года, энецким языком в России владели 116 чел. (как среди энцев, так и среди других народностей страны — условно 49 % от энцев в РФ), а на Украине по переписи 2001 из 26 энцев родным признали свой язык 18 чел. (69 %).

Хозяйство

Основу хозяйственного уклада энцев составляют домашнее оленеводство, охота на дикого оленя, пушной промысел и рыболовство. При охоте на оленя энцы применяли лук и ловушки с сетями, при добыче пушного зверя они применяли «пасти» — ловушки давящего типа.

Быт

Основное жилище энцев — конический чум, близкий к ненецкому, но отличавшийся меньшими размерами покрытия-нюка (так что для покрытия чума энцам требовалось четыре нюка, а не два, как в ненецком чуме). Зимним жилищем служил нартяной чум — близкий по конструкции к долганскому, но имевший дверь с левой стороны. Традиционный комплекс одежды энцев у двух этнотерриториальных групп различается: у лесных энцев большее распространение получила ненецкая одежда, а у тундровых энцев комплекс одежды являлся более сходным с нганасанским: в основе лежала парка (глухая у мужчин и распашная у женщин), состоявшей из двух шуб — нижней (с мехом наружу, доходившей до колен) и верхней (с мехом внутрь и более длинной); обе шубы шили из оленьих шкур, а по подолу делали оторочку из собачьего меха. Мужскую парку дополняли штанами, а женскую — комбинезоном. В настоящее время энецкая одежда полностью вышла из употребления.

Социальная структура

Комплексное оленеводческо-промысловое хозяйство энцев требовало гибкой системы организации общества, основы которого базировались как на принципах родства, так и на территориальных связях. Главенствующую роль в обществе играет мужчина. Женская деятельность ограничивалась сферой домашнего производства. Количественный состав малых семей у энцев был небольшим, что объясняется высокой детской смертностью. Предпочтительным считалось рождение мальчика. При рождении ребенка ему давали имя-прозвище, связанное с его внешностью, либо ситуацией рождения.

Верования и обряды

Хотя лесные энцы официально были обращены в православие, у обеих групп энцев сохранялись культ явлений природы и поклонение местным духам-хозяевам, которым приносили жертвы (оленье мясо, кусочки сукна, деньги). В пантеоне главенствующее место занимали Дюба-нга (давший людям оленей) и его мать Дя-меню («мать земли»).

Согласно этнографическим исследованиям, в древности энцы практиковали обряд воздушного погребения.

Литература и ссылки

• Болина Д. С., Хелимский Е. А.  Энецкий язык // Языки народов России. Красная книга / Гл. ред. В. П. Нерознак. — М.: Academia, 2002. — 378 с. — ISBN 5-87444-149-2. — С. 281—285.
• Васильев В. И.  Энцы // Народы России: энциклопедия / Гл. ред. В. А. Тишков. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. — 479 с. — ISBN 5-85270-082-7. — С. 420—421.
• Легенды и мифы Севера / Составитель В. С. Санги. — М.: Современник, 1985. — 400 с.
• Сибирь. Атлас Азиатской России / А. П. Деревянко (научный руководитель проекта). — Феория, 2008. — С. 481.
• Статейнов А. П.  Малочисленные народы севера (Коренные малочисленные народы Красноярского края). — Красноярск: Буква "С", 2008.
• [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas/0/etno_id/138 Энцы] // [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas Этноатлас Красноярского края] / Совет администрации Красноярского края. Управление общественных связей; гл. ред. Р. Г. Рафиков; редкол.: В. П. Кривоногов, Р. Д. Цокаев. — 2-е изд., перераб. и доп. — Красноярск: Платина (PLATINA), 2008. — 224 с. — ISBN 978-5-98624-092-3.

Ссылки

• [www.taimyr.ru/ Официальный сайт Администрации Таймыра]

Отрывок, характеризующий Энцы

– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.