Идинги
Поделись знанием:
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
(перенаправлено с «Эоппинги»)
Идинги (Эоппинги) — англосаксонская королевская династия, которая правила в Берниции, Дейре и Нортумбрии.
Содержание
История династии
Родоначальником династии некоторые современные историки считают Иду, по имени которого она и была названа. Однако, у отдельных учёных династия правителей Берниции, Дейры и Нортумбрии известна и под названием Эоппингов, которое она получила по имени Эоппы, называемого историческими источниками отцом Иды. Сам же Эоппа считается сыном Эсы, одного из вождей англосаксов, которые в середине V века начали переселяться в Британию.
В 547 году Ида прибыл на пятидесяти судах на восточное побережье Британии, сверг малолетнего Морканта с престола, отправив его в изгнание, а сам стал править в Бринейхе, переименовав его в Берницию. О жизни и правлении Иды практически ничего неизвестно, главная причина этого — почти полное отсутствие сообщений о нём в исторических источниках того времени. Покоряя окрестные земли, он повсюду встречал упорное сопротивление местного населения, однако ему удалось вытеснить бриттов на запад от Туида. Во время своего правления Ида построил Бамборо и сделал его своей резиденцией, окружив его сперва частоколом, а потом стеной[1][2].
У Иды было большое потомство, однако из-за большого количества противоречивых сообщений всевозможных исторических источников, их данные о количестве его сыновей постоянно разнятся, поэтому некоторые учёные причисляют одних его потомков к сыновьям, а других — к внукам. В 559 году Ида умер, после чего престол Берниции стал поочерёдно переходить в руки его многочисленных сыновей, которые также стремились расширить границы молодого государства[3]. Однако, это явно не входило в планы соседних бриттских королевств, поэтому во время своих непродолжительных правлений сыновья Иды постоянно вели с ними войны, в результате которых почти все они погибли на поле боя.
В 593 году, после смерти всех сыновей Иды, престол Берниции унаследовал его внук, Этельфрит, который был очень деятельным и предприимчивым правителем, при котором Берниция постоянно ввязывалась во всевозможные вооружённые конфликты, к тому же не всегда выходила из них победителем. Однако, эта тактика привела его в конечном итоге к захвату в 604 году соседней Дейры[K 1], когда он свергнул с престола, Этельрика, брата её основателя Эллы[4]. Для того, чтобы узаконить свою власть над Дейрой, он женился на дочери Эллы Ахе. Захватив соседнее государство, Этельфрит стал первым правителем объединённого королевства, которое впоследствии стало называться Нортумбрия, тем самым он приобрёл титул самого могущественного короля Северной Англии, однако при всём этом обе провинции новой страны в то время постоянно враждовали между собой, выказывая этим своё нежелание к слиянию[5][6].
Законный же наследник Дейры Эдвин Святой, сын Эллы, находился в это время в изгнании, куда был отправлен ещё при своём дяде Этельрике. Для того, чтобы устранить опасного соперника, Этельфрит приложил огромные усилия, постоянно принимая активное участие в боевых действиях, направленных против тех королевств, где скрывался Эдвин, пока в 616 году не был убит в битве у реки Идлы королём Восточной Англии Редвальдом, у которого сын Эллы нашёл свой последний приют[7][8]. Эта победа позволила Эдвину стать правителем объединённого королевства Берниции и Дейры, так как Редвальд не стал предъявлять претензии ни на одно из них, а сыновья Этельфрита были вынуждены бежать к пиктам, где приняли христианство. Таким образом представители династии Идингов на целых семнадцать лет утратили престол своих предков[9][10].
Генеалогия королей Берниции и Нортумбрии
Королевская династия Идингов была названа в честь основателя и первого правителя Берниции Иды, который стал родоначальником большой монаршей семьи, правившей сначала в Берниции, а затем в Дейре и Нортумбрии[11]. С Иды традиционно начинается цепочка династического происхождения, которая выходит за рамки простого упоминания. Первым исторически определённым королём династии, в существовании которого никто из учёных не сомневается, является Этельфрит[12].
По поводу происхождения Иды и его многочисленных сыновей, упоминаемых в различных исторических источниках, среди историков не утихают споры, так как их количество во всевозможных источниках указывается разное, а имена их отличаются. Учёные никак не могут прийти к общему мнению, поэтому некоторых его сыновей они считают побочными, а некоторых вообще приписывают к его внукам. К тому же отдельные источники написаны намного позднее времени правления Иды, поэтому достоверность информации, упоминаемой в них, многие историки подвергают сомнению.
Мифическое происхождения Иды
Ненний в своей «Истории бриттов» (лат. Historia brittonum) возводит родословную мифических предков Иды к верховному богу англосаксов Одину[13]:
- Белдег
Англосаксонские хроники также возводят генеалогическое древо мифических предков Иды к Одину[14][15]:
- Геата
- Годольф
- Финн
- Фритовульф
- Фритолаф
- Воден
Историческая династия
Генеалогическое дерево династии Идингов, монархи выделены жирным шрифтом:
Ида король Берниции в 547—559 годах; жена: Беарнох[16]
- Адда король Берниции в 560—568 годах[13]
- Этельрик король Берниции в 568—572 годах (сын или внук Иды)[17]
- Теодбальд (убит в 603 году в битве при Дегсастане)[18]
- Этельфрит король Берниции в 593—616 годах и Дейры в 604—616 годах; 1-я жена: Бебба; 2-я жена: Аха (Ача), дочь короля Дейры Эллы
- Энфрит король Берниции в 633—634 годах[13]; мать: Бебба; жена: N, сестра короля пиктов Нехтона II
- Талоркан I король пиктов в 653—657 годах[19]
- N (дочь) муж: король Стратклайда Бели I[20]
- Освальд Святой король Нортумбрии в 634—642 годах; мать: Аха; 1-я жена: N (ирландка ?)[20]; 2-я жена: Кинебурга, дочь короля Уэссекса Кинегильса
- Этельвальд король Дейры в 651—655 годах; мать: N
- Освин[13]
- Освиу король Берниции в 642—655 годах и Нортумбрии в 655—670 годах; мать: Аха; 1-я жена: Фина Ирландская[12], дочь Колмана Римида[20]; 2-я жена: Риммелт Регедская, дочь Ройда[21]; 3-я жена: Энфледа Дейрская, дочь Эдвина Святого
- Элдфрит король Дейры в 664—670 годах и Нортумбрии в 685—704 годах[13]; мать: Фина Ирландская[20]; жена: Кутбурга, сестра короля Уэссекса Ине
- Эльфледа мать: Фина Ирландская; муж: король Мерсии Педа
- Эльфрит король Дейры в 656—664 годах; мать: Риммелт Регедская; жена: Кинебурга, дочь короля Мерсии Пенды
- Эгфрит король Нортумбрии в 670—685 годах; мать: Энфледа Дейрская; 1-я жена: Этельдреда, дочь короля Восточной Англии Анна[24]; 2-я жена: Эорменбург
- Эльфвине король Дейры в 670—679 годах[26]; мать: Энфледа Дейрская
- Острит мать: Энфледа Дейрская; муж: король Мерсии Этельред I
- Элфлед (род. ок. 654 года) аббатисса Уитби[27]; мать: Энфледа Дейрская
- Освуд[13]
- Ослаф[13]
- Оффа[13]
- Эбба аббатисса Колдингема[28]
- Энфрит король Берниции в 633—634 годах[13]; мать: Бебба; жена: N, сестра короля пиктов Нехтона II
- Белрик[13]
- Теодрик король Берниции в 572—579 годах[13]
- NN (сыновья)[3]
- Теодхер[13]
- Осмер[13]
- Огга (Огг)[29] (незаконнорожденный)[15]
- Эльдхельм[29] (Эдрик[25])
- Эгвальд (Эгвульф)[30]
- Эдвульф I (ум. в 717 году) король Нортумбрии в 704—705 годах
- Леодвальд[29]
- Кутвин[29]
- Эта
- Эдберт (ум. в 768 году); король Нортумбрии в 737—758 годах
- Осгифу (дочь Эдберта или Освульфа)[32][33]; муж: Элхред, король Нортумбрии в 765—774 годах
- Освулф король Нортумбрии в 758—759 годах
- Эльфволд I король Нортумбрии в 779—788 годах
- Эльф (убит в 791 году)
- Эльфвине (убит в 791 году)
- Берн (убит в 780 году)
- Эльфволд I король Нортумбрии в 779—788 годах
- Эгберт, архиепископ Йоркский в 732—766 годах
- Эгред (ум. до 732 года)[34]
- Освин (убит в 761 году)
- Эдберт (ум. в 768 году); король Нортумбрии в 737—758 годах
- Эгвальд (Эгвульф)[30]
- Эльдхельм[29] (Эдрик[25])
- Элрик (Альрик)[13] (незаконнорожденный)[15]
- Эдрик[25]
- Эгга (незаконнорожденный)[15]
- Освальд (незаконнорожденный)[15]
- Согор (незаконнорожденный)[15]
- Согетер (незаконнорожденный)[15]
- Глаппа король Берниции в 559—560 годах (неопределённый, возможно, сын Иды)[37]
- Фритувальд король Берниции в 579—585 годах (неопределённый, возможно, сын Иды)[3]
- Хусса король Берниции в 585—593 годах (неопределённый, возможно, сын Иды)[3]
Напишите отзыв о статье "Идинги"
Примечания
- ↑ «Англосаксонские хроники» 547
- ↑ Rollason, 2003, p. 49—50.
- ↑ 1 2 3 4 Ненний. «История бриттов» 63
- ↑ Rollason, 2003, p. 7.
- ↑ Kirby, 2000, p. 57.
- ↑ Stenton, 1971, p. 76—77.
- ↑ Беда Достопочтенный. «Церковная история народа англов» II, XII
- ↑ Higham, 1993, p. 113.
- ↑ Higham, 1993, p. 115.
- ↑ Stenton, 1971, p. 80—82.
- ↑ Беда Достопочтенный. «Церковная история народа англов» V, XXIV
- ↑ 1 2 Rollason, 2003, p. 6—7.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Ненний. «История бриттов» 57
- ↑ [www.gutenberg.org/cache/epub/657/pg657.html The Anglo-Saxon Chronicle 547]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 John of Worcester, 2005, p. 6.
- ↑ Kirby, 1991, p. 27.
- ↑ Bradbury, 2004, p. 53.
- ↑ 1 2 «Англосаксонские хроники» 603
- ↑ The Annals of Tigernach, 1993, p. 153.
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.mun.ca/mst/heroicage/issues/2/ha2pen.htm Michelle Ziegler: The Politics of Exile in Early Northumbria]
- ↑ Yorke, 1990, p. 76.
- ↑ 1 2 3 Yorke, 1990, p. 89.
- ↑ Kirby, 2000, p. 123.
- ↑ Lapidge, 2000, p. 18.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Ненний. «История бриттов» 61
- ↑ Беда Достопочтенный. «Церковная история народа англов» IV, XXI
- ↑ Hines, 1997, p. 185.
- ↑ Vita Wilfridi Episcopi Eboracensis Auctore Stephano 39, MGH, seria Rerum Merovingicarum, tom 6, pp. 231—232
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.gutenberg.org/cache/epub/657/pg657.html The Anglo-Saxon Chronicle 729]
- ↑ Fraser, 2009, p. 268.
- ↑ John of Worcester, 2005, p. 39.
- ↑ Woolf, 2007, p. 42.
- ↑ Kirby, 2000, p. 125.
- ↑ Симеон Даремский. Historia ecclesiae Dunelmensis XVIII
- ↑ 1 2 3 4 John of Worcester, 2005, p. 44.
- ↑ Симеон Даремский. De Gestis Regum Anglorum 800
- ↑ [en.wikisource.org/wiki/Ida_%28DNB00%29 Ida]. William Hunt. Dictionary of National Biography. Проверено 29 апреля 2012.
- ↑ Beck, 2004, p. 307.
Комментарии
- ↑ Некоторые историки датируют захват Дейры 593 годом, считая, что она была завоёвана Этельфритом сразу после его прихода к власти в Берниции.
Источники
- [www.vostlit.info/Texts/rus/Angelsachs/frametext.htm Англосаксонские хроники] / Перевод В. В. Эрлихмана. — М.: Директ-Медиа, 2009. — 59 с.
- [www.ucc.ie/celt/published/T100002A/index.html The Annals of Tigernach] / Translated by Whitley Stokes. — Llanerch Publishers reprint, 1993. — 466 с.
- Беда Достопочтенный. [www.vostlit.info/Texts/rus5/Beda/frametext1.htm Церковная история народа англов] / Перевод В. В. Эрлихмана. — СПб.: Алетейя, 2003. — 364 с. — (Pax Britannica). — 1500 экз. — ISBN 5893294297.
- Ненний. История бриттов // [www.vostlit.info/Texts/rus/Nennius/framenenn.htm Монмутский Гальфрид. История бриттов. Жизнь Мерлина] / Перевод А. С. Бобовича. — М.: Наука, 1984. — С. 5—137. — 288 с. — (Литературные памятники). — 100 000 экз.
- John of Worcester. The chronicle of Florence of Worcester: With the Two Continuations / Translated by Thomas Forester. — London: Harvard University Press, 2005. — 512 p.
Литература
- Глебов А. Г. Англия в раннее средневековье. — СПб.: Евразия, 2007. — 288 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-0166-9.
- Alcock Leslie. Kings and Warriors, Craftsmen and Priests in Northern Britain AD 550–850. — Illustrated edition. — Edinburgh: Society of Antiquaries of Scotland, 2003. — 460 p. — ISBN 0903903245.
- Beck Heinrich., Geuenich Dieter., Steuer Heiko. Reallexikon der Germanischen Altertumskunde. — Second Revised edition. — Berlin: Walter de Gruyter, 2004. — 650 p. — ISBN 3110182076.
- Bradbury Jim. The Routledge Companion to Medieval Warfare. — New edition. — London: Routledge, 2004. — 392 p. — ISBN 0415221269.
- Fraser James. From Caledonia to Pictland: Scotland to 795 (New Edinburgh History of Scotland). — Illustrated edition. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2009. — 352 p. — ISBN 0748612327.
- Higham Nick. The Convert Kings: Power and Religious Affiliation in Early Anglo-Saxon England. — Illustrated edition. — Manchester: Manchester University Press, 1997. — 293 p. — ISBN 0719048273.
- Higham Nick. The Kingdom of Northumbria AD 350–1100. — First edition. — Stroud: Sutton Publishing Ltd, 1993. — 320 p. — ISBN 0862997305.
- Hines John. The Anglo-Saxons from the Migration Period to the Eighth Century. An Ethnographic Perspective. — First edition. — Woodbridge: Boydell Press, 1997. — 488 p. — ISBN 0851154794.
- Jackson Kenneth. Language and History in Early Britain. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 1953. — 752 p. — ISBN 1851821406.
- Jackson Kenneth. The Gododdin: The Oldest Scottish poem. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 1969. — 178 p. — ISBN 0761806067.
- Kirby D. P., Smyth A. P., Williams A. A Biographical Dictionary of Dark Age Britain. — First edition. — London: Routledge, 1991. — 253 p. — ISBN 1852640472.
- Kirby D. P. The Earliest English Kings. — Revised edition. — London: Routledge, 2000. — 284 p. — ISBN 0415242118.
- Koch John. The Gododdin of Aneurin: Text and context from Dark-Age North Britain. — Cardiff: University of Wales Press, 1997. — 262 p. — ISBN 0708313744.
- Lapidge Michael. The Blackwell Encyclopaedia of Anglo-Saxon England. — Illustrated edition. — Oxford: Blackwell Publishers, 2000. — 560 p. — ISBN 0631224920.
- Lowe Chris. The Making of Scotland: Angels, Fools and Tyrants: Britons and Angles in Southern Scotland. — Illustrated edition. — Edinburgh: Canongate Books, 1999. — 64 p. — ISBN 0862418755.
- Rollason David. Northumbria, 500-1100: Creation and Destruction of a Kingdom. — Cambridge: Cambridge University Press, 2003. — 339 p. — ISBN 0521813352.
- Stenton Frank. Anglo-Saxon England. — Third edition. — Oxford: Oxford University Press, 1971. — 812 p. — ISBN 0198217161.
- Woolf Alex. From Pictland to Alba: 789 — 1070. — Illustrated edition. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2007. — 384 p. — ISBN 0748612343.
- Yorke Barbara. Kings and Kingdoms of Early Anglo-Saxon England. — New edition. — London: Routledge, 1990. — 218 p. — ISBN 041516639X.
Отрывок, характеризующий Идинги
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
